Владимир Михайлов - Искатель. 1962. Выпуск №3
Черт побрал бы этого Мишку. Теперь он не уймется.
— Ритм и темп нужны везде, от джаза до арифмометра, — приветствует он наши физиономии.
Мы вылезаем из спальных мешков каждый по-своему. Валька встает хмурый и серьезный, нехотя идет к ручью, моется и мрачно смотрит на наши потягивания. Валька по утрам сердит. Лжедимитрий просыпается бесшумно и быстро. Бормочет что-нибудь философское, закуривает, и он готов.
Бес энергии не дает нам покоя по утрам, и мы готовим завтрак всем скопом. Мы очень вежливы в такое время, мы говорим только на «вы» по утрам. Лешка презирает эту кухонную суматоху. Он появляется позднее всех и долго озирает окрестности. Окрестности — это очень интересно.
Мишка тащит плавниковые веточки для костра и осведомляется мимоходом:
— У тебя это чистоплюйство идейное или так просто, склонность?
— Вас и так четверо около одного котелка, — отшучивается Лешка.
— Конечно. И вообще на земле, кроме тебя, почти три миллиарда, верно?
Но это только мелкие стычки. Мы ведь не просто мальчики на пикнике, мы на работе. Психоанализ не входит в наши обязанности, наше дело — собирать факты. Мы служим металлогении. Детсадики и тети, читающие Ушинского, остались далеко позади.
Дни идут, как цепочка альпинистов на гребне. У каждого дня-альпиниста свой рюкзак. Солидная такая котомка с заботой. Сегодня мы уходим в трехдневку в сторону от Эргувеема. Вместе с керосином, примусами и прочей рухлядью весят наши мешки весьма основательно. Грустно, черт возьми, идти и думать, что от этого у некоторых к сорока годам вздуваются на ногах синие жилы и спина сутулится, как у боксера-тяжеловеса. Придут годы, когда мы тоже будем мечтать о вездеходах и индивидуальных чудо-вертолетах. Шаг — на кочку, два — между кочками. Хорошо бы разогнуться, глотнуть бы побольше всяких озонов. Шагай, шагай себе, дружище. Твой озон от тебя не уйдет. Много на свете озона.
Самолюбиво шагает Виктор. Он впереди, пот заливает очки. Но он шагает, идет и идет впереди.
Неспешно переставляет ноги Мишка. Рюкзак у него индивидуальный, полуторных размеров. Эх, в кино бы надо снимать таких парней! Показывать для примера тем, кто любит куше-точные приключения, кто орет под водку песни Киплинга, кто играет «под Джека» в Сочи на пляже.
— Ха-хх, ха-хх, — дышит сзади Валька. Тощий, кривоногий, сердитый Валька.
Я оглядываюсь. Валька ловит взгляд, выжимает улыбку, чуть отстает. Теперь не слышно его дыхания.
Лжедимитрий. Этот, пожалуй, под пару Мишке. Только рюкзак у него нормальных размеров. Скучновато идет он сзади всех, лениво помахивает ведром с посудой.
Лешка чуть сбоку от меня. Комплекс его мыслей я знаю наизусть. Сесть бы на кочку, сдернуть бы с плеч лямки-вампиры. Но он скорее умрет, чем отстанет. Так уже положено по книгам.
Мы делаем привал. Лжедимитрий садится там, где застал его сигнал Виктора. Курит. Молчит Валька. Лешка неожиданно начинает посвистывать.
— Если кому тяжело, я могу забрать пару пачек, — предлагает он.
— Ладно, — говорит Мишка. — Договорились.
Все разыгрывается, как в фильме «про путешествия». Все же под конец его рюкзак мы несли по очереди.
Ужин. Наши ноги и спины сделаны из дерева. В голове серая каша усталости. Мы прямо-таки с животным наслаждением гоняем чаи. В стороне маячит одинокая фигура. Это Лешка. Переживает позор. Он возвращается к пятому чайнику. У него лицо добродетели, попавшей в стаю отпетых разбойников.
— Ты бы, Леша, лучше в пираты шел, — безжалостно ехидничает Мишка. — Там только плавать, а ходить не надо.
— Опять же ром дают, — участливо вздыхает Виктор.
Мы с каждым днем все дальше уходим на север. Собирать факты — утомительное занятие. Вечерами мы просматриваем в лупу отмытые шлихи, намечаем на карте места будущих проб «по закону», «по смыслу», «по интуиции». Красные праздничные зернышки киновари, блестки сульфидов, бурые зернышки касситерита мелькают под лупой.
Но нас сейчас не интересует киноварь. Она сбегает в реки из крохотных, совсем не промышленных месторождений, как доказали люди, работавшие до нас. Промышленная киноварь лежит на северо-западе, далеко за нашим районом.
