Александр Щелоков - Героиновые пули
— Дядя, а если соберем тебе на дачу? Баксами…
— Уже завтра вы поймете — это не шуточки. Мы будем защищать от вас улицы ежедневно, еженощно…
— За ноги держать станете, что ли? Ментов не хватит!
Волков не успел среагировать на реплику, как вскочила солидная дама и густым пивным басом выкрикнула:
— Значит, не дашь зарабатывать? Право на труд отменяешь? Тогда я тебе двух своих детей прямо сегодня вечером к дому подброшу. Ты генерал — прокормишь. А я перестану трудиться…
И вот теперь, вспоминая происшествие, доставившее немало удовольствий столичным любителям лицезрения начальственной блажи, Богданов видел торжество сексуальной демократии в действии. И думал, что точно так же победит и демократия кайфа в варианте, который ещё будет предложен столице…
* * *Он стоял на углу двух улиц, прислонившись спиной к стене большого универмага. Серое лицо, копна волос, вылезавших на уши из под черной сетчатой кепочки с красной надписью «Red bull». В одной руке свернутая в трубку газета «Аргументы и факты», другая — в кармане брюк, едва когда-то встречавшихся с утюгом.
Алексей и остановился рядом.
— Привет, Козлик.
Алексей мог бы назвать его и Рудиком, поскольку они знали друг друга не первый год.
В принципе Рудик Кубасов — гнусь подзаборная. Говорит, словно ему еловую шишку в рот засундулили. И мычит после каждого слова: э-э-э. В самый раз идти диктором на телевидение. Там у них мекающие, гыркающие и мычащие — нарасхват. Вот только что благообразностью портрета не вышел.
Морда лица у Рудика плоская, будто скалкой её раскатали. Лоб узкий, нос кривой, сдвинут на бок. Было дело по пьяной лавочке. Врезали Рудику слева, а справа, чтобы попорченное исправить, не догадались.
Рудик бреется редко и потому зарастает клочковатой щетиной — одна волосина длиннее, другая — короче; одна — рыжая, вторая — серая, третья вообще черная и вьется штопором. Оттого и кличка — Козлик.
Поскольку Рудик всегда при делах, которые с законами не в ладу, он в любую минуту ждет, что его прихватит милиция и готов к этому каждый миг.
— Привет, Козлик!
Козлик сжался, лицо преобразилось и стало похожим на мордочку сиамского кота — испуганную и хищную одновременно.
— Я чист, командир. За что?
За что? — это обычный вопрос, который первым слышит милиционер, даже если он взял преступника с поличным. Затем следует обязательное оправдание: «Падла буду, не виноват». Первые два слова божбы могут быть и послабее и покруче в зависимости от обстоятельств задержания и личности задержанного. Вторые чаще всего постоянны.
Тем не менее Алексей понял свой промах — он вышел из дому, не сняв формы охранника, которая делала его в чем-то похожим на омоновца. В другой раз надо менять одежду.
— Ты знаешь, Козлик, я не мент. Рассчитываю на мирный разговор.
— Расколоть меня собрался? Для кого стараешься?
— Пока для себя.
— Не выйдет. Рудольф не из тех, кто закладывает.
— Твое дело. — Алексей твердо взял Козлика за левую руку чуть ниже локтя и слегка повернул, скручивая. — Тебе хуже. Я не мент и могу разделать тебя под отбивную. А ты долго будешь жалеть, что сразу не согласился на мирный разговор.
Главное в таких обстоятельствах с ходу показать собеседнику серьезность намерений и крутость возможностей. Это достаточно хорошо убеждает упрямцев.
Алексей выставил вперед левую ногу, наступил на носок кроссовки Козлика и перенес на неё всю тяжесть тела.
— За что, Алексей?
Голос Козлика звучал жалобно, а глаза сверкали неутоленной жаждой мщения.
— Вот видишь, ты уже меня вспомнил. Теперь можно и говорить. Ты знаешь оптовика в этом квартале?
Козлик замялся с ответом. Сперва он нервно шмыгнул носом, потом взял и сунул в карман газету, которую только что держал в руке. Алексей тут же по своему понял изменение его позы. Посмотрел подозрительно:
— Пароль? Ну-ка, газету в лапу.
— Алексей! — С Козлика разом слетела вся уверенность, и он жалобно заканючил, стараясь вызвать сочувствие. — Не могу…
— Сможешь.
— Алеша! Так же нельзя. Это не по закону.
— Тебе сказано: со мной на закон не надейся…
— Леша, я понял. Но такой разговор надо вести не здесь. Может поставишь сотку?
Алексей подумал. Сотка — сто граммов водочки — для Козлика не много, но вгонять его во хмель не хотелось.
— Пиво пойдет?
— Две кружки.
