Дарья Дезомбре - Ошибка Творца
Ему показалось, что не прошло и получаса, как за прозрачной дверью появилась Бронислава и помахала рукой. Калужкин улыбнулся под маской: зачем бы она ни пришла — все радость, открыл дверь и, не снимая бахил и перчаток, вышел к ней в коридор.
— Простите, что отрываю, — широкие густые Бронины брови были сдвинуты, темно-синие глаза серьезны. — Но Бориса Леонидовича все еще нет на месте. У него в два совещание, а телефоны, ни мобильный, ни домашний, не отвечают…
Калужкин тоже нахмурился:
— Странно. Вряд ли бы он куда-нибудь сорвался, нас не предупредив.
— Я тоже так думаю, — закивала головой чуть ли не со слезами на глазах Бронислава. — Уже без четверти, а он…
Калужкин сорвал маску с лица, быстрым привычным жестом стащил бахилы, сунул все в урну у входа в «холодную комнату», взял Брониславу за мягкий локоть и чуть ли не потащил за собой по коридору.
— У вас же есть запасной ключ от его дома, так?
Бронислава сглотнула:
— Думаете, ему стало плохо? Сердце?
Калужкин ничего не ответил: у Шварца действительно было слабое сердце, он уже многие годы сидел на серьезной терапии и, не доверяя российским аптекам, возил себе тонны лекарств из Штатов.
— Бегите, возьмите ключ. Вы на машине? — спросил он и сразу вспомнил: — Нет. Значит, надо будет попросить съездить с нами охранника. Жду вас внизу.
Когда, запыхавшись, пятью минутами позже Бронислава выбежала во двор, машина стояла уже у выхода из подземной стоянки: новый «Хёндай», собственность института. За рулем сидел Коля, явно довольный неожиданным развлечением посреди рабочего дня. Рядом — озабоченный, так и не снявший халата Калужкин. Броня быстро прыгнула на заднее сиденье. Коля, чтобы произвести впечатление, молодецки газанул, чуть не врезавшись в створку ворот.
— Круто! Ни разу не был у шефа дома, — сказал он, подмигивая Броне в зеркальце заднего вида. — Денег, говорят, ему положили за директорство — мама не горюй! И дом, говорят, закачаешься!
Броня смущенно поглядела на затылок Калужкина. Тот молчал — думал о своем.
— Смотри на дорогу! — только и сказала она Коле.
Жил Шварц в соседней деревне — до работы доезжал за пять минут, и дом, как он сам говорил Броне, был обаятельный — застекленная цветными ромбами веранда, куда легко помещался большой круглый стол, просторные комнаты на первом и втором этажах. Эдакое жилище барствующего дачника начала прошлого века. Впрочем, оснащенное и горячей водой, и Интернетом. Борис перевез туда всю свою мебель из-под Вашингтона, где он с семьей прожил почти пятнадцать лет. Мебель, купленную по разным барахолкам, но очень уютную, — кожаный продавленный диван, покрытый пледом, тяжеловесные «клубные» кресла, плетеные стулья. Ничего шикарного в этой обстановке не было, дорога она лишь воспоминаниями о той жизни, когда Борина жена, Лиза, еще не умерла от рака, а обе дочки, еще маленькие, ладно устраивались на отцовских коленях. Они остановились у высокой ограды с железными воротами. Справа от них находился кодовый замок со звонком. Бронислава, первая выпрыгнувшая из машины, нажала, сначала несильно, интеллигентно, а потом уже не стесняясь, на звонок. Дом, едва видный из-за забора, молчал. Броня растерянно повернулась к Калужкину:
— Евгений Антонович, я не знаю кода.
Калужкин подошел к двери, нахмурился и нажал четыре цифры. Раздалось едва слышное жужжание — дверь приоткрылась.
— День рождения покойной жены Бориса Леонидовича, — ответил он на вопросительный взгляд Брониславы и толкнул ворота. Небольшой садик перед домом тонул в жасминовом цвете. В теплом душистом воздухе гудели шмели.
— Красота, — вдохнула воздух Бронислава, впервые улыбнувшись.
Колян, покручивая на пальце брелок с ключами от машины, хмыкнул. Лачуга какая-то. Краска облупленная, трава не стрижена. Директор Института генетики — кому рассказать! Он огляделся — слева, на островочке гравия, стояла машина директора: джип «вагонер», родом из 80-х, обитый деревянными панелями. «Офигеть!» — усмехнулся Колян. Он правда не понимал, как можно ездить на такой тачке, когда у тебя есть бабло на «Кайен»? Калужкин с Броней тем временем подошли к веранде, поднялись на обвитое лиловым клематисом крыльцо. Бронислава достала из кармана ключ, но не рискнула сразу открыть, а, сложив ладони лодочкой с двух сторон, заглянула на веранду.
