Ева Львова - Вердикт: невиновен!
– Тогда получается, что горбатого могила исправит, – пожал плечами приятель, стараясь сохранить равновесие. – Будучи аспирантом, насиловал лаборанток, стал профессором – переквалифицировался во взяточника. Но это вопрос десятый. Меня сейчас больше интересует, кто тиснул деньги из его квартиры.
– Если рассуждать логически, это могли сделать два человека, – я принялась на ходу загибать пальцы. – Во-первых, сам взяткодатель Миносян. Сначала кинул деньги в профессора, затем одумался и вернулся, чтобы их забрать. Возможно, Черненко был уже мёртв. А может, его только убивали, и Гарик видел, кто это делает. Вариант второй – деньги нашла сестра покойного, обнаружившая тело профессора. Ольга Михайловна собрала купюры и припрятала в надёжном месте, даже не упомянув при следователе Седых об их существовании. Вот, пожалуй, и всё.
– Существует ещё третий и четвёртый варианты, о которых ты реально не помышляешь, – разобравшись с равновесием и степенно катясь по льду, заметил Борис. – Деньги мог прикарманить Мызин после того, как замочил профессора. Не из ревности, конечно, это смешно. А, к примеру, потому, что узнал, что декан и есть подонок, изнасиловавший его мать. Или Лиза Исаева, заглянувшая к декану после Вовы и убившая декана, как виновника своего сирого и убогого детдомовского детства.
– Вот про Мызина ты и выяснишь, – ухватилась я за рассуждения приятеля. – А я поеду к Миносянам и в детский дом Лизы Исаевой.
– А у Миносянов ты что забыла? – удивился Борис. – Всерьёз полагаешь, Гарик на раз расколется, что возвращался в квартиру профессора за деньгами?
– Борька, следи за речью! – не выдержала я. – Что это за подростковый сленг? Ты же солидный адвокат из преуспевающей конторы!
– Исправлюсь, моя госпожа! – пообещал Джуниор. – Итак, что там у нас с Миносяном?
– Есть у меня одна мыслишка, – задумчиво протянула я. – Родители Миносяна не знали, кому вручить взятку вместо декана Черненко, хотя Гарик и говорил, что больше у него денег нет. Значит, откуда-то еще появились деньги. Вот я и хочу взглянуть на эти банкноты. Отчего-то мне кажется, что при внимательном рассмотрении на них можно будет узреть следы крови убиенного Петра Михайловича.
– Гениально! – выдохнул Борис. – Холмс, признайтесь, как вы это делаете?
– В отличие от вас думаю головой, дорогой Ватсон!
Схватив меня за руки, Борис закружился по катку, приговаривая: «Ах, вот, значит, как? Это мне в благодарность за доброту и отзывчивость?» Опасаясь, что друг собирается раскрутить меня, словно Илья Муромец пращу, и метнуть в белый свет, как в копеечку, я закричала благим матом:
– Пошёл ты к чёрту, Борька!
При этом я брыкалась и лягалась, пытаясь вырваться из цепких объятий приятеля.
– За доброту и отзывчивость обещаю присутствовать на бракоразводном процессе, к которому ты не можешь подготовиться вот уже полгода! – чтобы отделаться от Джуниора, пообещала я.
– А что я могу поделать, если Хомяковы никак не придут к взаимоприемлемому решению по разделу алюминиевых вилок и общепитовских тарелок? – страдальческим голосом воскликнул Устинович-младший и, не удержавшись на ногах, шлёпнулся на крепкий зад.
– Ты можешь оставить на время Хомяковых с их посудой в покое и отправиться домой к Володе Мызину, чтобы поговорить с его тёткой, – помогая приятелю подняться, подлизывалась я. – А то Лидия Сергеевна меня за адвоката не признаёт. А ты у нас мужчина солидный, и фамилия у тебя Устинович – сразу видно, что продолжатель династии великого отца.
– Приятно слышать льстивые речи, – расплылся в улыбке кудрявый друг, поднимаясь на ноги. – Так уж и быть. Давай адрес своего Мызина.
Распрощавшись с Борисом, я поехала на дачу к деду, чтобы не морочить себе голову с ужином. Владлен Генрихович копался в саду – выискивал червей для утренней рыбалки.
– Привет мадемуазель Перри Мейсон, – прокричал он из глубины сада.
– Здравствуй, дед! – откликнулась я.
– Как дела? Была в архиве? – поинтересовался Владлен Генрихович.
Хватка у деда бульдожья, и если он вцепится в какую-то идею, так просто не отступит. Но я знаю способ противостоять его напору.
– Ты не поверишь, дед, – взволнованно заговорила я, и заинтригованный родственник отложил лопатку. – На меня сегодня свалилось столько информации, что в Басманный суд я просто не успела. Ты представляешь, к нам в контору пришёл адвокат Грачёв, в чьём производстве находилось дело Глаголевой, и рассказал, что подсудимая родила от насильника ребёнка. Но ты не думай, я помню об архиве и завтра непременно туда заеду.
– Как знаешь, – затылок деда налился свекольным цветом. – Больше ко мне не обращайся – всё равно ты делаешь по-своему.
Он снова взялся за лопатку, собираясь продолжить прерванное занятие, но я порывисто обняла родственника за плечи, зарылась головой в седой пушок волос и виновато захныкала:
– Дед, вот честное слово, завтра же поеду в архив и ознакомлюсь с делом Глаголевой.
– Ладно, ладно, подхалимка, – усмехнулся Владлен Генрихович. – Ты уже взрослая, сама решай, что тебе делать.
Помирившись с дедом, я отправилась здороваться с бабушкой. Ида Глебовна варила варенье из черноплодки с лимоном – дед любил его есть с жареными тостами.
– Вот и славно, что ты приехала, – обрадовалась бабушка. – Мы как знали, без тебя не ужинали.
Ужин был, конечно, важен, но меня сейчас занимал другой вопрос. Я чмокнула бабушку в щёку и пошла мыть руки, обдумывая, с чего бы начать разговор.
– Бабушка, где вы с дедом познакомились? – поинтересовалась я, выходя из ванной.
– Работали вместе, – лаконично ответила бабушка, помешивая деревянной ложкой с длинной ручкой кипящее на плите антрацитовое варево.
– А поподробнее? – допытывалась я. – Давай, бабуля, не темни, рассказывай всё как было.
Много раз я пыталась выяснить историю любви моих стариков, но получала только расплывчатые отговорки вроде нынешней. Что это за ответ – работали вместе? Ну, работали, а дальше что? Может, я не просто так интересуюсь, а с дальним прицелом. Романы на работе – вещь тонкая, деликатная, таит в себе множество подводных камней, и, чтобы не попасть в глупое положение, лучше заранее проконсультироваться у людей, имеющих в этом опыт. Ведь чаще всего неудачные служебные романы заканчиваются увольнением одного из флиртующей парочки, а мне покидать контору жутко не хочется. Как человек здравомыслящий, я прекрасно понимаю, что господин Устинович отпустит Лёню в самом крайнем случае, следовательно, уйти придётся мне.
– Да нечего рассказывать, – отмахнулась Ида Глебовна. – Сначала познакомились с твоим дедом, потом поженились, вот и всё.
– Вот ты, бабуля, не рассказываешь мне правду, а может, я хочу поучиться у тебя обольщать мужчин именно на работе и женить на себе Леонида Устиновича, – сделав вид, что шучу, горько вздохнула я. – А ты не хочешь с внучкой опытом делиться.
Бабушка поставила передо мной полную тарелку сациви и лукаво погрозила пальцем.
– Если тебя интересует моё мнение, то мне больше нравится Борис, – заметила она, продолжая сервировать стол к ужину. – Он хозяйственный и прекрасно подготовлен для жизни. За таким мужем будешь как за каменной стеной.
– А мне больше нравится Лёня, – призналась я, сходя с ума от дивных запахов, но в одиночку не решаясь приступать к еде.
– Ты – маленькая глупышка, – нежно сказала родственница и потрепала меня по щеке. – Привлекательная окраска самца не всегда говорит о его несравненных мужских качествах.
Поделившись со мной жизненным опытом, Ида Глебовна отправилась в сад, звать к столу деда. А я, обдумывая услышанное, вдруг жутко разобиделась за Леонида, которого обозвали «самцом», да ещё заподозрили во второсортности, быстро смолотила сациви и ушла в кабинет. Я всегда забираюсь к деду, когда наваливается тоска. Там я открываю шкаф с альбомами и перебираю фотографии, на которых дед и бабушка молодые и весёлые. Дед в основном снимался в штатской одежде, а бабуля на большинстве снимков позировала в форме военного медика. Вот и теперь я рассматривала старые фотографии, рассказывавшие историю счастливой семьи, вглядывалась в весёлые лица юной бабушки, молодого деда и маленького мальчика с серьёзными глазами, каким когда-то был мой отец, и думала, как же мне его не хватает.
Биолог Лев Рудь подписал контракт с институтом экспериментальной биофизики и на пять лет уехал в Анголу. Затем он продлевал контракт ещё четыре раза, не желая возвращаться в Россию, где всё напоминало о моей маме, погибшей в автомобильной катастрофе. Она разбилась на горном серпантине в Абхазии, и я до сих пор помню плач маминых подруг, запах мокрой земли и закрытый гроб, усыпанный цветами, в котором хоронили её останки. После похорон отец улетел за границу, а я перебралась в квартиру на Басманной, где жили Владлен Генрихович и Ида Глебовна. Дед много работал, мной в основном занималась бабушка. Она рано вышла на пенсию и уделяла моему развитию всё свободное время. В пять лет под руководством бабушки я прочитала Драгунского, Носова и Алана Милна, причём забавные истории про медвежонка Винни Пуха и его друзей одолела на языке автора. Затем были братья Гримм, Шарль Перро, Джанни Родари и Астрид Линдгрен. И все эти книги я штудировала на тех языках, на которых их создали детские писатели. Во дворе я удивляла товарищей по играм, легко перемножая в уме трёхзначные числа и так же непринуждённо проделывая обратную операцию деления. А в тринадцать лет мне попались книги о приключениях женщины-адвоката Софи Мозель. Блистательная парижанка при любых обстоятельствах спасала невиновного обвиняемого от несправедливого приговора. Я запоем прочитала всего Луи Фуга, автора этих увлекательных историй, и поклялась себе, что стану таким же ловким защитником униженных и оскорблённых.
