Светлана Успенская - Голая правда
— Ну, не скажите, Михаил Аркадьевич… Хотя бы даже Тюрина, домработница, имела зуб на хозяйку. Была недовольна, что задешево продала квартиру, и мечтала вернуть ее обратно. Посмотрите, как все сходится, — возбужденно доказывал Ильяшин. — Тюрина возвращается домой, застает дома Шиловскую. Предположим, у них происходит ссора. Тюрина убивает Шиловскую ударом в висок. Если Тюрина смогла бы позвонить в это время в милицию, то она сообщила бы, что, вернувшись домой, нашла хозяйку мертвой, и сразу оказалась бы вне подозрений — ее только что видели входящей в дом, у нее железное алиби, в магазинах ее вспомнят и подтвердят, что она там что-то покупала. Но в этот момент внезапно ее нервы не выдерживают и у нее случается приступ. Через пару часов приходит массажистка и застает убийцу и ее жертву лежащими на полу. А?
— Что ж, довольно правдоподобно, — одобрил Костырев. — Подходит как умственное упражнение для любителей насильно сводить концы с концами. Но существует много «но». Первое: что бы дало убийство Тюриной? Квартиру? Вряд ли.
— Если она ненавидела свою хозяйку, то не в квартире дело.
— Возможно, и ненавидела. Испытывала личную неприязнь. Что ж, такие чувства вполне обоснованны. Мотив, хотя и несколько притянутый за уши, имеется. Но учти, если человек решается на убийство — он соответственно настроен, и инсульт на таком фоне не вписывается в картину.
— А что, если болезнь инсценирована, чтобы снять подозрения?
Костырев задумался, расхаживая по кабинету, заложив руки за спину. Ильяшин выжидающе смотрел на него, краем глаза замечая, как потоки воздуха, летящие от вентилятора, шевелят пряди седых волос на голове начальника.
— Можно инсценировать высокую температуру, кашель, насморк. Но мозговой удар? — Костырев покачал головой. — А коматозное состояние, имитация паралича, потеря чувствительности конечностей? Кроме того, ни один даже самый искусный симулянт не в силах обмануть томограф — он сразу же покажет, что с мозгом все в порядке. Если бы это была симуляция, то тогда мы уже могли бы пригласить Тюрину как свидетельницу в этот кабинет.
— А если кондрашка ее хватил сразу после убийства? От сознания того, что она совершила? От страха наказания?
— Теоретически возможно, но практически… Я все же думаю, что здесь сыграл свою роль весь комплекс внешних физических и психических воздействий. Представь, Костя, пожилая женщина в жару возвращается из магазина с тяжелыми сумками. Только что она пережила нервное потрясение — стала свидетельницей ДТП. Она входит в дом, где ее ждет еще один удар — мертвая хозяйка. Все факторы: физическое напряжение, психические переживания — делают свое дело. Мозг не выдерживает. Наступает инсульт.
— Похоже на правду, — согласился Ильяшин, почесывая затылок.
— А самое главное, что мы никак не можем сбросить со счетов записку… И отсутствие орудия преступления… Если она убила свою хозяйку ударом в висок, то где орудие преступления? Характер ранений требует существования предмета убийства. Кроме того, в квартире звучали выстрелы. Тюрина и оружие? Почти невероятно. Почти… Кроме того, ты видел письмо Шиловской?
— Оно могло быть написано заранее, и Тюрина просто подкинула его, чтобы инсценировать самоубийство и запутать следствие.
— Ударив в висок, инсценировать самоубийство?
— Да, явная нестыковка. — Ильяшин недоуменно пожал плечами.
— Письмо, конечно, написано заранее, — уверенно сказал Костырев. — Кем, не знаю и гадать не хочу, подождем результатов почерковедческой экспертизы. Может быть, самой Шиловской. А может быть, и нет. Но оно не зря лежало около кровати так, чтобы его можно было легко найти — как будто кто-то намеренно положил. И приготовил пустую упаковку от лекарств. Задумывалось самоубийство или его имитация. Но похоже, что-то помешало в последний момент. «Что» или «кто» — это мы должны выяснить. Что у нас сейчас есть… Обнаружены следы на полу, волокна хлопчатобумажной ткани около трупа, неидентифицированный отпечаток большого пальца. От этого мы должны плясать. Но плясать без заключения экспертизы нам очень трудно, все равно что плясать без ног.
— Значит, Тюрина вне подозрений? — полуутвердительно спросил Ильяшин.
— Вне подозрений пока только Господь Бог, — улыбнулся Костырев. — А на Тюриной лежит несколько меньшая доля подозрения, чем на остальных. Сначала надо поближе познакомиться с кругом людей, которые были близки убитой. Сейчас Лиля собирает материал относительно жизни актрисы. Правило, что убивает тот, кому это выгодно, срабатывает довольно часто. Единственное, в чем я пока уверен, — характерной схемы преступления нет. Соответственно нельзя опознать индивидуальный почерк преступника. Все это похоже на банальную бытовуху. А мы пока с тобой займемся теми, кто ближе всего стоит к этому делу.
