Дик Фрэнсис - Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв)
После расследования Корин, который всегда держит нос по ветру, тут же переменил позицию и начал обвинять Тик-Тока.
— Может быть, я и не прав, — начал я. — Но только…
— Только, что? — повторил он, потому что я замолчал.
— Только, если вам придется услышать какие-нибудь слухи насчет меня, вспомните, что я по этому поводу думаю, — закончил я легко. — И прежде чем поверить, постарайтесь убедиться, что они справедливы.
Некоторое время он правил молча, потом, недоверчиво качнув своей крупной головой, подытожил:
— Кому на руку губить жокеев? Нет, это чепуха. Бессмыслица.
И мы переменили тему.
Наступило Рождество. Несколько дней, пока не было скачек, я провел в Кенсингтоне. Родители встретили меня с неизменным дружеским равнодушием и предоставили собственным планам.
На Рождество их время расписано по минутам. Кроме того, каждое утро, с семи часов, мать проводила за роялем — готовила новый концерт.
Джоан тоже была в эти дни страшно занята — Рождественская оратория исполнялась по несколько раз. Лишь одним холодным утром удалось вытащить ее погулять в парке. Но Иоганн Себастьян Бах оттеснил меня на второй план: всю дорогу она напевала мелодии из Оратории, пока я не усадил ее в такси и не устроил ей в «Савое» рождественский обед. Но, и войдя в «Савой», она с трудом удержалась от того, чтобы не запеть полным голосом — так ей понравилась акустика в вестибюле. Уж не нарочно ли старалась она вывести меня из равновесия и почему?
Лишь в тот момент, когда мы ели сладкий пирог, меня осенила запоздалая мысль, что Джоан несчастлива. В таком состоянии я ее раньше никогда не видел. Нам подали кофе, и я спросил как бы между прочим:
— Что случилось, Джоан?
Она взглянула на меня, потом обвела глазами зал и уставилась на свой кофе.
— Брайан хочет жениться на мне.
Вот так новость! Я обнаружил, что тоже смотрю в упор на свой кофе — черный и горький, что вполне соответствовало моменту.
— Прямо не знаю, что делать, — продолжала она. — Меня вполне устраивало все как было. А сейчас Брайан все твердит насчет «жизни во грехе» и «упорядочивания положения». Он без конца все ходит в церковь и никак не может примирить наши отношения со своими религиозными взглядами. Он считает, что надо купить дом, и видит во мне будущую домохозяйку, которая обязана убирать, штопать, готовить и все такое прочее. А меня даже мысль об этом приводит в ужас. Если я выйду за него, то буду глубоко несчастна, уверена в этом… — ее голос замер.
— А если не выйдешь?
— Все равно буду несчастна, раз он не хочет, чтобы все было как до сих пор. И нам больше не бывает хорошо вместе, мы все время ссоримся. Он утверждает, что это детская безответственность — не хотеть выйти замуж в моем возрасте. А я говорю, что с радостью вышла бы за него, если мы будем жить, как жили, чтобы я могла свободно работать. Но он… он хочет быть приличным, нормальным и… скучным. — Последнее слово вырвалось в запальчивости — презрительно.
Тут она принялась решительно глотать свой кофе — прямо без сахара. Я смотрел на нервные движения ее длинных пальцев, слишком крепко сжимавших ложечку.
— Ты сильно его любишь? — спросил я с болью.
— Не знаю, — ответила она с несчастным видом. — Я теперь вообще не знаю, что такое любовь. Если это означает, что я должна потратить свою жизнь на обслуживание его персоны, то не люблю. Если же речь идет о том, чтобы быть счастливой в постели…
Она заметила, как меня передернуло, и поспешно поправилась:
— Прости меня, Роб. Я думала, что тебя это уже не…
— Неважно. Ничего с этим не поделаешь. Не обращай внимания.
— Что же мне делать, как ты думаешь?
— Совершенно ясно, — решительно сказал я, — что ты не должна выходить за него. Ничего хорошего не выйдет из этого. Остальное пусть решает сама. Я не смогу дать ей беспристрастный совет.
Она тут же ушла — на репетицию, а я неторопливо побрел по праздничным улицам. Тот брак, который Джоан предлагала Брайану и которым он пренебрег, был бы именно таким, какого я хотел больше всего на свете. Ну почему эта проклятая жизнь так несправедлива!
В День Подарков (второй день Рождества) Образец пришел первым в Королевской Охоте, одном из десятка высших состязаний года. Это подняло его до разряда звезд, и мне тоже вреда не принесло.
Скачки показывали по телевидению, и Морис Кемп-Лор интервьюировал меня, жокея-победителя. Он предложил мне поздороваться с Пипом, который смотрел скачки по телевизору.
