Марина Серова - Сентиментальный убийца
Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло об пол, и он, проехав метра полтора, застыл на пороге.
Господи, да что же это?!
Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как гулко ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.
Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Турунтаева.
А ему, бедному, кажется, сильно досталось от этих осколков — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.
Хотя могло бы быть и хуже.
Определенно могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.
— Геннадий Иванович… Геннадий Иванович! — бормотала я. — Але, Гена… Геннадий Иванович!!
К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.
— Что… что это было?
— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Иваныч! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. Если губернатора, то я совсем не исключаю, что приехавшие сюда по тревоге менты прикончат нас на месте.
— Я… никуда не пойду!
— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой в стельку пьяный.
— Кто были… эти люди?
— Запросите паспортное бюро, — ледяным тоном отрезала я. — А вообще, если мы сейчас будем гадать, кто были эти милые джентльмены, вместо того чтобы в темпе рвать когти, то очень скоро узнаем все от них самих. На том свете.
Конечно, я сгущала краски. Быть может, стоило дождаться милиции — а она должна приехать вот-вот, все-таки пошумели мы знатно.
Такой фейерверк устроили — никакому там миллениуму и не снилось.
Особо не церемонясь, я подняла Турунтаева на ноги. Вид он имел самый жалкий: лицо, руки и пиджак в крови, да еще ногу он, оказывается, подвернул при падении.
— Пойдем, — сказала я.
— Куда?
…В самом деле, куда? Решать нужно было как можно скорее, потому что в пробитой голове шумело, периодически к горлу подкатывала мерзкая тошнота, а руки и ноги становились ватными.
К тому же я заметила, что правый рукав моего пиджака буквально набух от крови. И, судя по тому, сколько ее скопилось, это вовсе была не чужая кровь.
Значит, меня все-таки подстрелили. Вероятно, одна из автоматных пуль все-таки достала меня через кресло. Конечно, кресло — это же не бетонный козырек.
В запале борьбы я просто не заметила ранения, как оно часто бывает, когда адреналин хлещет по всему телу.
А крови потеряно, судя по всему, много. Вон как шумит в ушах.
…Куда?
— Может, к Блюменталю? — слабо спросил Геннадий Иванович и потянулся было к столику, на котором обычно стоял телефон, но тут увидел его останки, так ловко разбитые о мою голову.
Как я еще могу стоять на ногах? Это только в голливудских боевиках герои, получив по сто апперкотов, кроссов и хуков, а на десерт — телеграфным столбом по темечку, могут молодецки расхаживать на обеих нижних конечностях и говорить: «Я еще вернусь!» и прочие «Асталависта, беби».
Господи, да как же все просто!
Тут же идти пятьдесят метров!
Мучительно размышляя о том, что произошло и что нам делать после этих стремительных событий, я позабыла о том, что через двор от нас находится моя собственная квартира.
— Пошли!
— Может, сначала позвонить Блюменталю? — еще сопротивлялся Турунтаев.
— Оттуда и позвоним!
— От…куда?
— От меня! — буквально рявкнула я, взмахнув перед носом Геннадия Ивановича дулом «узи». В голове словно пронеслась песчаная буря, увенчавшаяся мощным ударом грома, и я поползла по залитому кровью полу, волоча за собой Геннадия Ивановича, время от времени поглядывая в черный зев выбитого окна, через которое врывались порывы холодного мартовского ветра и остро сияли звезды…
Мало ли что взбредет в голову стрелку, который так неожиданно спас нас с Турунтаевым от неожиданной смерти и само вмешательство которого в происходящее оставалось для меня настолько непонятным, что я не была склонна исключать любое, самое невероятное предположение.
Например, то, что он сидел в доме напротив, отслеживая Турунтаева.
В доме напротив!!!
В этом доме… в этот дом мы сейчас и направляемся.
В дом, где живу я.
Глава 7 Еще один сосед
В подъезде мы не увидели ни души. Вероятно, соседи, вызвавшие милицию, не рисковали высовываться за порог.
И правильно делали.