Убаюканная мирными звуками сада, она не сразу поняла, что увидела — стол, стоявший посреди веранды, был опрокинут. А на ковре, покрывающем крашеный деревянный пол, лежал с закинутым вверх острым подбородком Борис Шварц. Вокруг — на рассеченном горле, на груди и животе — застыла кровь. Кровь обтекала стол и ножки сломанного стула, покрывала немаркий ковер, скапливалась в щелях плохо пригнанного деревенского пола, впиталась в домашние серые брюки и смешной фартук с торсом Аполлона.
И едва Бронислава, крепкая девочка, настоящий ученый, изрезавшая за свою недолгую научную жизнь уже десятки подопытных мышей, осознала, что увидела, она с тихим стоном осела на нагретое летним солнцем крыльцо, прямо на руки еще ничего не понимающего Калужкина.
Отрывок из зеленой тетради
Примерно в то же время вышла книга некоего итальянца — Чезаре Ломброзо. Как и Гальтон, тот обмерил немало черепов и сделал вот какой вывод: человеков существует два вида. Один из них — атавизм, человек преступный. У такого индивида имеются аномалии в строении черепа, напоминающие черепа доисторических рас: узкий скошенный лоб, асимметрия глазных впадин и чересчур развитые челюсти. И при всем различии между итальянским тюремным врачом и английским джентльменом, их изыскания сходились в одном. Там, где англичанин искал высшую расу, итальянец доказывал существование преступной подрасы. Перед смертью Гальтон написал роман-антиутопию, которым, впрочем, не заинтересовалось ни одно издательство, где изложил следующее: «То, что природа делала слепо, медленно и жестоко, следует делать прозорливо, быстро и мягко». К несчастью, потомки только частично прислушались к советам благообразного английского джентльмена.
Маша
Они стояли перед Анютиным, как два первоклассника, вызванные к директору школы. Пристыженные, глаза в пол. А полковник расхаживал по кабинету и монотонно их ругал. Именно монотонно, без огонька. Два дела, два будущих «висяка». Одно — убийство телеведущего, который, как выяснилось, сам был заказчиком по крайней мере четырех убийств. И второе — смерть молоденькой кинозвезды, чей муж в прошедшие выходные покончил с собой, перерезав себе вены в ванне и оставив записку, мол, сам виноват в ее гибели.
— Это не он, — тихо сказала Маша.
— Что? — Анютин навис над столом, поставив руки на кулаки.
— Это не он убил Алису. Он виноват, но косвенно, в смерти первой жены. В этом и признается.
— Тоже убийство? — нахмурился Анютин.
— Нет. Авария. Возможно, самоубийство.
— Вот видишь, — сел наконец в кресло Анютин. — Актриса, говоришь, погуливала. Плюс свела в могилу первую супругу. Так что был и мотив, и возможность. Выходит, сцена в ванной все объясняет. Алиби надо прошерстить — наверняка найдется дырочка нам на радость. И этот твой, — он кивнул Андрею, — Джорадзе. Связался с профессиональными убийцами, вовремя не заплатил или подставил слегонца, высветив на голубом экране, они же его и…
— Нет, — твердо сказал Андрей.
— Да вы что, сговорились, что ли? — вскочил опять Анютин.
— Убийца из кафе — высокий мужчина среднего возраста. А тот, кто напал на меня у гаражей, был отлично тренирован, скорее всего, молод и — с маленьким размером ноги. То есть небольшого роста. — Андрей проигнорировал возмущенный Машин взгляд: ему таки пришлось признаться в рискованной экспедиции — выдал огромный синяк на плечах.
— Та-а-ак, — протянул Анютин. — Значит, спорить мы не будем. И с сегодняшнего дня, ребятки, ваш приоритет — блестящий ученый, изрубленный в ночь на понедельник у себя дома. Золотые мозги, перекупленные обратно у Штатов за большие деньги, чтобы поднимать целину нашей науки. Я уже пообещал журналистам центральных каналов, что мы бросим на расследование лучшие силы. А лучшие силы у нас это кто?
Маша и Андрей насупленно молчали.
— Это, как я раньше думал, Каравай с Яковлевым в тесной связке. Интеллектуалка и практик. Хотя сейчас мне это уже сомнительно. Поэтому дело Джорадзе передать Камышову. Актрису — закрыли. И всю энергию направили в генетическое русло.
Анютин перевел взгляд с упрямого Машиного лица на такое же — Андреево.
— Мне бы хотелось все-таки… — начала она, но Анютин с такой силой стукнул пухлой ладонью по столешнице, что не то, что Маша Андрей вздрогнул.
— Отставить! — прикрикнул он, но, увидев Машино бледное лицо, добавил уже спокойнее: — Начальство бьет копытом. Мое начальство. Мне по темечку. Так что вперед — и с песней.
