Мария Брикер - Шарф Айседоры
– Да никуда я не поеду! Работа у меня! Дел по горло! Ну и что, что Новый год! Я елку уже нарядила, – пыталась отбиться Елена Петровна, ткнув пальцем в стену, за которой, растопырив пластиковые иголки, стояло чудо советской промышленности времен расцвета социализма.
В прошлом году Варламов уже заманивал ее в Швейцарию, на престижный курорт Санкт-Мориц. Опять двадцать пять! Да что он, издевается! В последний раз она каталась на лыжах, еще когда в институте училась. Нормативы ГТО сдала на отлично, но с тех пор прошло сто лет, и у нее выросла такая задница, что любой спуск грозил сходом всех снежных лавин в радиусе нескольких километров. А если она упадет? Если шею сломает? Поцелуется с деревом? Задавит кого-нибудь? Если… «Если» – их было так много, но Елена Петровна поймала себя на мысли, что справить Новый год в горах вместе с Варламовым ей очень хочется. Может, согласиться? Когда еще такой случай представится? Только, как обычно, надеть ей совершенно нечего. Вечернего платья нет! И лыжного костюма у нее нет, только пуховик. Брюки она почти не носит, а рейтузы, наверное, не подойдут. Или подойдут? Елена Петровна, зажав трубку между плечом и щекой, распахнула шкаф, выкинула оттуда половину вещей, нашла рейтузы, натянула их на себя, задрав домашнюю юбку, любимую, под джинсу, с рюшами и машинной вышивкой. Когда-то юбка была не домашней, а вполне себе рабочей, и пару лет она из нее не вылезала, пока не порвала. Глупо, конечно, было на забор в ней лезть. Но разве она могла спокойно смотреть, как за забором один из ее коллег пытается скрутить бандита и орет благим матом, чтобы она (Елена Петровна) оставалась на месте, так как преступник вооружен. Все равно полезла. Заборчик хлипким оказался, рухнул под тяжестью ее веса, вместе с Еленой Петровной… как раз на бандита, который, скинув с себя милиционера, вскочил на ноги и вытащил финку. Бандита с финкой потом долго из-под забора выковыривали и отскребали от грунта, а на юбку пришлось поставить заплатку, она за гвоздь зацепилась.
– Лен, ты почему так тяжело дышишь? – поинтересовался Варламов.
– Мебель двигаю, – чуть не плача, сообщила Зотова, повернувшись к зеркалу спиной и разглядывая свои выдающиеся округлости. Не думала она, что все запущено до такой степени.
– Приеду, помогу.
– Не вздумай! – заорала Зотова, чуть не выронив трубку. – Сын торчит все время дома. Что он о нас подумает?
– Что я приехал тебе помочь двигать мебель, – хихикнул Варламов. – Кстати, почему он тебе не помогает?
– Радикулит у него, – брякнула Елена Петровна.
– Тем более я должен приехать помочь! Заодно ты меня с ним познакомишь. Давно пора. Я ведь не просто хахаль, а мужчина с серьезными намерениями. Предложение сделал, так что имею законное право к тебе заехать на пельмени.
– Не ври! Ты терпеть не можешь пельмени!
– Я обожаю пельмени! Короче – выезжаю. Приготовь документы, мне надо срочную визу тебе организовать. Только не надо мне сказки рассказывать, что у тебя загранпаспорта нет. Я знаю, что в прошлом году ты собиралась в Болгарию по профсоюзной линии, но не смогла поехать, потому что грохнули кого-то из публичных персон.
– И сейчас не могу! Вчера тоже грохнули публичную персону.
– Все, хватит упираться, как ослица. В Новый год никто не работает. Забудь ты о своих убийцах, подумай хоть раз обо мне. Считай, что поездка будет моим новогодним подарком.
– Это слишком дорогой подарок! Я не могу его принять, – пролепетала Зотова: последняя фраза Варламова словно взорвала Елене Петровне мозг. «Подумай хоть раз обо мне». Ничего себе заявление!
– Путевки мне на халяву достались, так что не волнуйся. Уютная гостинца, полный пансион, камин, глинтвейн, альпийский пейзаж за окном, пушистый плед на коленях, горячий тирольский хлебушек с хрустящей корочкой, тиролен шпеккнёдель, шинкенфлекерлн. Ну, соглашайся, Лена! Сделай мне приятное, составь компанию несчастному одинокому путнику. Я тебе говорил, что моя приемная дочь с мужем уехали в Штаты. Ненавижу Америку! И потом, должны же мы получше друг друга узнать перед свадьбой.
– Говорил… Какой еще свадьбой?! – воскликнула Зотова. – Я тебе пока не ответила на твое предложение! Самоуверенный болван! Думаешь, если ты известный режиссер, то все женщины штабелями должны к твоим ногам падать! Я не такая! – Елена Петровна развернулась к зеркалу и посмотрела на свое отражение, словно чтобы удостовериться, что она не такая, и увидела в отражении сына, стоявшего на пороге ее комнаты. Зотова вздрогнула, развернулась лицом к двери и спрятала трубку за спину.
– Мам, ты что орешь на всю квартиру? – хмуро спросил Павел.
