Екатерина Лесина - Вечная молодость графини
– Галочка! – крикнул кто-то, и матушка решительно ломанулась на голос. Она взрезала привокзальную толпу телесами, а отец ширил проход тележкой и сумками. Сереге оставалось только спешить следом. Он и спешил, и запыхался, и не сразу понял, что гонка прервалась. Сумки подхватили, отца оттолкнули, пусть и вежливо. Самого Серегу подняли на руки, правда, тут же поставили, воскликнув:
– Какой большой! Ну здравствуй, племянничек!
– Знакомься, это тетя Алина, – сказала матушка и руку на голову положила, словно норовя защитить от незнакомой, вкусно пахнущей и поразительно красивой дамы.
Он смотрел и смотрел, снизу вверх, чувствуя затылком матушкино недовольство, но не в силах оторвать взгляд. И Анечка, замолчав, тоже разглядывала диковинный белый костюм с треугольными пуговицами, крохотную сумочку и шляпку-таблетку с кружевом вуали. Из-за вуали хитро, со знакомым прищуром, поглядывали черные глаза, а над губой присела мушка.
У матушки такая же. Только матушка мушки стесняется и каждое утро замазывает кремом, а эта, нарядная, наоборот, выставляет.
– Едем? – спросила она и подмигнула Сереге, а тот, не удержавшись, подмигнул в ответ.
Ехали сразу на трех машинах, и это тоже было удивительно. А как доехали, так Серега сразу устал удивляться. Витая ограда из кованых лоз. Широкая дорожка, которая шуршала под колесами авто. Зеленые луга, вернее, лужайки и кусты, стриженные в виде зверей. Но главное – белая громадина дома. Два десятка колонн и бессчетно – окон. Лестница. Львы. Чаши, в которых зеленела трава.
Матушкина рука на затылке тяжелела.
– Вот тут я и живу, – сказала тетка и снова подмигнула Сереге. – И хочу, чтобы ты жила со мной.
– Здесь?
– Здесь.
– Ну даже не знаю, – в матушкином голосе слышались грозовые нотки. – У меня хозяйство. Работа…
– Огород на три грядки да стул в конторе? И перспектива дослужиться до главбуха, но вряд ли, ибо место одно, а желающих – много.
– Да что ты понимаешь!
– Все понимаю, Галочка. Прекрасно понимаю. Тебя коробит все это. Тебе хочется доказать, что твой выбор – единственно верный и правильный. Ты у нас всегда правильной была. Но о детях подумай. Неужели ты хочешь для него такой жизни? Школа, армия, ПТУ. Почетная профессия слесаря-станочника…
– Что в этом плохого? – матушка вцепилась в волосы, и Серега замер – а ну как дернет? Больно же.
– Ничего. И хорошего ничего. Будет всю жизнь на заводе пахать, а по выходным нажираться в хлам. И тайком мечтать о несбыточном. Хотя на него тебе, наверное, плевать. Но и дочка по твоим стопам пойдет, унаследует и место, и стул в конторе… Ты можешь дать им больше. Много больше. Нормальная жизнь. Хорошая школа. Университет. Не здесь, но в Америке или в Англии, потом подумаем. Возможность открыть бизнес и…
Матушка отпустила. Серега слышал, как тяжело она дышит, и боялся, что снова кашлять начнет, а то и вовсе сляжет, как в прошлую зиму.
– Тебе нужны мои дети?
– Своих у меня не будет, – спокойно ответила тетка и постучала в перегородку. Машина остановилась. – И я хочу дать шанс твоим. Нашим, если точнее. Неужели твои ревность и самолюбие этот шанс отнимут?
Матушка молчала.
– Подумай, Галина. Погости у меня. Я постараюсь, чтобы тебе понравилось. Но если захочешь вернуться, удерживать не стану. Помогать – тоже.
– Диктуешь условия?
– Имею право, – тетка выскользнула из машины ловко, а матушка выбиралась долго, сумкой отмахнувшись от протянутой водителем руки.
А вечером матушка и отец ссорились. Серега лежал в кровати, натянув одеяло на голову, и вслушивался в шипящие голоса за тонкой стеной. Слов было не различить, пока отец, устав возражать, не крикнул:
– Ты только о себе думаешь!
– А ты… ты о ней! Всегда о ней! И теперь тоже! Да она тебя купила! Только-только приехали, и уже…
– Замолчи.
И замолчали. А Серега вдруг понял, что они здесь надолго.
– Не думайте, что мне не нравилось, – он уже успокоился и даже руки дрожать перестали. Сидел. Курил. Глядел на небо и еще на клен, на вершине которого желтым флагом трепетал последний лист. – На самом деле все было классно. Игрушки, какие хочешь. Жрачки полно. Все вокруг на цырлах бегают и разве что в рот не заглядывают. А летом Танька с Олькой прикатили. Я с ними быстро скорешился… знаете, я вот только сейчас вспомнил одну историю. Она давняя и, наверное, ничего-то не значит, но если вспомнилась… вы же не против?
– Нет.
– Пойдем! – Танька ждала в комнате. Как она попадала сюда, умудряясь сбежать и от подслеповатой няньки, и от гувернантки, Серега понятия не имел. Но на всякий случай он выглянул в коридор и, убедившись, что там тихо, сказал:
– Чего тебе?
– Ну мы ж договаривались, что на чердак пойдем. Или сцыкотно?
Фигу! Нет, конечно, Сереге слегка не по себе: ночью и на чердак переться. Но у него фонарик есть, а Танька говорит, что на чердаке полным-полно всякого-интересного, чего точно брать нельзя, но если взять незаметно, то не хватятся.
Да и трусом себя показывать западло.
Танька вела. Ступала она на цыпочках, и атласные балетки беззвучно скользили по мрамору. Дружелюбно ухмыльнулись белые львы, а сонная горгулья набросила на лестницу покрывало тени. В нем Танька почти растворилась.
Второй этаж – узкий коридор, как жерло чудовищной пушки. Светлые прямоугольники дверей. Редкие окна, сито для лунного света. Но выше… выше темнее, и Серега с Танькиного молчаливого согласия зажигает фонарик.
А вот и дверь с массивным замком, и ключ в Танькиной руке. Откуда взяла, спрашивать бессмысленно. Ключ поворачивается со скрипом, замок щелкает, и дверь отворяется.
Запах пыли. Шорох, который заставляет Серегу пятиться. Танькины горячие пальцы на его руке. Она смело шагает в темноту и дверь тянет, прикрывая.
– Тихо, – шепчет Танька, хотя Сергей и сам почти не дышит, опасаясь разбудить то, неведомое, спрятавшееся на чердаке.
Они стоят. Смотрят, как воздух светлеет, но не равномерно, а полосами, словно они попали внутрь огромного сине-лилового тигра. Бешено колотится сердце, но Танька медлит, и тогда Серега сам делает первый шаг. Скрипит доска, вспугивая облако пыли. Чихать нельзя – а вдруг услышат? Желтое пятно света скачет с пола на стены, со стен на ящики, с ящиков – на мебель, затянутую белыми полотнищами. Они шевелятся, пугают тени и Серегу…
– Смотри! – Танька тянет его куда-то вбок, к низкому и длинному сундуку, перетянутому железными полосами. – Там клад. Спорим?
Внутри одежда, нарядная, упакованная в полиэтиленовые мешки и сдобренная пакетиками от моли. В другом сундуке, обнаружившемся неподалеку, туфли. И Танька, нацепив одни, расшитые бисером, пытается танцевать, но падает и задевает что-то узкое и длинное. Оно качается и, несмотря на усилия Сереги, летит, с хрустом проламывая столешницу.
– Капец, – говорит Танька, выбираясь из туфлей. – Бежим!
Не успевают. Дверь открывается перед самым носом, и сухой голос тетушкиного дворецкого вопрошает:
– Как вы сюда попали?
– Теперь точно капец, – шепчет Танька, прижимаясь к Сереге, и он снова выступает в безнадежной попытке ее защитить:
– Это я придумал!
Дворецкий разворачивается и спускается по лестнице. Приходится идти следом. В комнате, куда он их проводил – а в этом доме тысяча и одна комната – пусто и скучно. Тетушка появляется не сразу, а появившись, первым делом спрашивает:
– Вы не поранились?
– Нет, – отвечает Танька за обоих и, облизав губы, просит: – Простите.
– Мы просто хотели посмотреть! Там же… там…
– Там нет ничего интересного, – в теткиных глазах пустота, бледные губы ее лоснятся кремом, да и лицо тоже, а тонкие руки в специальных перчатках походят на ласты. – Завтра вы убедитесь сами. Федор!
Дворецкий возникает как из-под земли.
– Федор, проследи, чтобы Татьяна и Сергей помогли завтра убраться. И во избежание инцидентов, устрой им экскурсию.
Танька сопит. Она недовольна, но Серега не может понять причин этого недовольства. Вот матушка его за эту выходку точно бы выпорола. Ну и телик, само собой, накрылся б на неделю, а то и надольше. А тетка клевая. Подумаешь, убраться… убраться – это даже по-честноку.
– Она разрушила сказку. Я не знаю, специально или нет, но на следующий день Федор показал нам каждую вещь на этом треклятом чердаке. Он снимал покрывало, выдвигал ящики и распахивал дверцы, выворачивал содержимое сундуков и коробок… к концу дня там не осталось ничего, что бы мы не видели. И к концу дня нам стало скучно. У моей тетушки был талант разрушать иллюзии, – Серега замолчал и, подойдя к качелям, тронул натянутые цепи. – Хотите, я вас раскачаю? А вы совсем не похожи на сыщика.
Это Дашка уже слышала, как и многое другое. Люди скучны в своих догадках и слепом стремлении следовать каким-то глупым, единожды выдуманным правилам.
Дашке нравилось создавать собственные правила.
– Что было потом? – спросила она, толкая качели. Цепочки вывернулись из Серегиных пальцев, завертелись, скручиваясь железным жгутом.
