Далия Трускиновская - Обнаженная в шляпе
С двумя чашками и блюдцами они справились быстро.
– Давай заодно вытру тебе лапы, – предложила Алена. Игрушка послушно протянул руки, н она вытерла их посудным полотенцем. Это их и погубило. Когда Алена подняла глаза от рук и полотенца, она встретила взгляд Игрушки, и такое было в этом взгляде, что Алена поцеловала его в губы.
Игрушка ответил. Он так пылко ответил, что в мозгах у него все перемешалось, долго томившаяся плоть взбунтовалась, и он, не глядя, обхватил Алену и увлек ее куда-то влево и вниз, как оказалось – на газовую плиту.
– Погоди, погоди… – шептала Алена. – Ну не здесь же!
Но он уже ничего не соображал. Его руки скользнули под мини-халатик, он ощутил ее кожу и почувствовал, что душа его трепещет на кончиках пальцев. Под халатиком на Алене ничего не было.
Он нашел ее упругую грудь, и по тому, как вздрогнула от его ласки и прижалась к нему Алена, понял – в ней просыпается желание, равное по силе его желанию. Чтобы ее ничто не отвлекало от рождающегося чуда, Игрушка взял Алену на руки и унес в комнату.
По дороге куда-то упорхнул мини-халатик.
В комнате было довольно светло. Опустив Алену на тахту. Игрушка задернул шторы, а когда опять повернулся к ней, она, распустив волосы, шла ему навстречу.
Ее руки легли ему на грудь, пальцы затеребили пуговицы рубашки, первая пуговичка выскочила из петли.
Игрушка хотел обнять Алену, но она ускользала, уклонялась, даже рассмеялась, когда он потянулся к ней и промахнулся, а ее волшебные руки уже справились с рубашкой, уже сдернули ее с Игрушкиных плеч, и Алена скользнула ему за спину, стала целовать в затылок, скользнула еще раз – и оказалась, что она сидит на ковре у его ног, и гладит его бедра, и прижимается лицом к коленям, а он еще весь горел от прикосновения се обнаженной груди к своей обнаженной спине…
Джинсы сами собой сползли с Игрушки и улетучились…
Тахта была совсем рядом, но он опустился на ковер и замер на коленях, глядя, как раскинулась перед ним Алена. Волосы разметались по ковру, глаза были закрыты, но веки вздрагивали. Она ждала.
Игрушка медленно, невесомо лег рядом, опираясь на локоть. Он провел кончиками пальцев по се лицу, по шее, по плечу. Она выгнулась, и он понял – она пытается приблизить грудь к его губам. Медленно, медленно Игрушка приник… и потерял всякое понятие о времени и пространстве.
Ее руки бродили по его спине, понемногу притягивая его все ближе, и вдруг скользнули вниз и привлекли с такой силой, что он вынужден был упереться в ковер локтем, чтобы не причинять ей боль.
– Не бойся! – быстро прошептала Алена. – Это же здорово!
– Ты так хочешь?
– Да…
Он почувствовал, как под его коленями раздаются в стороны ее колени…
И туг раздался оглушительный трезвон.
– Черт бы их побрал' – догадываясь, кто это, воскликнул Игрушка. – Нашли время!
– Возьми трубку, – сказала Алена, – Может, это что-то важное.
Игрушка проклял ту минуту, когда признался Наташе, что проведет вечер с Аленой.
– Алло! – рявкнул он в трубку.
Но это была не Наташа. Это был Зуев.
– Приезжай скорее! – заскулил он в трубку. – Мы тут совсем рехнулись с этой проклятой родинкой! Ты не помнишь, на какой она была половине – на правой или на левой?
– Иди к черту! – и Игрушка брякнул трубку. – Это Зуев. Вечно ему нянька нужна. Знаешь что? Давай отключим телефон к чертовой бабушке!
Игрушка справедливо опасался, что Зуев перезвонит.
Алене тоже не хотелось, чтобы Игрушка отрывался от нее ради телефона. Она выдернула шнур.
Игрушка опять приник губами к ее груди, но, понимая, что зуевский дурацкий звонок сбил Алену с настроя, решил не торопиться. Его рука медленно скользнула по животу Алены, легла между бедер, и по тому, как расслабилась в ожидании подруга, он понял – вес в порядке, любая его ласка будет желанной.
Понемногу он знакомился с этим загорелым телом, задавал вопросы кончиками пальцев и ими же выслушивал ответы. И ему задавали вопросы пальцами и губами: «Так? Или так? Как тебе лучше?»
Он хорошо знал сам себя, этот шустрый Игрушка, но оказалось, не до конца. Никто и никогда еще не целовал его в сгиб локтя – и он не знал, что от такого поцелуя тело взмоет в невесомость. А потом были другие поцелуи, и наконец оба тела слились в одно, и их сотрясал рокочущий ритм вселенской симфонии, и этот ритм с рождения был в крови у них обоих, и только теперь это стало ясно, так же ясно, как вспышка ослепительного света сквозь закрытые веки.
