Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе
– На, – сказал Крамли, – допей.
Я прикончил остатки водки.
– Как? – тихо, как эхо, повторил я.
Теперь была его очередь говорить.
– Как, как… Просто он понял, что ты один из тех романтичных придурков, которые ходят по облакам с пылесосом и собирают всякую сказочную чушь. А потом всем рассказывают, что видели на потолке живого призрака. Таких, как ты, видно за версту. Можно хоть тридцать раз вывалять тебя в собачьем дерьме – а у тебя все равно будет такой вид, как будто ты только что вышел из душа! Типа, мы такие невинные, сейчас у нас вырастут крылышки! Терпеть не могу. И этот твой Электрико тоже сразу все просек… А где водка? Ах да… У тебя все?
– Нет, не все. Понимаешь, я чувствую, что если мистер Электрико наставил меня на праведный путь – то и я должен сделать то же самое. Во мне до сих пор сидит его сила, его электричество – как оберег. И сейчас у меня есть выбор: потратить его на себя – или отдать для ее спасения…
– Старик, ты бредишь!
– Это не бред – озарение. По-другому жить я не умею. Когда я женился, друзья говорили Мэгги, что я – пассажир из ниоткуда в никуда. Я ей тогда сказал: «Я – пассажир на Луну и на Марс, хочешь со мной?» И она ответила: хочу. И все было ведь не так уж и плохо, правда? Так почему бы по дороге к «благослови меня, святой отец»[401] и счастливому закату дней не отыскать в своем сердце местечко и для Раттиган? И не взять ее с собой…
Крамли сидел с остановившимся взглядом.
– Ты все это сейчас серьезно говоришь?
Он протянул руку и потрогал щеки у меня под глазами, потом лизнул пальцы.
– Ну, вот опять, – пробурчал он. – Соленая водичка. Твоя жена говорит, что ты плачешь даже над записными книжками… – добавил он.
– А как же, ведь в них полно людей, которые уже давно на кладбище… Знаешь что – если я сейчас сдамся, я себе этого не прощу. И тебя не прощу, если ты меня уговоришь сдаться.
Некоторое время Крамли сидел молча, а потом вылез из машины.
– Подожди меня, – сказал он, пряча взгляд. – Пойду отолью.
Глава 42
Вернулся он не скоро.
– Умеешь же ты вынести человеку мозг… – сказал он, залезая в свой драндулет.
– Да ладно, всего лишь легкое сотрясение.
Крамли скорчил мне рожу.
– Чудо ты в перьях.
– Сам такой.
Мы медленно поехали вдоль берега к дому Раттиган. Я сидел и молчал.
– Что на этот раз? – спросил Крамли.
– Я думаю, почему все так… – сказал я. – Констанция… Женщина-молния. Женщина, которая смеется и ходит по проволоке под куполом… Актриса, которая играет морских котиков. И она же – дьявол во плоти, самая злобная тварь в переполненном ковчеге жизни…
– Спроси об этом Александра Великого, – отозвался Крамли, – или гунна Аттилу, который любил собак. Или Гитлера. Не забудь еще Сталина, Ленина, Муссолини, Мао, весь их чертов Анвильский хор. Роммеля[402], который был прекрасным семьянином. Может ли один и тот же человек ласкать кошек и резать человеческие глотки? Жарить пирожки и поджаривать людей? А как мы умудряемся любить Ричарда Третьего, зная, что он топил младенцев в бочках с вином? Почему у нас Аль Капоне[403] – звезда экрана? Бог не даст тебе ответа.
– Да я его и не спрошу. Он же нас отпустил. Снял с нас узду: паситесь сами по себе. Не помнишь, кто это сказал: «Виски сделало то, что было не под силу Мильтону[404], чтобы оправдать действия Бога по отношению к Человеку»[405]. Я бы продолжил: «А Фрейд жалеет розги и портит детей, чтобы оправдать действия Человека по отношению к Богу».
Крамли фыркнул:
– Да у этого Фрейда в башке тараканов было как в тыкве семечек… Я лично всегда считал, что каждый прыщавый придурок должен получать по зубам.
– Мой отец ни разу в жизни не дал мне по зубам.
– Да кому ты нужен? Ты же, как рождественский кекс, который зачерствел, потому что никто его не ест.
– Скажи, Констанция – красивая?
– По-моему, ты принимаешь за красоту просто… задор. Помню, за границей меня этим сильно озадачили француженки. Они же там просто из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать, как в них бурлит жизнь: и глазки строят, и ручкой машут, чуть ли не пританцовывают на ходу… Констанция – такая же. Если она не будет держать себя в режиме полной мощности, а еще лучше – на грани короткого замыкания, то она сразу превратится в…
– Страшилу? Нет!
– Дай-ка! – Он сорвал у меня с носа очки и посмотрел сквозь них. – Так и есть – розовые! Что ты видишь, когда ты без них?
– Да на что тут смотреть?
– Действительно. На что тут смотреть!
– Другое дело – Париж весной. Париж под дождем. Париж в канун Нового года…
– Ты там был?
– В кино видел. Париж. Отдай.
– Пусть полежат у меня – до тех пор, пока слепой Генри не обучит тебя вальсировать. – Крамли засунул очки себе в карман.
Подъехав к фасаду беломраморного дворца, мы увидели две темные фигуры, сидящие у бассейна со стороны моря. Под зонтиком, который отлично защищал их от луны.
Мы с Крамли вскарабкались на дюну и присоединились к слепому Генри и злобному Фрицу Вонгу. Стоит ли говорить, что перед ними стоял поднос с мартини.
– Я знал, – сказал Генри, – что после ливневого стока вам потребуется новый приток сил. Берите. Пейте.
Мы взяли. Выпили.
Потом Фриц обмакнул свой монокуляр в водку, вставил на место и произнес: «Так-то будет лучше!» – И немедленно выпил.
Глава 43
Я расставлял вокруг бассейна складные стулья.
Некоторое время Крамли исподлобья наблюдал за мной, после чего произнес:
– А теперь – финал детективной истории Агаты Кристи! Пуаро устраивает у бассейна сходку всех подозреваемых. Я угадал?
– В самую точку.
– Поясни.
Я пояснил.
– Этот стул – для коллекционера старых газет с Маунт-Лоу.
– Он что – будет давать показания заочно?
– Да, заочно. Следующий стул – для Царицы Калифии, давно почившей вместе со своей хиромантией и френологическими шишками[406].
Я шел вдоль бассейна.
– Третий стул – отец Раттиган. Четвертый – киномеханик с горных вершин Китайского театра Граумана. Пятый – Дж. У. Брэдфорд, он же – Таллулла, он же – Гарбо, Свенсон и Кольбер. Шестой – профессор Квикли, он же – Скрудж, он же – Николас Никльби[407], он же – Ричард Третий. Седьмой стул – я. Восьмой – Констанция…
– Погоди-ка…
Крамли встал и прикрепил мне на рубашку свой полицейский значок.
– Мы тоже хотим, – сказал Фриц, – послушать очередную залепуху от Нэнси Дрю[408].
– Схорони-ка подальше свой монокуляр, – сказал Крамли.
Фриц схоронил.
– Ну что, стажер, начинаем?
Новоиспеченный стажер подошел к стульям.
– Итак, я – Раттиган, – сказал Крамли, – бегу под дождем с двумя Книгами мертвых. Кто-то уже умер, кто-то – вот-вот умрет…
Я выложил книжки на стеклянную столешницу и продолжил:
– На данный момент нам всем известно, что одну из книжек с покойниками послал в припадке ностальгического безумия Квикли. Он хотел напугать Констанцию – и ему это удалось. Далее… Констанция пускается в бегство от прошлого, от воспоминаний о своей стремительной, бурной и никчемной жизни.
– Метко подмечено… – вставил Крамли.
Я замолчал.
– Извини, – сказал Крамли.
Я взял в руки записную книжку Констанции с ее личным списком телефонов.
– А что, если Констанция испытала слишком сильное потрясение от своей старой Книги мертвых? Слишком близко к сердцу приняла свое прошлое, в котором уже так много утрат и потерь? И не нашла ничего лучшего, чем просто покончить с ним… Например, уничтожить его, а вернее – его свидетелей, одного за другим? Что, если она сама пометила красным все фамилии, а потом просто забыла?
– Если бы да кабы… – сказал Крамли.
– Ладно уж, дадим идиоту выразить свой восторг[409]…– Фриц Вонг вставил в глаз монокуляр и всем телом подался вперед. – По-моему, завязка отличная: Раттигангстер решает убить, покалечить или как минимум – напугать свое собственное прошлое, ja?[410]– глубоким тевтонским голосом сказал он.
– И ты предлагаешь в этом ключе разыграть все последующие сцены? – уточнил я.
– Вот-вот – и, если можно, побольше действия, – оживился Фриц.
Я перешел за первый пустой стул.
– Это – тупик старой троллейбусной ветки на Маунт-Лоу.
Фриц и Крамли кивнули, сразу увидев перед собой мумию, спеленутую в газетные заголовки.
– Погодите… – Слепой Генри прищурился. – Порядок, теперь и я на месте.
– Там, на Маунт-Лоу, находится ее первый муж – ее первая крупная ошибка. Кроме того, на холм ей нужно, чтобы найти газеты со своими прежними «я» – и уничтожить их. Она поднимается туда, забирает газеты – там же, где взял их и я, а потом что-то кричит ему на прощание. То ли обвал произошел от этого ее крика, то ли она просто случайно задела стопку газет – этого теперь никто не узнает. Итог в любом случае один: трамвайщик с Маунт-Лоу тонет в лавине плохих новостей. Так?
