Владимир Бацалев - Убийство в "Долине царей"
— Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас оправдают.
— Найду другую.
— Жену или работу?
— Там посмотрим.
— Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя наплевать.
— Вот именно, достали вы меня все, — пробурчал он.
— Подвезете до отделения милиции? — спросил я и залез в кабину.
Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага, что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
— Где документы Шекельграббера? — спросил я.
— Спросите у Заклепкина, — ответил он.
— А вы не знаете?
— Мне скрывать нечего.
— Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него вопросительно и сказал:
— Ну что, пойдем?
— Куда? — испугался он.
— Как куда? в КПЗ.
— Я же на работе.
— Работа — не волк… — сказал я. — Ладно, еще раз пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, — и хлопнул дверцей…
Квочкина я встретил в дежурной части.
— Примешь пятьдесят капель? — спросил он, пока мы поднимались в кабинет.
— Рано еще, — попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
— Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
— Что это? — не понял он.
— Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
— Кто такой? — спросил Квочкин.
Я объяснил.
— А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба, — сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
— Тут еще такое дело, — сказал я, — Размахаева, экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич. Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при случае.
— Это уже интересно, — решил Квочкин. — Они в тебя поверили.
— То есть?
— То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на убийцу, и морочат тебе голову, — объяснил Квочкин. — Вот что: денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать — отключим газ. Нет, перекроем кислород, — и захохотал.
— Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? — спросил я.
— Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон, а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за деньгами.
— Осталось три дня, — сказал я.
— Вот и ладушки.
— Приказ понял, — я поднялся.
— Кстати, — на прощание сказал Квочкин, — приехала жена Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину допросами…
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все равно платить не буду. В повестке написано, что в случае неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"… Непонятно, с чего вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет. Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное — ищут, где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной безопасности. Это упрощает поиски… А если Шекельграббер все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге стоял мужчина.
— Я — Терентьевич, — объявил он.
— Хоть Петрович, — ответил я.
— Нет, я все-таки Терентьевич.
— Вы мне не интересны.
— Но я хочу объясниться.
— Вы уже объяснились пару дней назад.
— Это не совсем то, что я хотел сказать.
— Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, — смирился я. — Котлеты есть будете?
— Нет, спасибо.
— Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от "Демьяновой ухи"?
— Хорошо, — согласился он. — Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
— Выпьете? — спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.
— Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России — банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.
— Я люблю Марину, — сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", — хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
— Любовь — святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее кулаками. Причем чужими.
— Мне очень неприятно, — извинился он. — Я поступил необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится, что она мне изменяет.
— А она приносила вам обет верности?
— Я могу только об этом мечтать.
— Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
— Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, — предложил я.
— Я уже давно никого не убивал, — ответил он.
— Зачем же вы пришли?
— Кажется, вы ничего не поняли, — сказал он. — Я пришел извиниться.
— И все?!
— Все, — ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ — от всех сразу…
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:
— Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
— Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.
— Ну а вы?
— Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.
— А какая причина?
— Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
— Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
— Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.
— Разве она уже приехала?
— Разве вы не знаете?
— … Она поселилась не там, а у своей, можно сказать бывшей матери…
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда…
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику — мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.
