Себастьян Жапризо - Прощай, друг!
— Совпадения, — невозмутимо отвечает Пропп.
— За кого ты меня принимаешь?
— За фараона.
Мелутис жестом останавливает одного из своих подручных, Горика, который с угрожающим видом подскочил было к легионеру, и продолжает:
— Ладно. Ты не знаешь Баррана, а я фараон, у меня солома в голове, до меня не доходит — Помолчав, он восклицает с наигранным энтузиазмом: — Но я могу поднатужиться! Объясни мне!
— Что объяснить? — устало роняет Пропп.
— Например, почему и сегодня утром вы оба в одно и то же время оказались в Орли… вместе!
— Совпадение.
— Я знаю одну штуку, которая сейчас совпадет с твоей рожей! — кричит Мелутис. — Глянь-ка!
Он подносит к глазам по-прежнему невозмутимого легионера свою здоровенную лопатообразную ладонь.
— Прекрасная линия жизни! — иронически замечает Пропп.
— У охранника она тоже была неплохая! — срывается на крик Мелутис. — Только вот коротковата оказалась!..
Ухватив Проппа за отвороты пиджака, он поднимает его на ноги. Пропп, сохраняя полное спокойствие, отвечает.
— Я никогда никого не убивал, разве что на войне. А на войне мне семь раз вручали награды восторженные слюнявые генералы. Мне обрыдло обниматься. Отцепись, фараон.
Мелутис грубо отталкивает его к своим людям.
— Забирайте его и начинайте все сначала. Когда он притомится, дайте мне знать.
Двое полицейских выводят Проппа из кабинета, Мелутис поворачивается к столу Засунув большие пальцы за брючный ремень, он испускает яростный хриплый вздох. Иначе бы его разорвало.
Просторная лестничная площадка в респектабельном доме крупных буржуа. Вторая половина того же дня.
Мадемуазель Аустерлиц в белой шубке торопливо взбегает по лестнице, на ходу отыскивая в сумочке ключи. Она направляется к двери своей квартиры.
Едва она повернула в скважине ключ, как вынырнувшая из-за ее плеча рука зажимает ей рот, не давая кричать. Мужчина сгребает ее в охапку и бесцеремонно заталкивает внутрь. Он закрывает за собой дверь.
Это Барран — грязный, небритый, внушающий ужас.
— Не бойтесь! — говорит он.
Постанывая, девушка мотает головой под жесткой ладонью медика, и слезы навертываются на ее глаза.
— Успокойтесь!.. Я отпущу вас, как только вы успокоитесь… — увещевает ее Барран.
Мадемуазель Аустерлиц послушно замирает, но взгляд ее, устремленный на Баррана, по-прежнему полон ужаса. Медик осторожно отпускает ее. Девушка медленно пятится, не в состоянии вымолвить ни слова, и останавливается, лишь когда упирается спиной в другую закрытую дверь. Они находятся в просторной прихожей, стены которой увешаны зеркалами и картинами старых мастеров.
— Вы одна можете мне помочь, — говорит Барран. — Вот почему я здесь.
Девушка продолжает смотреть на него широко открытыми глазами перепуганного ребенка. Сдерживаемые рыдания мешают ей говорить: она просто указывает на вечерние газеты, упавшие на ковер. На первой странице красуется сделанная в Алжире фотография Баррана.
— Это вранье! Сплошное вранье! — восклицает медик.
При этом он делает шаг вперед, и девушка пытается отступить еще, но некуда.
— У меня только один шанс это доказать, и этот шанс — вы!.. — продолжает Барран.
В этот момент, тряхнув копной белокурых волос и зажав ладошками уши, мадемуазель Аустерлиц кричит что есть сил. Барран с размаху влепляет ей пощечину. Вмиг наступает тишина.
Девушка, внезапно успокоившись, переминается с ноги на ногу, во все глаза глядя на Баррана.
Он осматривается, потом спрашивает:
— Вы здесь одна?
Девушка молча кивает и начинает плакать тихонько, беззвучно, даже не пряча в ладонях лицо.
Грубая рука за волосы поднимает голову Проппа, который задремал, уткнувшись лбом в край стола.
Он сидит в большой комнате с ровными рядами металлических столов. Несколько полицейских пристально разглядывают его. Это бюро инспекторов Уголовной бригады Нейи. Через голые, без штор, окна видно, что снаружи наступила ночь, в которой тысячью огней зажглись здания квартала «Дефанс». Спать Проппу не дает Мелутис. Он без пиджака и без галстука.
— …Я не знаю этого Баррана, — монотонно твердит Пропп. — Я не был в подземелье Я был за городом. Вы мне осточертели.
— Где за городом? — не отстает Мелутис.
— В Нормандии, в отеле. Я лопал устриц, гусиную печенку, индейку! Сколько можно повторять?
