Софи Ханна - Солнечные часы
– То есть по-твоему, мне следовало выбрать занятие получше, – моментально отозвался ты.
Я так и не поняла, ты обиделся – или выдал собственные мысли за мои?
– Ничего подобного, – сказала я, не покривив душой.
Стоило только дать себе труд подумать – и я нашла массу преимуществ в твоей профессии. Прежде всего, ты сам себе хозяин. Целыми днями можешь слушать любимые диски или радио. В итоге я даже решила, что в наших занятиях больше сходства, чем различий. С чего я взяла, что все водители грузовиков – тупые пузатые мужланы с бритой головой, равнодушные ко всему, кроме цен на горючее? Врожденный снобизм виноват, не иначе.
– Мне нравятся дороги и не нравится от кого-то зависеть. – Ты пожал плечами; для тебя ответ был прост и очевиден. – Да, я вожу фуру, но я не кретин.
Как будто такое могло прийти мне в голову! Умнее тебя я никого в жизни не встречала. Образование ни при чем. Не знаю, закончил ли ты среднюю школу, подозреваю, что нет. И ты не рисуешься, как многие умники, – совсем наоборот, мне надо очень постараться, чтобы вытянуть из тебя мнение о чем-нибудь. Свои взгляды ты высказываешь с виноватым видом и очень неохотно. Любовь ко мне – единственная тема, которую ты готов развивать бесконечно.
– Я сам по себе, – добавил ты. – Только я и мой грузовик. Куда лучше, чем все эти комми.
Я не знала, что ты против коммунистов. За все время, что мы знакомы, ты вообще единственный раз коснулся политики. Мне было интересно, с чего вдруг, но я не спросила, чтобы не тратить последние минуты свидания.
– Вы пожелали встретиться именно со мной или сержантом Зэйлер, – говорит Уотерхаус. – Почему? Я думал, вы пришли по поводу Роберта Хейворта.
– И не ошиблись. Роберт и есть тот человек, который меня изнасиловал.
Ложь дается легко. Мною владеет безумная, мощная уверенность, что отныне все пойдет по моим правилам. Кто меня остановит? У кого хватит фантазии постичь безграничные возможности моей фантазии?
Такой уж я человек – способна на то, о чем другие и помыслить не могут.
Внезапно холодею от жуткой мысли.
– Неужели я опоздала? – спрашиваю Уотерхауса.
– В каком смысле?
– Я имею право заявить об изнасиловании трехлетней давности?
– Вас изнасиловал Роберт Хейворт? – Констебль Уотерхаус мне не верит и не пытается этого скрыть.
– Да.
– Человек, в которого вы влюблены и который влюблен в вас. Тот самый, с которым вы встречаетесь каждую неделю в мотеле «Трэвелтел» станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Вчера я солгала. Извините.
– Все вами сказанное было ложью? Между вами и мистером Хейвортом нет любовных отношений?
Я изучила веб-сайты о насилии и знаю, что некоторые женщины не могут порвать сексуальную связь со своими насильниками, но играть роль больной на всю голову бабы – чересчур даже для меня. Следовательно, выбора нет. Я подтверждаю:
– Да. Все, что я вчера сказала, – ложь.
Уотерхаус по-прежнему не верит. Вероятно, для него я слишком сдержанна. Почему проявление эмоций на людях считается у нас нормальным явлением?
– Вот как? А зачем вам лгать? – Таким тоном киношные полицейские допрашивают подозреваемых.
– Поначалу я не была уверена, что хочу сообщать об изнасиловании. – Снова и снова я повторяю слово, которого избегала три года. С каждым разом оно дается все легче. – И я решила нагнать на него страху. Подумала – приедет полиция, назовут мое имя, и он напугается до смерти.
Уотерхаус молча сверлит меня взглядом. Ждет, когда броня невозмутимости треснет и обрушится к моим ногам.
– А сегодня передумали, – наконец говорит он. – Почему?
– Осознала всю глупость своего плана – подменить собой закон невозмож…
– Тридцатое марта 2003 года. Долго же вы ждали.
– Три года – не срок. Спросите любую жертву насилия. Я много месяцев не могла оправиться от шока. В таком состоянии в полицию не обращаются.
На каждый вопрос Уотерхауса я отвечаю быстро и монотонно, как робот. И мысленно принимаю собственные поздравления с тем, что хватило ума не подвергать себя этому испытанию три года назад.
Уотерхаус с видимой неохотой выдвигает стул из-за стола и садится напротив меня.
– Вчера вы были убедительнее, чем сегодня. Мистер Хейворт сообщил вам о разрыве и вы таким способом решили его покарать?
– Нет, я…
– Вы в курсе, что намеренно ложное обвинение в изнасиловании – серьезное преступление?