– По работе, начальник звонил, – скупо объяснила она, послушала короткие гудки в трубке и положила ее на столик трюмо.
Сынуля состроил скептическую мину. Елена Петровна сотворила аналогичную в ответ, оглядывая отрока: выглядел сын, словно после перепоя, небритый, опухший, помятый и с красными глазами. Ничего удивительного, если сутки напролет за компьютерными стрелялками и пукалками время проводить, можно в зомби превратиться.
Некоторое время они молча пялились друг на друга.
– Какие у тебя штанишки прикольные, – хмыкну Павел, почесывая небритый подбородок.
– Думаешь, ничего? – с сомнением переспросила Елена Петровна.
– Ага, только цвет какой-то… поросячий. И ноги у тебя похожи в этих штанцах на волосатые сардельки. А так ничего, гламурненько, – сообщил сын и поплыл на кухню.
Елена Петровна с раздражением стянула розовые волосатые рейтузы, засунула их в дальний угол шкафа, одернула пышную домашнюю юбку и потопала за сыном. Желание у нее было одно, оттаскать его за уши и нашлепать. Разозлил, взбесил, вонючка такая! Она сама знала, что рейтузы ей не идут, но настроение Павел ей все равно испортил. Ведь у нее к рейтузам кофточка такая же была, которую она тоже планировала взять на курорт. Выходит, и она поросячьего цвета, а если Елена Петровна это все на себя наденет, то станет похожа на окорок! В общем, Елена Петровна пришла к выводу, что кататься на лыжах ей решительно не в чем, а значит, никуда она не поедет, будет справлять Новый год дома, с пластмассовой елкой, украшенной старомодной красноармейской звездой, с шоколадными конфетами «Белочка», «Красная Шапочка» и «Мишка на Севере», с разноцветными колючими лампочками, опутанными дождиком, и вредными, но красивыми фосфорными шарами. Ничего, она прекрасно время проведет, будет слушать одним ухом любимого Шопена, смотреть одним глазом скучный «Голубой огонек», есть салат «Оливье», заливную рыбу и холодец, заедать это все марокканскими мандаринами и пирожками с капустой, вместо этих… шпеккнёделей с шинкенфлекерлнами! Ничего, всю жизнь она так справляла этот праздник, и в этом году – переживет. Все будет прекрасно и замечательно, водку попьет вместо глинтвейна, а «нарезной» ничем не хуже тирольского… с хрустящей корочкой, если его в духовке разогреть. И плед у нее есть, правда, не пушистый, свалялся, как бродячий кот, но теплый, и расцветка у него ого-го-го какая, ласкающая глаз бешеная клетка. Чем больше Елена Петровна уговаривала себя не ехать, тем сильнее хотелось!
– К нам гость скоро заглянет, один мой знакомый, – Зотова включила чайник и облокотилась о разделочный стол спиной, сложив руки на груди. – Сходил бы побрился и умылся ради приличия. И рубашку свежую надень, как чучело огородное выглядишь.
– Знакомый? – иронично поинтересовался Павел. – Ты, мать, что – мужика себе завела?
– Как с матерью разговариваешь? – взвилась Елена Петровна и покраснела, но не от смущения, а от раздражения – внутри все вдруг возмутилось, завибрировало, заходило ходуном. Мало того, что сын рейтузы забраковал, так еще и в ее личную жизнь лезет! Она к нему не лезет, такт проявляет, а он!
– Ты что, мам? – вытаращился на нее сын.
– Да, завела! И вообще, я замуж выхожу. А на Новый год еду в Альпы на лыжах кататься, – сообщила она с пафосом. – Не знаю, что у вас там с Полинкой случилось, и как ты будешь с ней мириться, но, когда я вернусь, чтобы тебя и твоих шмоток здесь не было! Я тебя грудью вскормила, на ноги подняла, вырастила, теперь имею право и о себе подумать.
Пока сын пытался вернуть отвисшую челюсть в первоначальное положение, Елена Петровна унеслась в спальню, хлопнула дверью и плюхнулась на кровать. Посидела так минутку, схватила с тумбочки стакан и приложила его к стене. Дедукция ее не подвела: сынуля ябедничал на нее по телефону Полине, что было определенно хорошим знаком.
– Поль, ты представляешь – мать, похоже, сбрендила! Она замуж собралась! Что значит – хорошо! Она меня из дому гонит. Говорит, собирай манатки, я тебя грудью вскормила, и пошел вон отсюда. У меня, мол, теперь личная жизнь, а ты мне мешаешь. Ты представляешь, Поль? Сына родного из дома гонит! Грудью она меня вскормила, понимаешь! Не знаю, за кого. Сейчас жених припрется, на смотрины. Что делать, Поль? Как это – уважать выбор мамы? Ну ладно, постараюсь, если ты… Можно, я вернусь, Поль? Понимаю, мы решили пожить отдельно, чтобы освежить наши отношения. Да, это была моя тупая идея. Я идиот. Прости меня, Поль. Я не могу без тебя! Я – дурак. Ты только не подумай, что я обратно прошусь, потому что мама меня выставляет. Ты же знаешь, я могу снять квартиру, деньги, слава богу, есть. Просто я очень тебя люблю.