Пристрастие Козлика к пиву в квартале знали все. Один раз его на этом накололи по крепкому. Поставили кореша за углом пивнушки бутылку «Жигулевского» и отошли понаблюдать. А чего наблюдать? У Козлика глаз наметанный, прицельный. Он эту бутылку сразу же закнацал, короче заметил и углядел. Сделал легкий финт, чтобы со стороны не заметили ничего подозрительного, подхватил тару и за угол. Там зубами сорвал железную пробку и в один большой глоток без отрыва высадил все, что было. Губы отер и только потом понял — моча. Кореша подлетели к нему, как голуби на пшеницу, а Рудик глазом не повел:
— Ну, хорошо! Отпад, да и только!
Так и сосклизнул розыгрыш. Сами мужики в бутылку по очереди пенку гнали, а все равно усомнились. Очень уж натурально Рудик им свой кайф представил.
— Куда идем? — спросил Алексей, предоставив почетное право выбора Козлику.
— В гадючник.
«Гадючник» — небольшая забегаловка в годы советской власти служила прибежищем для местных алкашей. Теперь, попавший в частные руки, павильон был переименован в бар «Меркурий». В лучшем стиле современности у дверей появились два вышибалы в серых форменных костюмах с полицейскими дубинками. Однако прожженных хануриков отвадили от «Меркурия» не костоломы, а зубодробительные цены. Та же порция водяры, которую можно схватить в любой палатке, здесь стоила в три-четыре раза дороже. А вы видели алкаша, который не блюдет своего интереса?
Завидев Козлика, вышибала начал выразительно покручивать в руке дубинку. Но Козлика это не смутило. Он большим пальцем правой руки через плечо указал на Алексея. И своим знаменитым козлиным голосом торжественно проблеял:
— Я с ним.
Костолом на глаз определил уровень кредитоспособности Алексея и отошел в сторону, освобождая проход.
Они выбрали место в сумерках дальнего угла. Алексей шлепнул на стол три десятитысячные бумажки.
— Сходи.
Козлик трусцой двинулся к стойке. Зато назад с двумя кружками шел торжественно, как знаменосец на армейском параде.
Подойдя к столу, он поставил пиво и сел напротив Алексея. Плотоядно облизал губы, потом взял кружку и подул на пену.
— Ты слыхал, что у меня брат погиб? Николай.
— Жалко, я его знал. — Козлик шмыгнул носом.
— У кого он брал наркоту?
Узкое личико Козлика пошло морщинами, как меха гармошки, нос ещё больше съехал на бок. Глаза сплющились, заслезились. Голос задрожал, стал совсем неразборчивым. Алексей пытался понять сказанное, но не мог, как если бы беседовал с вьетнамцем. У него был случай, когда в городе вежливый сын Ханоя, ласково улыбаясь, спросил:
— Иде улис дюбалюба?
Алексей догадался: спрашивают об улице. Но какая в Москве именуется Дюбалюбой он не знал. И только позже выяснил — так азиаты произносили название улицы Добролюбова.
Перевести на русский бормотание Козлика оказалось не легче, и Алексей потребовал, чтобы тот это сделал сам.
— Алеша, — допив первую кружку сказал Козлик, — я понимаю — брат погиб — это плохо. И все же — смирись. Не лезь в это дело. Если они заметят тебя, считай — конец. Для них убить, что раз плюнуть. Ты будешь не первый и не последний.
— Они не узнают.
— Узнают.
— Ты настучишь?
— Пошел ты! Настучу — меня уберут сразу. Они не терпят, чтобы кто-то засветился.
— Тогда откуда станет известно?
— Глаза найдутся. И продавцы и мент — кто угодно на них сработает.
— Хорошо. — Алексей резко отодвинул кружку, к которой Козлик протянул руку. — Я думал с тобой по хорошему. Ты не понял. Делаю вывод: это ты сунул Николке отраву. Теперь дошло? — Он перехватил правое запястье Козлика и сжал, одновременно скручивая его.
Козлик жалобно пискнул.
— Падла буду, не давал. У меня только расслабуха… крутого кайфа нет…
— Я спросил, у кого он брал? Ты это должен знать.
— Леша, только я тебе ничего не говорил. — Козлик загнусавил сильнее обычного. — Не заложишь?
— Забито. Мне ты ничего не говорил.
Козлик быстро схватил кружку, подвинул её к себе, поднес к губам и в два жадных глотка высадил до дна.
— Ты знаешь Власиху? Это она, клянусь под честное слово!
Кто же в их микрорайоне не знал бабку Власиху, богомольную старушку, при Советах втихую торговавшую деревенским первачом-самогоном, при Горбачеве перешедшую на сигареты и, как выясняется, теперь промышлявшую наркотой.
— Где она банкует?
— На хазе… только я тебе ничего не говорил. Надо ей позвонить и сказать: «От Ахмеда».