Как только мы вышли из подъезда, шатаясь и придерживаясь друг за друга, то услышали где-то там, вдали, звук милицейской сирены. «Они еще бы салютовали, чтобы дать знать о своем приближении на место событий», — мелькнула раздраженная мысль.
Во дворе было темно.
Мощный фонарь перед самым подъездом Геннадия Ивановича почему-то не горел, и все было погружено во мрак.
В моем доме горели несколько окон. Но окон квартиры тети Милы я не нашла: вероятно, тетушка уже отправилась спать.
Слабость подобралась ко мне страшная: вероятно, одно наложилось на другое, нервное напряжение плюс физическая встряска, помноженная… нет, возведенная в степень трех травм, которые я упорно не хотела называть ранениями.
Стареете, Евгения Максимовна. Раньше бы перенесла все это куда легче.
А Геннадий Иванович, кажется, вообще спекся. Когда до моего подъезда оставались считанные метры, а к турунтаевскому подъезду уже выруливали два ментовских «уазика», он упал на асфальт и, буквально вцепившись руками в бордюр, пробормотал:
— Все… не могу.
— Так, — не без труда выговорила я, — не надо строить из себя Алексея Мересьева. Чуть-чуть осталось. Ты что, Гена… хочешь, чтобы у тебя рейтинг до нуля упал?
Эти абсурдные слова, как ни странно, заставили его подняться.
Странные это люди — политики. Особенно те, что пытаются выдавить из себя на экспорт коммунистическую ориентацию.
До второго этажа все шло хорошо. Но уже после промежуточной площадки между вторым и третьим этажом, где валялся какой-то занюханный бомж, сильно смахивающий на дядю Петю из двадцать первой квартиры, — после этой площадки меня начало мутить. Рана, казавшаяся достаточно неглубокой, упорно кровоточила. Кровь, время от времени срываясь сгустками с рукава, пятнала ступени лестничных пролетов.
Но хуже всего была голова. Она невыносимо болела, кровь жутко пульсировала, и каждый ее толчок отдавался острой мучительной болью и тошнотой.
Травмы Турунтаева были куда менее существенны (хотя шея тоже сильно кровила), но он строил из себя умирающего еще почище меня.
До моей двери оставалось несколько ступенек, я преодолела их, тяжело дыша и сильно склонившись вперед, чтобы не так болезненно пульсировало в голове. Турунтаев, постанывая и почему-то бормоча проклятия по адресу двух Борисов — Ельцина и Березовского, — тащился за мной.
По правилам работы телохранителя нужно было идти в обратной последовательности, но сейчас в случае нападения я все равно не смогла бы защитить своего клиента — только сверхъестественным напряжением всех сил. Да и в обойме «узи» оставалось мало патронов.
На последней ступеньке я споткнулась и, потеряв вертикальное положение, ударилась… нет, я не успела удариться. Потому что меня подхватили чьи-то сильные руки и потянули вверх.
За спиной я услышала сдавленный писк Турунтаева, потом я почувствовала, что по моему бедру шарят пальцы — вероятно, пытались найти «узи», который я прицепила к поясу.
Потом раздался глухой удар и слабый визг — словно наступили на хвост собаке, — а затем шум от падения тела вниз по лестнице.
Я слабо рванулась, пытаясь высвободиться из сильных рук, схвативших меня, но в этот момент ладонь зажала мне рот… и это невинное движение стало последней каплей.
В голове рвануло так, словно там заложили заряд пластиковой взрывчатки — тот, что испортил паркет в доме Турунтаева.
Последней — необычайно ясной — мыслью было: а что, если человек, встретивший нас на лестнице, и был тем великолепным стрелком, что так легко уложил всех киллеров в доме Геннадия Ивановича?
* * *Я открыла глаза.
И увидела: полупустую темную комнату со старыми выцветшими обоями, в нескольких местах отставшими от стены, испещренными какими-то бурыми пятнами, и зависшее надо мной невероятно знакомое лицо.
Я слабо пошевелилась, синхронно зашевелились и губы на лице надо мной. Зашевелились, и вместе с какими-то малоразборчивыми словами на меня накатилось такое жуткое перегарное зловоние, что я мгновенно пришла в себя.