Немного больше нас интересует касситерит, оловянный камень. С замиранием сердца ждем мы голубоватые полупрозрачные зернышки дертила, длинные палочки кармалина. Особенно если это будет редкий розовый кармалин.
Минералы дружат, как люди. Дертил и розовый кармалин — лучшие друзья миридолита. слюды, содержащей мидий.
Фиолетовые крапинки времениБыло время, о котором с восторгом читают и будут читать поколения романтиков. Взбудораженные двадцатые годы. Время отчаянно широких возможностей. Желаешь — бери маузер, иди в чекисты, желаешь — восстанавливай Черноморский флот, желаешь — иди строить Шатуру или вышибать хлеб у кулаков.
Коля Лапин не сделал ни первого, ни второго, ни пятого. Коля Лапин учился на третьем курсе Горного института. Основное занятие до революции — учащийся, социальное происхождение — сын служащих.
В то время еще были «белые пятна». Самые настоящие «белые пятна» с еле намеченными пунктирами рек и горных хребтов. Это тоже был шанс для славы, места в истории и места под солнцем. Пряный запах славы кружил Коле Лапину голову.
Он учился на третьем курсе. В прославленных, еще Петром I основанных стеках шумели нервные парни в буденовках. В общежитии день и ночь зубрили рабфаковцы. Коля Лапин учился легко, как-никак гимназия. На третьем курсе ослепительный вихрь перспектив увел его из института. По договоренности с одним, обаятельным джентльменом из Владивостока Коля Лапин уехал на Чукотку. Искать золотишко. Золото искали все: американцы, норвежцы, просто не имеющие ясной биографии люди. С Чукотки он не вернулся, исчез человек в переливчатых миражах пустыни Счастливого Шанса. Может, махнул через пролив в Америку курить по-миллионерски сигары и искать свою фамилию в справочнике «Кто есть кто».
Вероятно, не стоило бы вспоминать о несбывшемся горном инженере Николае Лапине, если бы после него не осталось письмо. Писал человек с Чукотки знакомому по курсу, звал к себе в помощники. Письмо было цветистое: с экзотикой, с ницшеанской жилкой, с длинными описаниями природы. Где-то между стишками Надсона и просьбой передать привет Б. К. чувствительно писалось о розовых, как груди юных чукчанок, комках миридолита. Пустячный, но поэтический минерал, достойный, чтобы его упомянул золотоискатель. Письмо сохранилось и вспомнилось лет через двадцать с лишком. Может быть, наш шеф вспомнил о нем на заседании коллегии министерства, когда ставился вопрос о мидии. Вспомнил и полез искать в старых ящиках, где лежали всякие бумажки и желтые потрепанные фотографии.
Было другое время, и был другой человек. Серго Кахидзе, веселый человек с Кавказа. «Белые пятна» таяли, как снег под апрельским солнцем. Серго любил солнце, но любил и снег. Может быть, поэтому он попал с экспедицией Союззолота на Чукотку. После Кахидзе остались карты и томики геологических отчетов. В отчетах, собственно, не было ни слова о миридолите. Кахидзе искал золото, уголь, нефть. Но, к счастью, Кахидзе был человек с Кавказа и, значит, немножко поэт.
В одном из отчетов, увлекшись сравнением мира живой и неживой природы, Кахидзе пишет о розовых и фиолетовых красках миридолита на фоне молочного кварца и о белых жилах этого кварца на темных склонах чукотских гор. Он писал о том, что со временем человек научится видеть и понимать газоны цветов-минералов, парки горных пород, хрупкие листья кристаллов, узловатые стволы жил. Он писал о том, что геология избавит от безработицы поэтов и художников, специализирующихся на природе. Кахидзе погиб в 1944 году. В его коллекциях нашли два образца с миридолитом.
Из ницшеанских строк кандидата в миллионеры, из поэмы-мечты инженер-лейтенанта саперных войск Кахидзе мы составили «круг наиболее достоверного места предполагаемых находок миридолита». Мишка после одного из прокуренных заседаний у меня в комнате сказал, что он разыщет хоть одну из консервных банок, брошенных в тридцать четвертом году Кахидзе, и сделает из нее кубок. «Для лучших минут жизни», — так сказал Мишка.
Наш маршрут пересекает «круг наиболее достоверного…». Поэтому мы думаем о миридолите. Времена сменились. Блестящий, как ногти «роскошных блондинок», минерал стал нужен для сверхъемких аккумуляторов, для сплавов… если хотите, даже для производства кондиционированного воздуха.
ТрагикомедииВ последний раз переходим вброд Эргувеем. Мы идем, растянувшись цепочкой. Впереди Мишка, за ним я, потом ребята, Виктор замыкает.
Где-то в горах на востоке прошли дожди. Вода Эргувеема сера, как солдатская шинель; тревожно взмахивают голыми ветками вырванные водой кусты. Мишка осторожно нащупывает брод. Даже ему вода доходит до паха.