Глава семнадцатая СЪЕМКА
А в это время Зуев, Соломин и Наташа сидели в костяйской квартире совершенно обалделые.
Они принесли туда фотоаппарат, установили свет, одетая Наташа нахлобучила взятую напрокат шляпу и приняла на диване соответствующую позу, но тут встал вопрос: кому снимать?
Сперва и Соломин, и Зуев решительно отказались. Соломин – потому, что такая авантюра не соответствовала моральному облику сотрудника милиции. А Зуев… с ним было сложнее. Он вдруг понял, что если Наташа разденется сейчас перед ним ради этой дурацкой съемки, то он так и закаменеет в ее сознании в качестве говорящей приставки к фотоаппарату. И она уже никогда не разденется перед ним как перед мужчиной. Сегодняшний случай – просто необходимость, раздеваются же при необходимости перед врачом! А в результате Зуев сам себя навеки вычеркнет из списка Наташиных женихов.
Наташа даже обиделась: почему это Зуев и Соломин так упорно спихивают друг на дружку эту процедуру? Причем Соломин утверждает, что, пока Зуев будет снимать, он, Соломин, прорву дел переделает и вернется к концу съемки. А Зуев причитает, что он так не умеет, что он все испортит, что мало света, что слабая пленка («Двести тридцать единиц тебе мало?» – рявкнула-таки Наташа) и что он не помнит, как выглядел тот скабрезный кадр.
Они ругались таким образом около часа. Наконец Наташа разделась до купальника, и тут возник тот самый вопрос, по которому Зуев звонил Игрушке.
Разумеется, он перезвонил, но безрезультатно. Он бы позвонил и в третий раз, но Наташа сообразила, в чем дело, и запретила дальнейшие попытки.
Зуев закудахтал, захлопал крыльями, и Наташа пригрозила, что если ее немедленно не начнут фотографировать, она оденется и уйдет навеки. Зуев и Соломин кинулись было тянуть жребий, и туг разъяренная Наташа сказала, что способности Соломина ей совершенно неизвестны, а Зуев снимает прилично, пусть и передовиков производства, и на сей раз ему придется зажмуриться и нажать на кнопку. А Соломин пусть ждет на кухне.
С тем она скинула купальник.
Наташа за сутки до этой дурацкой съемки и подумать не могла, что когда-нибудь в жизни будет раздеваться, невзирая на сопротивление зрителей. Если бы тот же Зуев проявил инициативу, ему пришлось бы долго уговаривать Наташу. Но несносное провинциальное пуританство обоих ее разозлило. А злить миниатюрных блондинок, привыкших кокетничать и командовать, весьма опасно.
– Ну, я правильно села? – спросила она Зуева.
– Наверно…
– Да ты куда смотришь?!
– Ну, правильно, правильно…
– Может, ногу чуть больше вытянуть?
– Вытягивай.
– Вот так, да? Снимай, Витек, потом попробуем иначе. Ой, погоди! Родинка! Возьми у меня в сумке тушь для ресниц и нарисуй, пожалуйста.
– А ты сама не можешь? – испуганно спросил Зуев.
– Я бы рада, но я себя со стороны не вижу. Давай, давай, не уклоняйся!
Зуев взял в сумочке баллон с тушью, набрал немного на ершик, сделал шаг, другой, протянул руку, вздохнул и отступил. – Ну? – спросила Наташа, но ответа не дождалась. Зуев смотрел в пол.
– Олег, Олеженька! – нежным голоском запела Наташа, – Иди сюда, солнышко! Нужна твоя помощь!
Олег появился в дверях и замер.
– Иди сюда! – приказала Наташа. – Бери у этого балбсса тушь. Взял? Теперь садись сюда. И рисуй.
Соломин сел на край дивана и нерешительно коснулся ершиком Наташиной спины.
– Осторожнее! А то стирать придется, – сказала она. – И вообще, мне кажется, надо чуть ниже.
– Сюда?
– Вроде выше, – подал голос Зуев. Наташа с интересом на него посмотрела, а потом провела пальцем по бедру, обозначая линию модных купальных трусиков.
– Ниже этой линии наверняка, – убежденно сказала она. – Помните, мы тогда рассуждали, что родинка будет прикрыта даже самыми пикантными плавочками?
Соломин прикоснулся ершиком к коже.
– Нет! – возопил Зуев, – Я точно помню, это с другой стороны. Давай рисуй и иди на кухню!
Не успела Наташа ахнуть, как Соломин, довольный, что наконец-то услышал четкий приказ и имеет возможность повиноваться, намазал кружок и вскочил с дивана.
– В первый раз было правильно! – возмутилась Наташа. – Я же помню! Это ты, Витечка, обозвал снимок мерзостью и даже не разглядел его толком! А теперь вопишь!
– Ты сама вопишь, – огрызнулся недовольный Зуев. Соломин, водящий ершиком над голой Наташиной спиной, и сама Наташа в немыслимом повороте были настолько пикантны, что он взмок.
