Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы
— Примерно так я и думал. Особенно когда прочитал в отчетах, за что сидел Каленсо и за что — ты. Ладно, пусть будет так. Я тебе верю. Нет, честно, я действительно тебе верю. Ты никого не убивал. И ты мертв. А что касается копов, то они твердо убеждены, что ты погиб, утонул. А это в свою очередь означает, что сегодня, в воскресенье, ты, фигурально выражаясь, можешь начать новую жизнь. Ну а что дальше? Что собираешься делать с этой своей новой жизнью?
Ну что, по-вашему, я мог ответить на это? Последний раз я всерьез задумался о жизни, находясь на глубине десяти футов под землей, в дренажной трубе, по которой вода несла меня как бешеная, и я едва не утонул. А потому я растерялся и не знал, как лучше ответить на его вопрос. Начал бормотать какую-то муть вроде того, что скорее умру, чем снова стану заниматься преступной деятельностью, что найду работу и буду честно вкалывать, а он слушал, слушал, а потом и говорит:
— Этого мало, Конли.
— Ну уж не знаю тогда, чего еще…
— Сколько тебе?
— Двадцать три.
— В наши дни, когда страна воюет, есть только одно место для парня твоего возраста. И ты о нем позабыл.
— Ну, это… Вообще я был в призывном списке.
— Ты уверен?
— Клянусь, честное слово! О'кей, пусть будет армия. Но не кажется ли вам, что я и так бы в ней был, если б не пришлось отбывать срок?
— А где твоя призывная карта?
Мы еще с минуту потолковали на эту тему, а потом поняли, что тут ничего хорошего мне не светит, поскольку, если я явлюсь в комиссию и назовусь новым именем, отпечатки пальцев меня выдадут. И тогда я говорю:
— О'кей, мистер, я вас понял. Эта наша армия мне никак не подходит. Потому что стоит мне туда сунуться, как штат Калифорния обвинит меня во всех делах, что натворил Каленсо, и приговорит к смертной казни. Но ведь она на свете не одна. Есть и другие армии…
Он поднял голову, долго смотрел на меня. Потом подошел и пожал руку. Вот таким вот образом я оказался здесь, на пути в другую армию, которая сражается за то же правое дело и где парни нужны не меньше, чем в нашей. А пишу я все это на палубе грузового судна, что направляется на запад. Мы с моим спасителем договорились, что я отправлю ему все это по почте в знак доказательства, что не обманул, сдержал обещание. И если и дальше все пойдет гладко, он будет держать эти бумаги под замком, вот и все. А если, не дай Бог, что случится и наше судно нарвется на мину или же каким-то образом вдруг всплывет, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю… что ж, тогда он передаст мою писанину какому-нибудь парню и тот напечатает, если, конечно, найдется человек, который захочет прочесть все это. Так что…
Вообще занятно. Эти газетчики, они обычно нюхом чуют стоящий материал, разве нет? А потому, раз вы прочли все это, стало быть, Ред Конли мертв! Или я не прав?..
ПАСТОРАЛЬ
Похоже, Берби повесят. Пусть себе спасибо скажет за то, что всегда считал себя больно умным. И нечего теперь таращиться своими выпуклыми голубыми с поволокой глазами. Раньше думать надо было…
Берби уехал из города, когда ему стукнуло лет шестнадцать. Сбежал с одним из бродячих шоу — вроде бы оно называлось "Ист Линн". А когда вернулся, лет через десять, то вообразил, что умнее его никого и нет. Берби убивал время в бильярдной или парикмахерской, ну еще в паре мест околачивался — сидит, бывало, и слушает, о чем болтают парни, а потом этак подмигнет: мол, все они дураки, я один тут башковитый.
Вот спросите меня: а что такого у Берби было в голове? И я отвечу: не шибко много. Конечно, у него всегда имелась работенка: ну, там, малярничал или помогал с ремонтом тем, у кого новый дом, и все такое… Но главное — он играл в баскетбол за школьную команду. Однако недолго. Берби, прямо скажем, староват был уже для школьника, и другие команды подняли крик. Так что больше он не играл… Еще Берби нравилось участвовать в разных представлениях, петь, выступать… Пожалуй, это он любил больше всего. Берби рассказывал, что когда уезжал из города, то прямо не слезал со сцены. Может, и не врал: актерствовал он и впрямь хорошо, нарядится в старинную одежду и чешет пьесу назубок.
Ну так вот, когда Берби вернулся в город, он стал встречаться с Лайдой. Тут нечему удивляться: ведь Лайда была его копией, только женщиной. Она работала продавщицей в промтоварном магазине, а еще подхалтуривала на стороне: мастерила шляпы. Правда, не больно-то она надрывалась в магазине — все больше вертелась вокруг парней, которые заходили выпить кока-колу, и приставала к ним: а не добавить ли в коку нашатыря или лимона и нельзя ли ей сделать глоточек из их стакана. На уме у нее были только тряпки да свидания в воскресный вечер. Тряпки недурные, Лайда сама их шила. Кое-кто из ребят говорил, что договориться с ней о свидании — плевое дело, а уж коли еще и придешь на него, то не пожалеешь. Уж не знаю, с чего это Лайда вдруг вышла замуж за старика, — разве что ей надоело работать в магазине, да хозяйство приглянулось: старик жил на большой ферме, милях в двух от города.
К тому времени, когда вернулся Берби, минул год со дня ее замужества и Лайда, видать, заскучала. Так что она начала встречаться с Берби в саду за домом старика. Муж ее отправлялся спать сразу после ужина, а она выскальзывала из дома — и к Берби. Считалось, будто никто про них не знает. А знали, конечно, все: ведь Берби-то, как приезжал в город часов в одиннадцать вечера — сразу же в бильярдную, и сидел там, развалившись. И если кто-нибудь спрашивал: "Эй, Берби, где это ты шарахался?" — Берби этак оглядывал всех, потом выбирал кого-нибудь и подмигивал. Так что все с ним было ясно…
Как рассказывает Берби — а он много чего рассказывает после того, как ударился в религию, попав в тюрьму, — им с Лайдой пришло в голову, что неплохо бы убить старика. Они прикинули, что ему и так недолго осталось, так отчего бы старикану не отправиться на тот свет сейчас, а не ждать еще пару лет.
К тому же старик вроде просек, что у него за спиной творятся темные делишки. Ну они и подумали: если он выгонит Лайду, не так-то легко будет заполучить его денежки, даже если старикашка помрет своей смертью. А тут еще стали поговаривать о ку-клукс-клане, и Берби решил: будет лучше, если они с Лайдой поженятся, а не то ему, не ровен час, придется снова слинять из города.
В общем, втравил он в это дело Хача. Понимаете, боязно ему было одному убивать старика, помощник требовался. А еще Берби сообразил, что лучше, если Лайды не окажется поблизости. Тогда дело будет смахивать на ограбление. Но я бы на его месте ни за какие коврижки не связался бы с Хачем. Потому что этот Хач был гнусным типом. Он тоже на какое-то время покидал город, но совсем по другим причинам, чем Берби. Хача выслали. За то, что он распорол мешок с почтой, когда вез ее со станции в почтовом фургоне. Прежде чем вернуться в город, он отсидел два года в Атланте. Но я вот что хочу сказать: он был не только нечестным — но и подлым. И рожа у него премерзейшая. Бывало, закажет себе в ресторане яичницу и ест пригнув голову над тарелкой и загородив ее рукой, будто кто собирается отнять у него эту яичницу, а нож держит у самого лезвия, прямо как негр бритву. Никто с Хачем особенно не беседовал. Потому, видать, он ничего не знал о Берби и Лайде и слопал за милую душу всю лапшу, которую Берби навешал ему на уши, — про горшок с деньгами, будто бы припрятанный у старика в камине в задней комнате.
Ну и вот, однажды вечером, где-то в начале марта, Берби с Хачем нагрянули к старикашке. Берби уже услал Лайду подальше. Она притворилась, будто ей нужно за покупками, и уехала на автобусе номер шесть, чтобы все знали, что ее нет дома. Хач как увидел, что она смылась, сразу прибежал к Берби: дескать, сейчас самое время. А Берби только того и надо. Ведь Лайда с Берби уже засунули деньги в горшок, чтобы было что искать. В горшке лежало всего двадцать три доллара. Берби разменял их монетами по один, пять и десять центов, чтобы получилась целая груда. Это были все деньги Берби — можно сказать, сбережения всей жизни.
А потом Берби и Хач взяли лошадь и фургон, что имелись у Хача — он снова занялся извозом, — и отправились к старику. Подъехали с черного хода, обогнув дом, привязали лошадь за домом, чтобы никто не увидал их с дороги, и постучались. Они прикинулись, будто просто ехали мимо и по пути в город остановились погреться, так как чертовский холод. Старик впустил их и дал крепкого сидра, после чего они захмелели. А они уже и так были навеселе, потому что для храбрости приняли на грудь кукурузной водки.
И тут Хач зашел старику за спину и дал ему по голове гаечным ключом, спрятанным под курткой.
Ну а дальше Хач жутко разозлился на Берби, потому что в горшке оказалось лишь двадцать три доллара. Хач ничего не делал, просто сидел и смотрел — сначала на деньги, которые высыпал на стол, потом на Берби. И тут Берби давай заливаться соловьем. Дескать, не сойти мне с этого места, я-то думал, что в горшке никак не меньше тысячи долларов, — ведь, глядя на старика, иначе не подумаешь. Жариться мне в аду, говорил Берби, до чего же неловко: мне в голову пришла эта идея, и я во всем виноват; так что забирай, Хач, все деньги, и будь я проклят, если возьму хоть одну монетку. Да, я себе ничего не возьму, так мне неудобно. А Хач все молчал и поглядывал то на Берби, то на деньги.
