Анна Данилова - Убийство в соль минор
Конечно, я надеялся рано или поздно понять, что их связывает, как и разобраться в том, какой жизнью они жили до того момента, как Валентина вошла в мою палату и предложила руку и сердце, ну и, конечно, узнать, чем таким занималась моя невеста (а потом и жена), что ей удалось сколотить такой капитал.
Сколько раз я пытался представить себе мою мать в момент, когда я рассказываю ей о Валентине. Что она сказала бы, спустившись с облака и присев на мою постель, чтобы поговорить со мной. Скорее всего, посоветовала бы бежать куда подальше. Но, с другой стороны, моя мать всегда знала цену деньгам и материальному благополучию. А вдруг она посоветовала бы мне довериться Валентине, жениться на ней, лишь бы только у меня была возможность заниматься любимым делом, вернуться к музыке? Иногда я прямо слышу мамин голос: «Сереженька, да какая тебе разница, кто она такая, чем занималась и откуда у нее такие деньжищи, если она так хорошо относится к тебе, окружила тебя заботой, кормит свежим творогом и супом из домашней курицы, ты спишь на простынях из египетского хлопка. Сережа, она купила тебе «Блютнер»! Конечно, женись на ней, вот увидишь, она желает тебе исключительно добра. Скорее всего, она просто одна из твоих поклонниц, да просто у тебя заниженная самооценка и ты не допускаешь мысли, что тебя могут вот так сильно любить».
Да, скорее всего, именно это она и посоветовала бы.
Но как же мне было грустно без нее и одиноко! Ведь она всегда была рядом, с самого моего рождения. Она жила для меня!
Год, который мы втроем прожили в Пчелке, в нашем доме, оказался для нас всех плодотворным. Благодаря упорным занятиям, гаммам, сложным упражнениям, этюдам я вернул себе технику, повторил все свои старые программы, составил себе новую, сложнейшую, и начал разучивать Первый концерт Рахманинова! Я имел тогда самое смутное представление, где и с каким оркестром я смогу его исполнять, если вообще мне это будет позволено. Ведь я не принадлежал уже себе.
Отто Круль — мой агент, человек, который всегда и во всем поддерживал меня и организовывал мои концерты в Европе, стал в моем сердце персоной нон грата. Увидев меня, покалеченного в больнице, он понял, что с моей карьерой покончено, что я, скорее всего, больше никогда не вернусь к концертной деятельности. Думаю, что он все же поговорил с врачом и узнал, что мои травмы не столь опасны и что, если меня подлечить, я верну себе прежнюю физическую и, быть может, психологическую форму. Да только зачем вкладывать в меня деньги, когда их можно потратить на кого-то другого, здорового и перспективного? Я даже примерно знал, кем он займется… Один молодой немецкий пианист Феликс Винтермейер…
Как-то раз, затеяв с Валентиной разговор об агенте, продюсере и лишь упомянув Круля, она, услышав это имя, выставила вперед руку с задранной кверху ладошкой: стоп!
— Ты что-нибудь знаешь о нем? — удивился я.
— А ты как думаешь? Меня интересует и заботит абсолютно все, что связано с тобой, с твоими концертами. Круль твой — подлец. Кроме того, он остался должен тебе денег. Но и это еще не все. Ты, твое здоровье, твои руки, наконец, были застрахованы! Ты что-нибудь об этом знаешь?
— Что-о?… — В эту минуту я вдруг почувствовал жар, меня даже затошнило. Вот оно, подумал я, вот то, ради чего со мной все носятся! Неужели все дело в моей страховке? Сейчас еще окажется, что мои руки застраховали на миллион евро! — Ты серьезно? Постой… Я что-то такое припоминаю… Я подписывал страховые документы, это было в Германии, я думал, что речь идет о простой медицинской страховке…
— Нет, твои руки застрахованы Крулем в одной очень солидной страховой конторе на шестьдесят тысяч евро. Не такая уж астрономическая сумма, но ты легко бы мог получить эти деньги, если бы Круль занялся этим. Но так и быть, я сделаю это сама. Надеюсь, ты не думаешь, что я обманываю тебя и страховая сумма больше?
Она как-то грустно улыбнулась и принесла из своей комнаты мои документы. Целая папка с документами, среди которых было и мое свидетельство о рождении, и аттестат о среднем образовании, и диплом, и награды, и страховка, а также свидетельство о смерти моей матери. Все те ценные бумаги, которыми мы обрастаем с каждым прожитым годом.
— Все в целости и сохранности, спасибо твоей соседке. Надо будет ее отблагодарить, когда мы поедем в С.
— А мы поедем?
— Конечно! Зарегистрируем наш брак здесь, а свадьбу справим там!
— Но у меня же нет квартиры, где всех соберем?
