Марина Серова - Попробуй разберись
Надежда — полная некрасивая женщина лет тридцати семи — сидела в гостиной, обставленной весьма традиционно: стенка, набор мягкой мебели, журнальный столик, туркменский ковер на стене, хрустальная люстра, телевизор и видеомагнитофон «Сони» в дальнем углу. Держалась сестра Крюка на удивление стойко, чему, возможно, способствовала наполовину опустевшая бутылка водки. Рядом с ней примостилась длинноносая худющая старушенция и тихонько толковала о законе божьем, загробном мире, необходимости простить и покаяться.
— Для начала давайте познакомимся, — вежливо предложила я, располагаясь в одном из кресел. — Меня зовут Татьяна Александровна. По просьбе вашего брата расследованием убийства займусь я.
Надежда посмотрела на меня вяло, а длинноносая бабулька оценивающе и чуть презрительно. За них высказался Гоша:
— Надежда Дмитриевна Крюкова, в замужестве Шершнева, и ее соседка Алевтина Абрамовна. Убитую девочку звали Викой.
— Ее фотография найдется?
Хозяйка дома медленно поднялась и вынула из серванта маленький дешевый альбомчик с яркой обложкой.
— Расскажите мне о вашей дочери.
Надежда вздохнула, перекрестилась, пригладила волосы, изувеченные химической завивкой, взглянула на соседку. Та пока выжидающе помалкивала.
— Да что говорить-то? — неуверенно протянула мать убитой. — Обыкновенная девка была, без выкрутасов или там умностей каких… Техникум закончила, и слава богу. Это Ванька все хотел ее в юридический пристроить, но она тогда взбрыкнулась. Надоело, говорит, учиться, просто пожить не успеваю. И то верно. Зачем бабе много мозгов? Мужик бы правильный попался, с головой… Но характерец ай-яй был. Что не по ней — в крик, и тарелку разбить может, и с кулаками кинуться. Ладно бы только со мной, с мамкой, так ведь и Ваньке истерики закатывала, и даже парням своим. Я ей: дура, тебя ж никто замуж не возьмет. А она: не беспокойся, найду. Так ведь найти не проблема, проблема удержать на коротком поводочке. Недавно вот за ум взялась, работать устроилась, опять же Ванька помог. Место хорошее, зарплата приличная. Магазин обувной на проспекте знаете? Вот туда. Уж как я за нее радовалась, словами не передать.
Я слушала и рассматривала фотографии. Первый класс: светловолосый ангелочек с огромными белыми бантами открыто улыбается всему миру. Школьный выпускной: платиновая блондинка с вишневыми пухлыми губами и семью серебряными кольцами, по три в каждом ухе и одно в носу. Двадцатилетие (два месяца назад): короткие русые волосы, стильный костюм, жесткий уверенный взгляд. Взрослеет девочка, точнее, взрослела. Слетела шелуха, появилось свое собственное мнение, накопился жизненный опыт. По прихоти какого-то мерзавца ее путь оборвался в самом начале… Надежда продолжала рассказывать, ни к кому конкретно не обращаясь, углубившись в воспоминания:
— Я влияния на Вику никакого не имела. Пока маленькая была, еще слушалась, а потом совсем от рук отбилась, что хотела, то и творила. С шестнадцати лет вообще одна стала жить, Ванька ей квартиру подарил, а то чуть техникум не бросила, ездить, видишь ли, далеко. На двадцать он собирался племяшке машину подарить, она же ни в какую. Хватит, говорит. Пора мне самой себя обеспечивать, а то уважать себя не смогу. Так и не взяла, обидела старика. За неделю до смерти приезжала, сидела в том кресле, где вы сидите. Руку мне жала, обещала заботиться, когда на ноги встанет…
Надежда горько расплакалась. Соседка налила ей полную стопку, придвинула ломоть черного хлеба и повернулась ко мне:
— Вы почему вопросы не задаете?
— Алевтина Абрамовна, что вы думаете о Вике?
Старуха грозно нахмурилась, сейчас правду-матку резать будет.
— Распутная безбожница. С младых лет привыкла для себя жить, ни в чем отказа не знала, а законам божьим и жизненным не научена. Избаловала ты ее, Надька. И нечего теперь реветь, раньше думать надо было.
— Жизнь закрутила, все некогда было, — оправдывалась сквозь всхлипы Викина мать. — Накормить, обуть, одеть не хуже других…
— Нечего на жизнь пенять, — строго оборвала ее соседка. — Жизнь у всех одна, да тратят ее по-разному.
— Надежда Дмитриевна, подруги близкие у вашей дочки были?
Та обрадовалась поводу переменить тему:
— Со школьными она давно разлаялась, парней каких-то не поделили. В магазине она крепко с одной девочкой сдружилась, Дашей зовут. На дне рождения я ее видела. Хорошая девочка, вежливая и мордашка смазливая.
