Марина Крамер - Финальный танец, или Позови меня с собой
Он вздохнул, отгоняя неприятные мысли, и вынул из-под подушки дневник Мэри.
«Я, наверное, просто никогда прежде не видела такой всеобъемлющей любви, а потому растерялась. Когда тебя любят в любом состоянии – опухшую с похмелья, лохматую, с мундштуком в трясущихся от слабости руках, злую, бескомпромиссную, не терпящую замечаний, обижающую походя словом, накрашенную и собранную «к выходу» – или просто в красном банном халате с кисточкой и белых гетрах. Любят, когда ты плачешь от невозможности выразить свои чувства словами, от желания влепиться, впечататься в другого человека и не отрываться. Любят просто за то, что ты – вот она, рядом, пусть недолго, пусть наездами и вечно с проблемами. Любят, когда истеришь, не в силах справиться с собой. Успокаивают, гладят по голове, уговаривают, иногда и пощечину дают – когда совсем уж зарвалась и не понимаешь слов. Но – любят. Никогда прежде никто не любил меня так – не за что-то, а вообще, в принципе, потому, что это я, и потому что я – такая. Наверное, я этого не заслуживаю, если разобраться. Но ты любишь – и я счастлива…
Я тебя не могу разлюбить.
Я не в силах тебя променять.
Я тебя не сумею забыть.
Но мне нужно тебя потерять!
Оторвать, не грустить, не рыдать
И найти в себе силы, чтоб жить.
Мне же нужно тебя потерять…
А тебе – отпустить и забыть[1].
Наверное, я себя обманываю. Я придумала тебя, а тебя, такого – нет. Но пусть. Мне нравится думать о тебе так, и даже ты не в силах изменить что-то или запретить мне делать это. Запретить – мне?! Ты?! Ни за что…»
Алекс отбросил усыпанный мелким бисером почерка лист и закрыл глаза.
«Мэри-Мэри… Почему ты решила за двоих? Кто дал тебе право решить за меня? Как ты могла, как посмела? Ты хотела потерять – и потеряла. Но я-то! Я не хотел терять тебя – как не хочу терять Марго. Но ты сделала по-своему, и тебя нет теперь. Тебя – нет. А я – есть. И ты болишь во мне как заноза в ране. И я не могу вырвать тебя, малодушно не могу избавиться от мыслей о тебе и все копаюсь в ране иглой воспоминаний. За что, Мэри? За что ты так со мной?»
Он дотянулся до трубки, раскурил ее и закашлялся. Боль в груди сразу напомнила о себе, но он продолжал затягиваться дымом, глотал его и кашлял все надрывнее. Физическая боль не заглушала боль душевную, но делала ее менее острой.
Алекса угнетало еще одно – со дня на день мог позвонить посредник и потребовать ответ. А что он мог ответить? То, что не готов начать охоту на Джефа? Никого в конторе не интересуют чужие личные мотивы, есть работа – и ее нужно выполнить. Никому нет дела до твоих резонов и внутренних противоречий, не ты – так тебя, все просто. Если на это задание не согласится Алекс, так непременно найдется кто-то еще, и тогда Джефу точно ничем не поможешь. Можно предупредить – но толку? Только навлечь на себя дополнительные подозрения. Кто бы знал, что Большой Босс и Маленький Босс, как за глаза называли посредников исполнители, возьмутся что-то делить. Алекс впервые почувствовал себя простой пешкой в чужой шахматной партии, причем пешкой едва ли не из разряда тех, которыми жертвуют.
«Странное ощущение… Ты привыкаешь чувствовать себя вершителем чужих судеб, и вдруг оказывается, что это совершенно не так. Находится кто-то, кто берет на себя смелость решить и твою судьбу тоже».