— В ресторане, Сережа! А сами поживем первое время немного в гостинице, а потом присмотрим себе квартиру. Поближе к консерватории или филармонии. В тех районах, где живут музыканты, профессура.
— Они живут на Набережной, — зачем-то сказал я.
— Вот и хорошо!
— А этот дом?
— За ним будет присматривать один человек. Ты его не знаешь.
— Неужели есть кто-то еще, кому ты доверяешь? — уколол я ее невольно, с трудом на самом деле представляя себе второго Ерему.
— Это сын одного человека, который помогал мне здесь, в Москве, пока Ерема был занят. Его зовут Ваня, он работает за компьютером, поэтому ему все равно, где находиться, в городе или здесь, в лесу. Для него главное — Интернет. К тому же, по словам Еремы, Ваня — человек очень организованный, ответственный, и ему не будет трудно поливать время от времени мои цветы, пылесосить, ну и все такое…
— Мы надолго в С.? — спросил я с тяжелым сердцем, поскольку уже успел привыкнуть к жизни в лесу, к своему роялю. Да что там — я одичал и меньше всего хотел бы окунуться в с-ский бомонд, видеть представителей светской тусовки.
— Ты думаешь, что тебя там, на твоей родине, плохо встретят? Думаешь, кто-то посмеет тебя презирать за то, что ты так поднялся за счет своей жены? Так вот, ничего такого не будет. Я уже веду переговоры о том, что ты выступишь в местной филармонии с концертом. Будешь играть старую программу. У тебя все получится. Меня представишь как девушку, с которой познакомился в Германии, где проходил лечение в клинике «Мона Лиза», а деньги на лечение ты получил по страховке. Поверь мне, все твои друзья или враги, неважно, все они будут испытывать по отношению к тебе поначалу жалость, им будет стыдно за то, что они все бросили тебя. И пока твои афиши будут нервировать их и одновременно провоцировать, дразнить, единственным желанием всех будет поскорее увидеть тебя, чтобы оценить то, как ты выглядишь, ну и, конечно, в какой форме ты находишься. И когда они увидят, что ты вернулся в тот мир, который так страшно на время покинул, когда они увидят тебя, такого красивого, счастливого и спокойного, поверь, они сразу же примут тебя обратно. Они полюбят тебя так, как не любили никогда. Ну и, конечно, будут завидовать твоему успеху. Ты будешь давать интервью, отвечать на вопросы местных журналистов, и они поймут, что у тебя все хорошо. Отвечай спокойно, рассказывай всю правду — о том, как тебе было тяжело после смерти мамы, но ты нашел в себе силы вернуться на сцену, что ты благодарен специалистам клиники «Мона Лиза» за свое чудесное выздоровление. Ну и мне, конечно, своей поклоннице, которая помогала тебе через все это пройти. Это будет красивая история, поверь мне.
— А что, если я скажу тебе, что хотел бы остаться здесь и не возвращаться в С.? — набравшись храбрости, спросил я, с ужасом представляя свое возвращение в родной город.
— Когда тебе было трудно, я помогла тебе, а сейчас помоги мне, — неожиданно сказала она, но не требовательным тоном, как можно было от нее ожидать в данной ситуации. Она произнесла это чуть ли не со слезами на глазах.
Очень хорошо помню тот день. В доме нас было тогда только двое. Мы отправили Ерему за молоком в деревню, а сами сидели в библиотеке. Шел дождь, а в камине пылал огонь.
Я, отдыхая, наигрывал на рояле, а Валентина сидела в кресле и вязала мне уже второй по счету свитер. Мягкая черная пряжа струилась между ее тонкими пальцами, тихо постукивали спицы, звук был сухим и приятным.
И вот тогда Валентина, не поднимая глаз от вязанья, наконец-то рассказала мне свою историю. С начала, то есть с того времени, как она оказалась в детском доме, и до того момента, как она, спасаясь от ветра и дождя, забежала в Московскую консерваторию и случайно попала на мой концерт.
Слушая ее, я не мог играть. За скупыми фразами мне открывались картины из ее жизни. Детский дом, интернат… Мое воображение дорисовывало все то страшное, что было ей недосказано. Я словно прикоснулся к отравленному одиночеством и душевной болью детству маленькой брошенной девочки. Заодно увидел сад и дом, которыми она грезила.
— Значит, все это, — я погладил ладонью рояль, а потом сделал в воздухе круг рукой, обводя пространство, — ты придумала исключительно с целью попасть в тот дом, который сохранился в твоей памяти, в надежде разыскать свою мать? Ты серьезно? Не слишком ли сложно и дорого?
![Тамара Малышева - Будь моим одиночесвтом [СИ]](/uploads/posts/books/5239/5239.jpg)