Его взгляд приклеен к листку бумаги, исписанному бисерным почерком, мельче я не видала. Мне ничего не удается прочитать. Открываю рот, чтобы ответить, – и сдерживаю себя. Надо остановить этот шквал вопросов. Уотерхаус вошел в ритм, как игрок в пинг-понг, отбивающий шарик раз за разом. Я достойна уважения и щепетильности. Моя ложь касается одной-единственной детали. Достаточно заменить тебя человеком, имени которого я не знаю, зато лицо до сих пор ясно вижу в потных кошмарах, – и история изнасилования будет стопроцентной правдой. А значит, я заслуживаю лучшего отношения.
– Уверяю вас, я в курсе. И довожу до сведения, что пожалуюсь вашему начальству, если вы не прекратите смотреть на меня и обращаться со мной как с куском дерьма. Я стараюсь быть абсолютно откровенной. За вчерашнюю ложь принесла извинения и объяснила ее причину. Сейчас я здесь для того, чтобы заявить о более серьезном злодеянии, чем ложное обвинение в насилии, – мы ведь оба знаем, что неофициальная иерархия преступлений существует. Понимаю, в связи со вчерашним вы относитесь ко мне предвзято, однако прошу вас сосредоточиться на моих словах – что бы вы там обо мне ни думали.
Уотерхаус поднимает глаза. Не могу понять – он зол, напуган, удивлен? Я продолжаю:
– Давайте я облегчу нам обоим жизнь. Я могу доказать, что говорю правду. Существует такая организация, «Расскажи, чтобы уцелеть». У нее есть веб-сайт. На странице под названием «Истории выживших» опубликовано мое письмо от восемнадцатого мая 2003 года. Все истории пронумерованы. Мой номер семьдесят второй. Я не подписывалась, поставила только инициалы Н. Д.
Уотерхаус строчит на листочке. Закончив, поднимается со словами «Подождите здесь» и хлопает дверью. Я остаюсь одна в тесной голубой клетке.
Тишину нарушают твои слова, я слышу их отчетливо. Констебль Уотерхаус для меня никто и ничто. Он чужой, незнакомец. Я помню, что ты говорил о незнакомцах в день нашей первой встречи, когда ты принял мою сторону в моей стычке с человеком по имени Брюс Догерти – еще одним чужаком, идиотом.
– Вы его не знаете, он не знает вас, – сказал ты. – И потому он не может вас обидеть. Лишь самые близкие люди заставляют нас страдать. – Вид у тебя был смятенный – казалось, ты пытаешься от чего-то отгородиться, отогнать неприятные мысли. Мы еще не были достаточно знакомы, и я не рискнула спросить, кто из близких людей заставлял тебя страдать. – Поверьте, я знаю, о чем говорю, – добавил ты. – Только ваши любимые находятся на расстоянии боли. Слишком близко.
Память о пережитом обожгла меня, и я с жаром выпалила:
– Хотите сказать, чужак не может причинить мне боль?
– Если боль не ощущается как нечто глубоко личное – она не так страшна. Она не связана напрямую с отношениями между вами и обидчиком. Ее можно сравнить со стихийным бедствием – землетрясением или потопом. Тонуть во время наводнения, конечно, радости мало, и все-таки это не предательство. У случая и обстоятельств нет собственной воли. Они не могут предать.
Только сейчас я поняла, что ты имел в виду. Констебль Уотерхаус так себя ведет по долгу службы. Подвергать сомнению каждое мое слово – его работа. Лично ко мне это не имеет отношения. Я для него слишком далека.
Интересно, что ты сказал бы про чужаков, которые проявляют доброту – улыбаются мне на улицах, а если случайно толкнут, бормочут: «Извини, радость моя!» Если ты испытал на себе намеренную жестокость, то до конца дней будешь поражаться малейшему проявлению доброты. Я отчаянно благодарна за любое ласковое слово, которое человеку ровным счетом ничего не стоит, за то, что кто-то счел меня достойной улыбки или извинения. Должно быть, меня каждый раз сражает контраст. Никогда не привыкну к тому, что непредсказуемое благородство и непредсказуемое зло существуют в одном и том же мире, едва соприкасаясь.
Если полицейские найдут тебя целым и невредимым, они передадут мое обвинение, все грязные детали перескажут. Поверишь ли ты, когда я скажу, что все придумала? Поймешь ли, что я очернила твое имя от безумной тревоги за тебя?
Я в который раз задаюсь вопросом, не стоит ли мне изменить все подробности и описать констеблю Уотерхаусу – если он даст мне шанс – случай изнасилования, не имеющий с моим ничего общего. Нет, решаю в конце концов. Ничего не выйдет. Я сохраню уверенность, только если буду опираться на факты. Уже которые сутки я почти не сплю, все тело ломит, а мозги, кажется, пропустили через мясорубку. Нет у меня сил придумывать историю насилия.
![Карочка - [email protected] - Наследники](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
![[email protected] - Unknown](/uploads/posts/books/250681/250681.jpg)