Александр Аде - Лето любви и смерти
С началом реформы его тотчас уволили по сокращению. Около года жил на пенсию родителей: челночить или торговать в «комке» он не смог бы даже под страхом лютой смерти. Но надо было как-то добывать деньги. Он перебрал варианты и вспомнил о своем детском увлечении. Преодолев застенчивость, заглянул в изостудию при заводском доме культуры. И месяца не прошло – руководитель студии заговорил о его явном таланте. Но ему уже не хотелось славы. Он отправился на городской «арбат» и, заикаясь от волнения, спросил, не возьмутся ли продавать его картины? Ответили: почему бы и нет?
Так он превратился в художника-кустаря. Запершись в своей квартире, писал маслом пейзажи, аккуратно копируя открытки, и зарабатывал деньги, позволявшие выживать. В теплую погоду на том же «арбате» рисовал портреты желающих.
Год назад он похоронил обоих родителей и жил замкнуто. Еще на заводе его прозвали Сверчком. В грубоватой среде ремесленников от искусства эта кличка была как нельзя кстати. Он так всем и представлялся – Сверчок.
* * *Для Галчонка настал последний день работы с Василием Степановичем. Получив указание, она звонит старику из универмага по телефону-автомату.
– Это я, Галя.
– Кто? – хрипло кричит старик. – Я вас плохо слышу.
– Галя это. Га-ля. А плохо слышно, потому что шумно. Я в магазине. Народ ходит, двери хлопают… Василий Степаныч, миленький. К вам сейчас мой знакомый подойдет. Я важные бумаги дома забыла. Сама не могу заехать, дела. Вы его, пожалуйста, впустите. Он заберет бумаги и уйдет. Ладно, Василий Степанович, договорились?
– А ты-то скоро будешь?
– Вечером. Пока.
Галчонок кладет трубку и, перестукивая каблучками по бугристому заплатанному асфальту, деловито шагает в закусочную.
Поговорив с Галчонком, старик отправляется было на кухню разогреть приготовленный с утра суп, но раздается резкий визгливый звонок. Василий Степанович шаркает к двери, смотрит в «глазок» и видит белесого пацана.
– Я от Гали, – раздельно и внятно говорит паренек. – Бумаги забрать.
– Да, да, – суетливо бормочет старик и отворяет.
Парнишка входит. Невысокий, с маленькой головой и срезанным затылком, он кажется почти дебилом. Его круглые воловьи глаза смотрят ясно и безмятежно. Резким отработанным движением руки в черной печатке он зажимает старику нос и рот, перекрывая дыхание. Василий Степанович инстинктивно борется, вырывается, дергаясь и содрогаясь всем телом. Старый солдат, чудом избежавший смерти и шестьдесят лет назад, в мае 45-го встретивший Победу, отчаянно сопротивляется, но силы неравны и борьба длится недолго…
В закусочной Галчонок согласно инструкции слегка флиртует с первым попавшимся молодым человеком и обменивается с ним номерами телефонов. Затем, дождавшись вечера, шагает домой. Она в курсе того, что ее ждет. Но глаза, как два стеклышка отражающие сияющий город и мельтешащий народ, по обыкновению плоски и невинны.
* * *В воскресенье Королек отправляется на набережную – отдохнуть и поразмышлять – и обнаруживает на своей любимой скамейке художника, которому недавно делал «словесный портрет».
– Не помешаю? – Он протягивает руку, представляется: – Королек.
– Сверчок, – в ответ называет себя мастер пастели.
Бывший сыч только усмешливо поднимает брови.
Через некоторое время они уже болтают, как старые приятели. Над ними, словно сотканные из волоконцев дыма и белейшей ваты, движутся циклопические облака, порой закрывая солнце, и тогда знойная духота сразу спадает, сменяясь блаженной прохладой.
– Когда-то, во времена войн, наиболее востребованными были солдаты, – монотонно вещает Сверчок тонким слабым голоском. – Дворяне – ратники, которым за доблесть властители даровали поместья. Воинами были короли, императоры, ханы. Потом настало время бизнеса. Заметь, многие президенты – крупные дельцы. В будущем наступит эра мыслителей, которые и создадут идеальное общество.
– Уж не коммунизм ли? – спрашивает Королек, чей взгляд блуждает по другому берегу посверкивающего пруда, задевает горящие золотым огнем купола храма и скользит дальше – к замысловатой постройки элитным домам, банкам и скрытому зеленью стадиону.