У него просто нет выхода. Он должен соглашаться на задание, должен – потому что это даст Марго шанс сохранить мужа живым. Потому что все ради Марго. Не будь ее… Да, ее – и ее синеглазой дочки с таким знакомым именем…
Москва
Он сидел в московском баре, обнимая ладонью высокий пивной бокал, и напряженно думал. Вот ведь как повернулось… И козыри в этой игре не у него. И шансы выиграть минимальны. А играть – придется, потому что если сел за стол – у тебя уже нет права встать и отказаться. И противник значительно сильнее и опытнее, и все козыри – у него, и он не скрывает этого, ухмыляясь злорадно, и даже не прячет своего торжества. Почему так? Зачем, за что? Неужели нет выхода? Ведь так не бывает, всегда есть вход – дверь, ведущая если не назад, то хотя бы куда-то в другое место. Знать бы еще, где находится пресловутая дверь…
Марго
Это заточение сильно отличалось от того, первого. Алекс словно забыл о ее существовании, не приходил, не проверял, что с ней, жива ли. В гараже оказалось холодно и промозгло, и Марго в тонком халате продрогла до костей. Рука онемела, она то и дело пыталась размять затекшие пальцы, но это не помогало. Неизвестный мужчина в противоположном углу то и дело стонал и бормотал что-то, но Марго не могла разобрать ни слова. Унылое монотонное бормотание больше походило на молитву, и она перестала прислушиваться. Нестерпимо хотелось пить, от холода сводило все тело и рука беспокоила… Марго уже жалела, что не сдержалась и влепила Алексу пощечину, но исправить, разумеется, ничего не могла – поздно. Она старалась не думать о дочери, чтобы не расплакаться, но это, естественно, не удавалось. Ребенок – единственное, что сейчас представляло для Марго ценность. Она с какой-то необъяснимой злобой на себя вспоминала то время, когда мысль иметь ребенка казалась ей пугающей и кощунственной. Она очень боялась «обабиться», скатиться от интеллектуальных бесед о высокой прозе и творчестве Кандинского к примитивному обсуждению цен на памперсы и выбора молочной кухни – это казалось ей низшей точкой деградации, тем уровнем, за которым уже вообще ничего не бывает. Гуляющие во дворе с колясками мамочки казались ей существами с другой планеты, и Марго снобистски считала, что не может позволить себе стать одной из них.
Появление Маши расставило все в ее жизни и в голове по своим местам. Марго поняла, что Кандинский, фламандцы, кино «не для всех» и многочасовые беседы с почти асоциальными, зато, по их мнению, свободными представителями творческих профессий – ничто в сравнении с утренней улыбкой дочери, с ее маленькими пальчиками, с ее первыми навыками.
«Как я могла думать о такой ерунде? Неужели из-за этого Машка могла не родиться? Что бы я делала без нее? Сидела бы в «Цветке лотоса» с псевдоинтеллектуалами, делающими вид, что понимают пресловутое «кино не для всех»? Обсуждала бы чью-то свадьбу или развод? Спорила бы о высокой и низкой литературе? Да бред же все это! Пустые люди, пустые разговоры, убитое время. Мэри была права, когда жестко высмеивала это во мне – мой снобизм, высокомерие… Нет, в жизни есть совершенно иные ценности, ради которых стоит жить. И так страшно потерять их…»
Скрежет двери отвлек ее от мыслей, Марго попыталась переменить позу, но затекшие ноги не позволили. Алекс шагнул внутрь, закрыл за собой дверь, и в гараже снова стало темно.
– Я должен уехать сегодня на пару дней, – произнес он, приближаясь к Марго. – Тебя не выпущу, так спокойнее. Если что-то нужно – скажи сейчас, через пару часов меня уже не будет.
Марго заметила в его руках теплое одеяло и подушку.
– Ты собираешься меня здесь уморить?
– Нет, я собираюсь не позволить тебе наделать еще больше глупостей, чем тебе уже удалось. Говори, что еще нужно, Марго, у меня мало времени. Еду и воду я принесу.
– На сколько ты уедешь?
– Это не от меня зависит. Это все? – в голосе послышалось раздражение и нетерпение.
– Я не могу… ты понимаешь… тут чужой человек, словом…
– Я понял. Уберу его в другое место, чтобы – ха-ха – он тебя не слишком смущал.
Марго едва не взвыла, поняв, что Алекс на самом деле не собирается ее выпускать.
– Можешь не трудиться с едой – я не буду есть.
– Голодовку объявишь? – с пониманием протянул он. – Ну, что ж… Уважаю твое решение. Тебе, в принципе, это не повредит – скинешь пару килограммов, очень уж ты растолстела, Марго.
Он ушел, а через какое-то время вернулся с большой бутылью воды, которую опустил на пол рядом с Марго.
– Тут тебе хватит дней на пять.
– Что?!
– Не ори, я пошутил. Всего хорошего, Марго.
Алекс ушел в противоположный угол, долго возился там, брякая цепью. Потом до нее донесся глухой звук удара. Марго увидела, как Алекс поволок человека за ворот куртки к выходу – тот не сопротивлялся.
– Всего хорошего, – повторил Алекс, обращаясь к ней, и гаражная дверь вновь захлопнулась, отрезав Марго от остального мира.
Алекс
«Разрываешь больное место, как собака – запрятанную «на потом» косточку. Болит ужасно – но ты ковыряешь и ковыряешь в ране всем, что под руку попало. Вон уже в кровище все, а тебе неймется…
Что стоит – удалить все, что возвращает к ненужным и травмоопасным мыслям? Но нет – как же! Ты с маниакальным упорством открываешь какие-то файлы, какие-то эсэмэски, роешься в памяти, перебирая моменты из прошлого. Задыхаешься от боли, плачешь снаружи и внутри (где больнее всего), но продолжаешь хранить эту ерунду. Зачем?
