Екатерина Лесина - Плеть темной богини
– Давайте, давайте, молодой человек! Что вы как…
Вареный. Аленка часто его вареным обзывала.
– О, этот дом… да, я его помню. Квартира досталась Стефочке от второго мужа, Данцеля… очень, очень специфическая личность. Страшный человек… но магнифик, магнифик!
Эльдар Викентьевич перепрыгивал со ступеньки на ступеньку, непостижимым образом умудряясь при этом сохранить некое подобие степенности. Ботинки у него хорошие, итальянские, Алена тоже такие покупала, заботилась.
И герру Бахеру, наверное, покупает.
– Стефочке всегда везло на необычных людей! Ах, если бы вы знали, молодой человек, сколько всяких дел вершилось за этой дверью.
Не знает и знать не хочет, потому как не всякое знание во благо. И не всякие двери стоит открывать. Но эта, солидная и вместе с тем удручающе старомодная, даже просто старая, открылась сразу.
– Илька! – Дашка, отпихнув адвоката, перелетела через порог и повисла на шее. – Илька, я так испугалась! Я… я не верю, что это ты! Ты не убивал. Не убивал, правда?
– Правда.
От Дашки пахло валерьянкой и дыней. Дашка сомневается. Всем и каждому будет говорить, что он, Илья Лядащев, не убийца, но в то же время сама так до конца и не поверит. Плохо это или хорошо? Дашка его любит. Дашка о нем волнуется. Дашка думает, что все-таки стрелял он.
– А Юлька перезванивает и говорит, едь ко мне. Я и поехала. Сидим, ждем, ничего… я ведь сразу сказала, что это не ты…
– Да, да, именно так, – закивал Эльдар Викентьевич, придерживая дверь. – Но полагаю, что нам всем будет удобнее поговорить в квартире, а не на лестнице…
– Ой, извините, – Дашка зарделась и протянула руку, которую адвокат поцеловал. Дашка зарделась еще больше, она уже успела привыкнуть, что женские руки, как и мужские, пожимают.
– А где хозяйка? Юленька? Юленька! Солнце мое, ты совсем выросла! – Эльдар Викентьевич нервно засмеялся и, приобняв, поцеловал Юленьку в щеку. Кажется, ей это не понравилось. – Я помню, что в последнюю нашу встречу ты была совсем крохой… стихи читала. Ахматову. Да, да, Ахматову… такое чудо, когда дитя и к классике…
– Он нормальный? – шепнула Дашка на ухо. – По-моему…
– Идем, – Илья подтолкнул сестру в квартиру. Обсуждать что-либо на лестнице и вправду было глупо.
– Ты была просто очаровательна…
…А Юленька не помнила. Ни стихов, ни человека этого, который представлялся ей совершенно иным. Более солидным, что ли. И спокойным. И не столь омерзительным.
Она тайком потерла щеку, пытаясь убрать несуществующий отпечаток губ.
– А здесь ничего не изменилось! – Эльдар Викентьевич разулся и, достав из нижней ячейки шкафа пропыленные тапочки, надел их. Лицо его хранило выражение высшей степени довольства, но вот каким-то иным, до сего момента молчавшим, чувством Юленька осознала – врет.
Но зачем?
– Идемте, идемте в гостиную, – Эльдар Викентьевич засеменил по коридору, оглядываясь, проверяя, идут ли следом. Идут. Зареванная Дашка тянет за руку брата, а тот не то чтобы упирается, но заметно, что находится в квартире ему неприятно.
Убивал или нет? Тогда, после Дашкиного звонка, Юленька как-то сразу и без труда ответила на этот вопрос, а теперь вдруг засомневалась.
– Стефочка очень любила это кресло, только стояло оно вон в том углу, – Эльдар Викентьевич укоризненно покачал головой, словно сетуя, что Юленьке вздумалось нарушать былую планировку. – Да, да, в том. Стефочке из окна дуло. Стефочка очень хрупкого здоровья была.
Бабушка? Разве? Юленька не могла вспомнить, чтобы та болела или хотя бы просто жаловалась. Вот Зоя Павловна постоянно ныла, то ей спину тянет, то в груди ноет, то кости ломит, то зубы сводит, а бабушка отвечала, что, значит, на кладбище пора…
– Не верится, что ее не стало, – адвокат прошелся по комнате, вытягивая шею, заглядывая в углы и, кажется, случись ему остаться в одиночестве, непременно сунет нос и в ящики стола, и в китайские вазы, и в шкатулки, где – Юленька точно знала – только пыль да старые открытки. А может, не постесняется и в шкаф заглянуть, покопаться в старых коробках, вытряхнет сапоги, галоши, туфли, туфельки, босоножки, ботиночки и толстые вязаные чулки на пуговицах, которые следовало надевать поверх халяв, чтоб не испачкалась кожа.
Но Эльдар Викентьевич присел на краешек дивана, поправил очки в тяжелой оправе и строго произнес:
– Слушаю.