– Если тебя смущает это слово, затертое пустозвонами и лжецами, замени другим, суть не изменится. Коммунизм – лучшая мечта человечества. Тот, кто не верит в него, – циник. Тот, кто не хочет, чтобы он настал, – мерзавец. Как и большинство обывателей, ты путаешь коммунизм с большевизмом. Божественную мечту о земном рае Ленин и его наследники поставили на службу бесовщине, и в этом их двуличие. Гитлер, тот не был лицемером, потому что фашизм – искреннее проявление дьявола…
Сверчок продолжает ораторствовать, глядя на покрытую сверкающей чешуей воду пруда, замкнутую бетоном и гранитом, медленно, неуловимо, неостановимо текущую в никуда, как символ неумолимости времени, и голос его возносится к громадам облаков, движущимся так же тяжело, безостановочно и бесцельно…
* * *Подошла к концу вторая половина июля, обратившая город в пекло, когда после коротких ливней наступала банная парная духота, а размягчившийся на беспощадном солнце асфальт плыл под ногами и светился в бесконечные вечера, испещренный неподвижными тенями.
С первым августовским днем жару точно отрезало.
Второе августа. От своего нанимателя Галчонок, известная покойной Аде Аркадьевне под именем Марина, получила очередную зарплату и теперь ощущает себя отчаянно богатой. «Через два года, – счастливо размышляет она, – куплю себе комнату в двухкомнатной квартире. Потом – еще через три-четыре года, если ничего не случится, тьфу, тьфу, тьфу, только б не сглазить! – однокомнатную квартиру. А там и о нормальном прикиде можно позаботиться».
Почти всю полученную сумму она кладет на свой счет в солидном городском банке. Покончив с этим ответственным делом, поддается соблазну и отправляется в центр города, на торговую пешеходную улочку имени Бонч-Бруевича, где непрерывно гремит музыка и роится молодежь.
Поначалу ее тянет посидеть в какой-нибудь забегаловке, где девчонки и парни покуривают, болтая о пустяках. Но усилием воли она давит в себе это желание – дорого. Покупает в «комке» шоколадку, бутылочку газировки, по-хозяйски усаживается на скамье. Понемножку откусывая, едва не постанывая от удовольствия, смакует горьковатый шоколад, запивает весело щекочущей гортань вкуснейшей водой и разглядывает прохожих. Как будто она в кино. На нее клюют, но она достаточно жестко обрывает нежелательных ухажеров. Наученная печальным опытом, она не собирается поддаваться чарам любви. С нее хватит. Сначала она купит себе квартирку, встанет на ноги и только потом присмотрит жениха. Бесприданница сегодня никому не нужна, разве что для пересыпа. А для серьезных отношений требуется девушка с капиталом.
Второй номер программы – большой магазин, расположившийся на той же улочке, просторный, сияющий чистотой, – воплощение мечты Галчонка о шикарной жизни. Она поднимается на эскалаторе, прогуливается по этажам, приценивается к шубкам, курточкам, белью, сапожкам, туфлям. Примеряет, выслушивает настойчивое щебетание продавщиц, и у нее кружится голова от изобилия цветов, размеров, форм, а ноздри раздувает дивный возбуждающий аромат, в котором смешались запахи парфюма, тканей, кожи, дерева, краски, меха и множество иных.
Она знает, что ничего не купит, но сама возможность приобретения наполняет ее почти неземной радостью. До позднего вечера, мягкого и теплого, она крутится на торговой улочке, не пропуская ни одного магазина, торгующего одеждой, присматривается, меряет и уходит, бросив продавцам, что поглядит еще в другом месте. Ликование ее растет, перехлестывая через край, и центр она покидает со сладко опустошенной душой. «У тебя все будет, Галка, – убежденно внушает она себе, покачиваясь в переполненном автобусе, – потерпи немножко, все путем, тебя ждет победа!»
Потом неторопливо, неохотно идет к дому, в котором снимает комнату у старухи. Этот окраинный район застраивался до и после войны как заводской поселок, таким по внешнему виду и остается. Новый век сюда как будто еще не добрался. Домишки, в основном, двух– и трехэтажные. Изобилие зелени, изумрудно светящейся в лучах предзакатного солнца. Тишина. Лень. Время здесь замерло, как стоячая вода.
Процокав к подъезду грубо выкрашенного в охристый цвет дома, Галчонок брезгливо передергивается. Она представляет, как отворит держащуюся на честном слове покарябанную деревянную дверь, поднимется по скрипучим ступенькам, позвонит и увидит противную, вечно ворчащую старуху. «Терпи, стиснув кулачки, – твердит она себе, – тебе деньги платят, а ради них можно вытерпеть и не такое».
– Галя! – Незнакомый парень, высунувшись из припыленного, донельзя разбитого красного «москвича», манит ее рукой.
Галчонок спесиво задирает нос: «Подумаешь, ухажер выискался, нищий, а пальчиком подзывает, как какую-нибудь продажную!» – и собирается зайти в подъезд.