— С кем ты был? С девицей?
С закрытыми глазами легионер поднимает левую руку и растопыривает на ней два пальца, показывая «С двумя».
— С блондинкой и брюнеткой. Ни на секунду не сомкнул глаз.
Голова его клонится к столу, но Мелутис снова поднимает ее за волосы.
В другой руке старший инспектор держит пустую полотняную кобуру от револьвера Баррана. Он злобно сует ее легионеру под нос.
— Узнаешь это?
Легионер, с трудом разлепляя веки, смотрит на кобуру.
— А вы дадите мне поспать, если я узнаю?
— Говори!
— Это кобура от револьвера, шериф. Спокойной ночи.
И голова легионера в третий раз опускается на стол. Все присутствующие, не двигаясь, глядят на него. Мелутис вздыхает, идет к окну, смотрит на рассыпанные в ночи огни.
— Разбудите его, — командует он.
Проппа тотчас возвращают в сидячее положение и ослепляют сильной настольной лампой. Кислым тоном Мелутис возобновляет допрос:
— Кто стрелял в охранника? Он или ты?
— Не знаю этого типа.
— Кто знал комбинацию сейфа? Он или ты? Пропп трет глаза и берет из пепельницы зажженную сигарету одного из полицейских, Горика. Реакция Горика вмиг пресечена жестом Мелутиса, наблюдавшего за сценой по отражению в стекле.
— Послушай, фараон, — говорит после затяжки Пропп. — Это меня не касается, но этот Барран — он же медик, парень образованный.
Мелутис оборачивается, глядя на него, как ни странно, совсем не злыми глазами. Он слушает.
— Если это он обстряпал дельце, — продолжает Пропп, — то он бы его как следует подготовил. Тебе такое вряд ли было бы по зубам.
— Он его и подготовил.
По знаку старшего инспектора, который руководит своими людьми с выработанной годами властностью, один из полицейских, Муратти, приносит черный чемодан Баррана и раскрывает его перед Мелутисом. Тот вынимает оттуда фотоаппаратуру Изабеллы и объявляет:
— Вот это приехало к нам по транспортеру.
— А денежки? — вкрадчиво спрашивает Пропп.
— Их он, конечно, оставил при себе.
— Двести кусков — штука объемная.
— Значит, у него был сообщник, которому он их передал!
Легионер скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула, снова готовый уснуть.
— Если в качестве сообщника вы нашли только меня, то вам самое время пошевелиться, — саркастически замечает он.
Молчание Полицейские не шелохнутся. И вдруг Пропп сам выпрямляется на стуле и переходит в наступление, окончательно проснувшись:
— Ты видел послужной список этого Баррана? Он великолепный стрелок! Это признано официально!
— Ну так что? — настораживается Мелутис.
— И такой стрелок будет всаживать в охранника четыре пули сорок пятого калибра? Да брось, одной и то было бы уже много!
— А ты, оказывается, кое-что знаешь! — присвистнув, говорит Мелутис.
Легионер, вдруг обернувшись на стуле, указывает на одного из присутствующих инспекторов — Горика.
— Я это прочел в газете, спроси у него!
В ответ на вопросительный взгляд Мелутиса Горик досадливо морщится, но утвердительно кивает. По-прежнему держа в руке кобуру Баррана, старший инспектор круто поворачивается, идет в свой кабинет и захлопывает за собой дверь.
В большой комнате с тяжелой обивкой на стенах и со старинной мебелью, на стуле, приставленном спинкой к створкам двери, чтобы не дать мадемуазель Аустерлиц возможность сбежать, сидит Барран. Перед ним — журнальный столик, уставленный кушаньями, которые девушка покорно приносит ему из буфетной: холодный цыпленок, ветчина, салат.
Барран ест и пьет, заканчивая свой рассказ.
— …Я выходил со стороны гаража. И там, посреди подъема, меня едва не раздавила машина!..
— Машина той самой Изабеллы, та же, что была в Марселе? — спрашивает девушка.
— Я не заметил. Но не думаю. В Марселе была взятая напрокат… Горчицы.
У стоящей перед ним в скромном платье, платье девушки из богатого квартала, белокурой, кроткой, захваченной рассказом мадемуазель Аустерлиц во взгляде появляется удивление.
— Вы же говорили, машина была белая.
— Я не о цвете машины, — вдруг раздражается Барран. — Я говорю. «Горчицы». Принесите мне горчицы?
Девушка устремляется в буфетную, на ходу дважды с опаской оглядываясь на Баррана. Оставшись один, медик повышает голос, чтобы она его услышала:
— Вы не верите ни одному моему слову?
Молчание. Потом из буфетной доносится голос девушки. Но это не ответ на его вопрос:
— Этот американец, которого арестовали, — он был с вами в подземелье?