– Я не стрелял, – ответил ему человек-рыба. И в бабушкино кресло сел. И шаль, которую Юленька не убирала вот уже… давно не убирала, подвинул. Да какое он право имеет! Нельзя трогать…
– …Нельзя привязываться к пустякам, иначе рискуешь всю жизнь на мелочи разменять. Там медяк, там другой, копейка на копейку, – бабушка пускает монеты по лакированной поверхности столика. Ставит на ребро и подталкивает желтым ногтем, те катятся, иногда добираются до края и летят на мягкий ковер. Эти Юленька собирает, чтобы спрятать в копилку, Зоей Павловной подаренную. А бабушке копилка не нравится, она обзывает домоправительницу скупой и Юленьку с нею. – Люди имеют обыкновение к упорядочиванию мира, но забывают, что жизнь по сути своей – хаос…
Интересно, бабушке бы понравился Илья? Наверное, она сочла бы его забавным. Или глупым. Или нашла бы еще какой-нибудь недостаток, она ведь у всех находила недостатки.
– Юлька, что с тобой? – Дашка дернула за рукав и зашептала: – Спасибо тебе огромное за помощь, но… мы, наверное, пойдем? Поздно уже. Точнее, рано еще. Ильюхе бы отдохнуть и…
– И если вы уйдете, то, полагаю, молодой человек в скором времени окажется там, откуда имел счастье сегодня выйти. Он ведь понимает сложность ситуации? Неоднозначность?
– Понимаю, – человек-рыба откинулся на спинку кресла и руки на подлокотники положил, и кресло заскрипело, подаваясь назад, но уперлось в подоконник. – Я – удобный вариант.
– Вот именно, вот именно! Удобный вариант! Зачем искать, когда можно сделать? Вы пришли, вы сами имели неосторожность признаться в том, что разговор был недружеским. Что вы имели претензии к потерпевшему…
Претензии? Какое смешное слово. Разве Юленькина обида – это претензия?
– Итак, у нас имеется, во-первых, труп, – Эльдар Викентьевич загнул палец, потом второй. – Во-вторых, орудие убийства, найденное у тела. В-третьих, свидетель и он же вероятный подозреваемый, найденный тоже у тела.
Адвокат хихикнул, словно сказал что-то смешное, но никто больше веселья не поддержал.
– В-четвертых, у оного свидетеля тоже имелось оружие, ну а в-пятых, мотив. Увы, увы, печально, но все говорит именно в пользу того, что Шульму убили именно вы, молодой человек. А остальное – хитрые попытки замести следы…
– Неправда! – взвизгнула Дашка, впиваясь в Юленькину руку. – Илья не убивал!
– Не убивал, – совершенно спокойно ответил Илья. – Стреляли со спины, а я стоял…
– А это не важно, где вы стояли. Это – слова, а нам нужны факты и только факты.
Почему же он на Юленьку смотрит? Чего ждет? Она дома была. Пыталась заснуть, думала, а потом ходила по квартире.
– Но факты пока против вас… но я готов, да, готов вам помочь. В память о Стефочке, о Данцеле… помогу, постараюсь помочь, сделаю все, что в моих силах.
И снова врет. Видит ли кто-нибудь, что он врет?
– Но мне нужно иметь полную информацию, обо всем, что происходило, происходит и произойдет! Я хочу знать все и обо всех, и только так, да, да, только так я сумею что-то сделать.
– А вы сумеете? – Дашка отпустила руку и с нажимом повторила вопрос: – Вы сумеете вытащить Илью?
– Несомненно, милая леди, несомненно! Итак, пожалуй, начнем… Юленька, свет очей моих, не будешь ли ты столь добра, чтобы кофею сделать? Да, да, с кардамоном и какао, как прежде. Не помнишь?
Не помнит. Ничего не помнит.
– Не помню я, во сколько я домой вернулась, – Магда сжала кулаки, ощущая, как ногти впиваются в кожу, больно, но это хорошо, боль отрезвляет, боль заставляет думать и держаться, скрывать эмоции.
А этот, напротив, он только и ждет, когда же Магда ошибется и выдаст нужную реакцию. У этого, напротив, отделенного столом-барьером, уже и теория имеется, версия закономерная и достоверная, разложенная по полочкам и жаждущая перекочевать из головы на бумагу. А там, глядишь, бумажка к бумажке – и путь открыт.
Дальняя дорога и казенный дом…
Старая карга вечно про них бубнила, вытащит колоду, смешает и швыряет карты по одной на пол, хохочет, повизгивает, тычет пальцем да приговаривает про дорогу, дом и короля червового, который на дороге стоит.
– И да, мы собирались пожениться! Господи ты боже мой! – Магда еще сильнее вонзила ногти в кожу и всхлипнула. Получилось довольно искренне, во всяком случае, тот, что напротив, поспешил изобразить сочувствие.
Тоже маска… у всех маски… и черта с два он сочувствует, скорее уж закипает тихой злостью, понимая, что ночь на исходе, тает рассветом, а значит, в очередной раз не выйдет выспаться, значит, снова зуд в глазах, тяжелая голова и одно-единственное желание – доползти до заката. А там, глядишь, рухнуть в кровать и не шевелиться, надеясь, что еще немного и сон придет. А тот, скотина этакая, не идет, пугаясь малейшего шороха, полосуя нервы, подталкивая…
