Лев Никулин - Высшая мера
— Это вы… Я говорил о вас три дня назад. Напрасно вы не позвонили. Тогда как будто все устроилось. Надо узнать.
— Благодарю. Видите ли, возникают новые обстоятельства…
— Который час? — спросила Ксана. Она вошла вместе с Мерцем, но Печерский ее не заметил.
— Без двадцати одиннадцать.
Ксана подошла к Мерцу и поцеловала его в лоб.
— Ты уходишь?
— Да. Я скоро уйду. — Она ласково и внимательно посмотрела на него.
— Ну что ж, иди… — Мерц погладил ее волосы. Она снова поцеловала его и он даже отстранился от изумления. — Ну, иди, иди, — неуверенно сказал Мерц и повернулся к Печерскому. — Что вы сказали? — Он подвинул кресло и сел.
— Николай Васильевич, я вам надоел, я понимаю. Но сейчас я хочу говорить с вами не о себе, а о вас, о Николае Васильевиче Мерце, — резким и странно звучащим в этой тишине голосом начал Печерский. С ним случился редкий, неожиданный припадок энергии, сейчас же вслед за полосой апатии и уныния. — Я буду откровенен, потому что вилять мне с вами нечего. У меня есть все основания предполагать, что теперь-то вы не с ними, а с нами… Вы меня понимаете?
Мерц привстал в испуге и недоумении:
— Что такое «с ними», «с нами»?.. Не понимаю.
Печерский вдруг понизил голос до шопота:
— Николай Васильевич. Я имею право так говорить с вами, потому что я белый белогвардеец, контрреволюционер, как это у них называется.
— И вы мне, мне говорите об этом? Мне! Вы сумасшедший, — вскрикнул Мерц и посмотрел на Печерского так, как будто он его видел впервые.
— Бросьте. Никогда вы меня не уверите в том, что вы, выдающийся инженер и известный ученый, работаете у них по убеждению. Вы — просто умный человек. У вас нет другого выхода. Эта квартирка все же лучше камеры в Бутырской тюрьме или номера в отеле «Ваграм» в Париже.
— Вы смеете со мной так разговаривать?
— Месяц назад я бы, пожалуй, не решился. Но сейчас… Во-первых, мне все равно, во-вторых, ясно, что вы наш. Ясно.
— Вы думаете? — отодвигаясь спросил Мерц.
— Уверен. Вас вышвырнули, как негодный хлам, как ветошь. Вас, «товарища» Мерца, с вашим именем и стажем, и десятилетним советским стажем. Это — факт.
— Вы хорошо осведомлены.
— Постановление уже состоялось. Его опубликуют через неделю. Мы знаем.
— Так. Ну, что же?..
Печерский вдруг заметался по комнате:
— Может быть вы проглотите. Отчего ж вам не проглотить. Плюнули в лицо — утритесь и валяйте дальше. Вас приучили.
— Я вас выгоню вон.
— Не выгоните. Вы самолюбивый и гордый человек, господин Мерц. Я уверен, что вы пошли работать к ним только потому, что вам не дали хода, не сделали министром при временном правительстве. На кой чорт вам с ними работать! Вы могли бы устроиться у англичан или у немцев. Ведь правда?
Печерский удивился. Мерц ответил печально и как бы с усмешкой:
— Попробуйте меня понять, вы, тонкий психолог. Я знаю, я верю в то, что через десять лет на болоте, где жили одни кулики и болотная нечисть, будут грузиться тысячетонные пароходы. Сто фабрик будут работать на даровом, белом угле. На сотни верст вокруг вместо трехлинейных коптилок будет электрический свет и люди будут жить чище, умнее и лучше. В этом есть доля моего труда, труда инженера Мерца. Кости мои истлеют, пепел развеется, но этого вы у меня не отнимите ни сегодня, ни через сто лет. — Он мельком взглянул на Печерского. — Что вы; в этом понимаете. — И с отвращением и усталостью спросил: — Хорошо, что вам от меня нужно?
Эту усталость Печерский принял за покорность и глубоко вздохнул. Это был легкий вздох радости и удовлетворения. Он прошелся мимо Мерца по комнате. Движенья Печерского стали легкими, быстрыми и уверенными, как в ту ночь, когда перед ним сидел Александров. И он заговорил твердо и решительно:
— Вы сдаете дела через неделю. Еще неделю вы хозяин строительства. Закладка станции в среду?
— Да.
— Вы едете на место закладки на авто-дрезинах?
— Да.
— Три автодрезины, не правда ли? На второй дрезине поедут члены правительства?
— Да.
— Я должен ехать на второй дрезине. Шофером или помощником шофера. Вы это сделаете.
«Зачем это нужно», подумал Мерц и вдруг понял и отшатнулся.
— Вы сумасшедший! Сумасшедший, — повторил он и, точно защищаясь, поднял руки к глазам.