— Никакого мужчины в жизни Вики не было?
— Ох, давно уже не было. Вначале она парней, как перчатки, меняла, и они за ней толпами ходили. Затем разборчивая стала: в одном ее внешность не устроила, в другом — привычки уркаганские, в третьем — недостаток мозгов и так далее. Пока всех женихов не распугала, не успокоилась.
— Обиженные кавалеры отомстить не грозили?
— И прибить грозили, и на куски порезать. Но как услышат про Ваню нашего, извинения прибегают просить. Это она последнее время гордая стала, а раньше дядино имя у нее вторым после «здрасте» изо рта выскакивало.
Значит, тот, кто ее убил, познакомился с ней недавно, когда она перестала афишировать свое родство с Крюком.
— Какое время назад Вика переменилась? Стала «гордой»?
— Месяца четыре назад, а то и больше. Оно постепенно происходило.
Отлично. Круг поисков несколько сузился.
— Отец Вики жив?
— А что этому подлецу сделается?
— Вы в разводе?
— Через полгода после рождения дочки развелись.
— Как же Крюк такое безобразие допустил?
Надежде воспоминания о бывшем муже давались с трудом. Она налила себе стопку водочки и выпила, не закусывая. Вместо нее ворчливо ответила Алевтина Абрамовна:
— Чтоб энтот прохиндей на сестре женился, Ванька ему почки отбил. Поженились, состряпали ребеночка, но насильно мил не будешь, разбежались, как в море корабли. Ванька тогда в очередной раз в тюрьму сел, не до того ему было. Когда вышел, хотел разыскать, да Лешка уж в Москву смылся, большим человеком стал.
Хозяйка дома перебила ее:
— Я перед братом на коленках ползала, просила пожалеть муженька. Верно Абрамовна говорит, не виноват он, мы с Ванькой и так ему здоровье подпортили. Очень я тогда за него замуж хотела.
— Именно за него?
— Ах, милая моя! Видели бы вы его двадцать лет назад. Красавец, каких поискать, одевался модно, говорил — заслушаешься. Он сельскохозяйственный институт закончил, но никуда не поехал, по комсомольской линии пошел. Мне шестнадцать было, страшненькая и толстая, в школе еще училась. Встретились, когда он в нашу школу по каким-то комсомольским делам пожаловал. Я сразу решила: вот за этого мужика я замуж выйду.
— Дурой была, дурой осталась, — резко вмешалась соседка. — Нечего улыбаться, глянь, чего добилась: дочка одна выросла, безотцовщина, сама сколько лет одна мыкалась, надеялась на что-то.
— Любила я его!
— То не любовь, то гордыня. Показать всем, какого мужа оттяпала: красивый, умный, деловой. Смотрите, завидуйте!
— Да что ты про любовь знаешь? Дева старая! — закричала, привстав с дивана, хозяйка дома.
Я сочла нужным отвлечь внимание от таких щепетильных вопросов к более прозаическим:
— Надежда Дмитриевна, ваш бывший муж, Алексей, навещал дочку? Писал, звонил, подарки на день рождения присылал?
— Открыточки на именины присылал, да Вика их всегда в маленькие клочки рвала. Ненавидела она папку, хоть и не видала никогда после шестимесячного возраста. А может, потому и терпеть не могла? Говорила: нет у меня отца, помер давно. И подружкам, и парням врала.
Собеседница моя вновь вздохнула и задумалась.
— Что ж не расскажешь, как Лешка осенью приезжал?
— Сейчас расскажу, — сварливо отозвалась на соседкино замечание Надежда. — В октябре того года объявился мой бывший муженечек. Водки привез, жратвы всякой три пакета. Дочку повидать хотел, так она здесь уже не жила. Посидели, повспоминали молодость, выпили. На следующий день он с Викой встретился, наобещал всякого, в Москву звал, но она его послала на три буквы. Приехала ко мне сама не своя, истерику закатила, зачем я ему ее адрес дала. А я считаю, какой-никакой, а отец. Имеет право дочь увидеть, а она имеет право его матом обложить. Вот так.
Ко мне в душу закралось нехорошее предчувствие:
— Больше Алексей Шершнев не приезжал? На прошлой неделе, например?
Надежда громко фыркнула, ее насупленная соседка скупо улыбнулась, а Крюков прихвостень визгливо хихикнул.
— Я по второму мужу Шершнева, — объяснила хозяйка дома. — Мы с Гошей три года как женаты.
Я изумленно взглянула на хилого несимпатичного мужичка, на котором крупными буквами было написано: «жулик», «вор», а может, и похуже — «бандит».
— Вы не смотрите так, — вступилась за супруга Надежда. — Мужик он отличный, лучше не сыскать. Непьющий, хозяйственный, надежный и прочее… А что сидел, так кто из нас без греха?