— К сожалению, свидетелей не слишком много. Одна Тюрина.
— Кстати, — спохватился Костырев. — Ты говорил, что у нее дочка в заключении? Подними ее дело, просмотри его. Может быть, ниточка тянется оттуда… Походи еще по квартирам. Расспроси, не было ли подозрительных посетителей. Короче, покопайся. Эх, как нам сейчас нужна Тюрина! Она должна многое знать.
Ильяшин встал и, уже стоя в дверях, соболезнующе спросил:
— А как же ваш отпуск, Михаил Аркадьевич?
Костырев безнадежно махнул рукой:
— Какой там отпуск! Сверху нажимают, результатов требуют. Дело на контроле общественности. Будем ковать железо, пока горячо…
Усаживаясь в кресло, Костырев шумно выдохнул воздух и снова пустил в ход скомканный носовой платок. В окна вливался тихий летний вечер, полный приглушенных звуков, кружащегося тополиного пуха и запаха остывающего асфальта. Ильяшин вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, и тяжело вздохнул.
Завтра будет то же, что и сегодня, — обход квартир, вежливые вопросы, вежливые ответы, не несущие ничего нового, перебирание тонны зерна в поисках жемчужины. А вдруг она не блеснет, эта жемчужина? Эх, то ли дело сидеть в засаде, поджидая матерого бандита! То ли дело!
Глава 8
ВИТЕК ЖМУРОВ
…В конце июня, во время удушающей жары, внезапно павшей на город, он бродил по Москве как затравленный зверь, озирался на подозрительных людей, ожидая каждую секунду нападения сзади. Он чувствовал инстинктом прижатого к стенке человека, что тылы у него горят, мосты сожжены.
Витек спускался на бесконечных эскалаторах метро, охватывая одним движением глазного яблока ленту живых людей, сливаясь телом с пестрой разноликой толпой, сытой, смеющейся, жующей мороженое, и в нем постепенно поднималась темная, отчаянная злость на беззаботную публику, не ощущавшую своей свободы и ничем ее не заслужившую.
Иногда, захлестываемый неудержимым потоком движущейся толпы, он ловил себя на странном желании взять в руки вороненый ствол автомата, ощутить в руках гладкое дерево приклада, услышать легкий щелчок снятого с предохранителя курка. И потом, слегка выдвинув вперед живот, плавно поворачивая черный ствол, — стрелять, стрелять, не целясь, по воющей, ползающей по гранитному полу вестибюля толпе, досылая в патронник новую порцию пуль, и снова разряжать в массу тел послушное, верное, мерно вздрагивающее от сильной отдачи оружие.
Впрочем, он был слишком умен и осторожен, чтобы решиться на такой безумный поступок, хотя это желание подчас становилось навязчивой идеей. Сейчас он был подчинен одной-единственной цели, которую поклялся выполнить во что бы то ни стало, даже ценой собственной гибели. Нет, погибать он, конечно, не хотел. Не для того он рвался на волю, выпустив в охранника, безусого белобрысого солдатика внутренних войск, целую стаю пуль, чтобы здесь, в родном городе, отбросить коньки. Нет, теперь он будет драться до конца за свою свободу. Ведь он знает, что после побега и убийства ему светит вышка.
Но Жмурова не слишком волновала отдаленная перспектива. Хрен они его поймают в девятимиллионном городе. Могут, конечно, его замести, если он сделает ошибку, но ошибки не будет. Он везунчик — Витек в этом был уверен. Он несколько раз выходил сухим из воды, и на этот раз кривая его вывезет.
«Главное, не показывать, что ты боишься, — думал он. — И тогда мусора не тронут. Они порядочные суки, им шкура дороже, чем мне. У них жены, дети малые, а у меня ничего нет. И никого. Теперь никого…»
Увидев свое отражение в стекле вагона, Витек провел шершавой, загрубевшей ладонью по затылку. Шрам под отросшими волосами почти не был виден. «Надо все-таки купить какую-нибудь кепчонку, — подумал Витек. — Все же особая примета, наверное, она упоминается уже во всех ориентировках, разосланных по стране. Представляю, что там написано, — ухмыльнулся он, — «особо опасный рецидивист»…»
После убийства охранника обратной дороги ему нет. Как кадр немого кино, перед ним стояла картина: получив очередь, солдатик повернул безбровое лицо, удивленно распахнув глаза с белесыми ресницами, и начал медленно оседать, прижимая ладони к животу. По его рукам побежала быстрая струйка яркой крови, и в рыжеватую пыль, растертую тяжелыми башмаками заключенных, часто-часто закапали густые черные капли, оставаясь в пыли круглыми темными шариками.