XV
Комната, в которой жил Митин, совершенно походила на десять и двадцать, и сто комнат в этом новом, недавно заселенном, доме. Ниже этажом, как раз под комнатой Митина, был кабинет Мерца, и когда Митин слишком долго ходил у себя из угла в угол, Мерц сердился и звонил Митину по телефону. В этой низенькой, недавно выбеленной, похожей на больничную палату комнате, Митин жил пятый месяц. На стену он повесил ковер — подарок бухарского назира, шашку в серебре и Кольт. Над низкой, покрытой шотландским пледом тахтой, висела фотография — четыре всадника, крайний справа, чернобородый в папахе был Митин. Треть комнаты занимал деревянный, грубо сколоченный стол. На столе — английские справочники и словари, чертежи и папки. В комнате, в середине и по углам, стояли пять разных стульев, у стены — два английских кожаных чемодана (Митин любил хорошие дорожные вещи) и почему-то красного дерева, резной, тяжелый шкаф.
— Садитесь, — сказал Митин Ксане. — Что же вы ему написали?
— Ну, все, что пишут в таких случаях: «Жить вместе нельзя… Нельзя и не нужно… Уезжаю в Ленинград, и не вернусь. Не могу лгать…».
— Здорово. Здорово…
— А вы, собственно, чего беспокоитесь?..
— Я не беспокоюсь. Для меня это решенный вопрос. Неподходящие мы люди, совсем разные люди.
Митин прошелся два раза по комнате, должно быть вспомнил про Мерца и остановился:
— Вы подумайте — я из слесарских учеников, из ремесленного училища… Я понимаю, встречаются люди и все для обоих ясно — любовь, брак, жизнь вместе, об руку. Не на том у нас строилось, не для этого мы сошлись… Вот ничего и не вышло.
— А, по-моему, вышло, — сказала Ксана. — Помните летом в Покровском, в дождь? Деревянная дачка, пахло сосновой смолой и по крыше стучал дождь.
Она посмотрела в окно. И теперь была ночь и шел дождь. За окном была улица, цепочка газовых фонарей и мокрые булыжники мостовой.
— Я не отрицаю, я не монах, ханжить и лицемерить не желаю — вспомнить, конечно, приятно. Но, с другой стороны, распускать себя в таком деле нельзя. Ладно. Стало быть, вы твердо решили?
— Уезжаю. Все равно между мною и Мерцем — стена… Если хотите, он отомстил за себя. Ни в ком я не найду такую мягкость, ясность, заботу и, какую-то отеческую нежность. Вы мне этого не дадите.
— Я вам и не предлагаю, я вам прямо сказал, что было то прошло и жалеть, и каяться не в чем. Разошлись, и никто не в обиде.
Голос Митина смягчился и дрогнул. Он подошел к Ксане, взял ее за руки и сел рядом.
— Обидел я тебя чем-нибудь?
— Нет.
— Можем мы жить вместе, как по-твоему?
— Нет.
— А почему?
— У вас своя жизнь, у меня — своя. Какой смысл?
— Именно смысл и цель. Смысл — вот главное. Зачем вам бросать Мерца? Какой смысл?
— Не могу.
— Не можешь. Стало быть если спать с ним не можешь, то крышка, вообще делать нечего. Что ж он по вашему не понимает, что вы ему не жена? Не жена, а может быть ближе жены.
— Не могу лгать.
Митин ахнул, хлопнул себя по коленям и встал.
— Ну, кому нужно, кому сейчас нужно нытье, копания и исповеди. Вокруг толки и сплетни. Человек и так на стену лезет, а тут еще вы с трагедиями. Что вы, его совсем доканать хотите? Этак он совсем работать не станет.
— Работать, — вскрикнула Ксана, — вот… Работать… Главное, работничка не потерять. Вот, вы все такие!..
— И правильно. А что в этом плохого? У меня забота сохранить Мерца, а у вас какая забота? Доконать трагедиями и исповедями задним числом. Кто же прав?
— Ах, не знаю, не понимаю… Какая мука, — сказала Ксана, отвернулась и заплакала.
XVI
— Ну, вы решили?
Мерц не ответил. Он сидел в своем кресле, съежившись, обхватив руками колени, рассеянный и далекий всему о чем говорил Печерский.
— Вы должны ответить.
Мерц пошевелился и слабо махнул рукой:
— Уходите.
— Подумайте… Вас выгнали, опозорили, наплевали в лицо… — задыхаясь прошептал Печерский.
— Не повторяйтесь. Уходите.
— Вам этого мало. Хорошо. Поговорим о товарище Митине и вашей жене. — Печерский наклонился к Мерцу и одним духом сказал: — Вы знаете, она его любовница.
— Ложь. — Рука Мерца соскользнула с колена и повисла. Он повернулся и боком взглянул на Печерского.
— Спросите ее. Она сама мне сказала об этом четверть часа назад. Она уходит от вас. Десять минут назад она с вами простилась навсегда. И вы этого не поняли. Ваш ученик, помощник, так сказать, друг отнял у вас жену. Кланяйтесь и благодарите…