Я был у Пипа всего за неделю до этого и обсуждал с ним тактику больших скачек. Вежливо приветствуя его перед объективом, я выразил надежду, что его нога заживет удачно. Кемп-Лор добавил, улыбаясь: «Мы все желаем вам скорейшего выздоровления, Пип».
На следующее утро спортивная пресса дала весьма лестные отчеты. Несколько тренеров, которые никогда меня не приглашали, предложили мне своих лошадей. Я стал чувствовать, что меня признали как имя, а не только как замену Пипа, И когда Пип вернется, я, может быть, не потону в безвестности. Так же, как все остальные, я несколько раз падал. Каким бы везучим ты ни был, с законом средних цифр не поспоришь. Но за исключением пары синяков, никаких серьезных повреждений не получил.
Самое худшее падение — с точки зрения зрителей — случилось в январе, в субботу днем. Лошадь, на которой я скакал, споткнулась, прыгая через барьеры, расположенные у самых трибун, и сбросила меня так, что я ударился головой. Когда санитары укладывали меня на носилках в машину скорой помощи, я очнулся. Голова кружилась, и некоторое время я не мог сообразить, где нахожусь.
Перепуганное лицо Джеймса напомнило все случившееся, и я спросил: в порядке ли лошадь?
— Она-то в порядке. А как вы?.. Pea перекатилась через вас, — объяснил он.
— То-то я чувствую, будто меня немножко расплющили, — попробовал я улыбнуться.
Я немножко полежал на кушетке в пункте первой помощи и вернулся в Беркшир вместе с Джеймсом.
Время от времени меня поташнивало и знобило. Но скрывать от тренеров истинное самочувствие давно уже стало нормой. Тем более, что я знал, к скачкам в понедельник буду в форме.
Кого откровенно раздражало мое везение, так это Джона Баллертона. На смотровом кругу он наблюдал за мной, поджав губы с явной враждебностью, которая совсем не пристала распорядителю.
Со времени нашего совместного выступления по телевидению мы едва ли обменялись двумя словами. Но я слышал от Корина, который передал мне это со злорадством, что, когда они с Морисом Кемп-Лором сидели в баре, Баллертон заявил во всеуслышание:
— Финн не заслуживает того шума, который вокруг него подняли. Он сойдет на нет так же быстро, как вознесся. И уж я-то не стану об этом плакать.
Поэтому меня так поразило, что на следующий день после моего падения мне предложили скакать на одной из его лошадей. Вначале я даже не принял этого всерьез и подумал: уж не дало ли сотрясение мозга нового осложнения?
— Если бы ему пришлось выбирать между мной и мешком картошки, он предпочел бы не меня, — сонно ответил я в трубку Корину.
— Нет, серьезно, Роб, он хочет, чтобы ты скакал завтра в Данстэбле на Трущобе, — в голосе Корина не было ни капли юмора.
— Я сам ничего не понимаю — ведь раньше он был очень настроен против тебя. Может быть, это своего рода оливковая ветвь?
«Или что-то другое», — подумал я. И первым моим побуждением было отказаться, Но я не смог придумать убедительной отговорки. А категорически отказываться без всяких объяснений было бессмысленно. Это дало бы Баллертону действительный повод для обиды.
Трущоба — не Образец. Об ее неустойчивом характере и неуверенных прыжках Тик-Ток самым неутешительным образом поведал мне на следующее утро по дороге в Данстэбл.
— Подарок живодеру. Собачья радость на копытках.
— Она неплохо сложена, — слабо возразил я.
— Гм. Когда она побеждает или выигрывает призовое место, то своим стремительным стартом вывертывает жокею руки и прет вперед до конца. Тогда уж держись и надейся на лучшее — вот что такое скакать на этой лошади, если у нее подходящее настроение. У нее рот жесткий, как скалы Гибралтара. По правде говоря, я не могу назвать другую лошадь, менее восприимчивую к требованиям жокея, — заключил Тик-Ток с нарочитой церемонностью.
Мы оба знали, что несколько недель назад сомнительное удовольствие скакать на Трущобе предстояло бы ему, а не мне. Но ему пришлось торчать перед распорядителями за то, что он помешал своей лошади прийти раньше, чем третьей, и Корин Келлар теперь избегал его. Уволить человека, который нарвался на неприятности, заботясь о его интересах, — такая несправедливость была типична для Корина.
И ничто не помешало распространиться ложному слуху, что у Тик-Тока исчезло стремление к победе. Эти слухи как-то повлияли и на самого Тик-Тока. Но он пожимал плечами и с решительным выражением юного угловатого лица заявлял:
