Жак Робер - Кто-то за дверью
- Ведь в кармане вашего плаща лежит револьвер, вам это известно, не так ли?
- Да, известно,- произносит он тихо.
- Вчера вечером вы заявили мне, что ваши карманы пусты, но знали про револьвер?
- Да, знал,- шепчет он.
- Значит, вы мне солгали? ~ Да.
- Почему?
Он оборачивается ко мне с залитым краской лицом и храбро встречает мой взгляд.
- Поставьте себя на мое место! Я действительно обнаружил этот револьвер у себя в плаще, выходя с морского вокзала. Разумеется, я понятия не имел, откуда он взялся. Позднее, укрывшись у вас посреди ночи, при известных вам обстоятельствах, мне трудно было признаться, что я вооружен.
- Вы думали, что я могу позвать полицию? - спрашиваю, пристально глядя на него.
- Вы могли это сделать. У вас есть телефон. Это первое, что я увидел, когда вошел: телефонный аппарат у вас на столе.
Он бросает взгляд на белый телефон, который и в самом деле просто нельзя не заметить. Белый телефон - это затея Пюс, она видела такие в декорациях бульварных пьесок, до которых столь падка.
Тем временем я не отрываю от Улисса испытующего взгляда. Так мог бы, наверное, смотреть полицейский.
- А вам было бы неприятно, если б я вызвал полицию?
- Да, конечно, знаете, без документов чувствуешь себя не очень-то спокойно.
Он сопротивляется, и мне это сопротивление не нравится. Я предпочитаю, чтобы он в растерянности крутился вокруг меня, тогда мне гораздо легче набросить на него лассо.
- Возьмите, я возвращаю вам ее,- протягиваю Улиссу обойму и, выждав две-три секунды, бросаю ему в лицо: - Но имейте в виду, что одной пули не хватает.
Вижу, как он бледнеет.
- Не хватает одной пули?
- Можете проверить.
Он вертит обойму в руках, волнуясь, внимательно ее рассматривает.
- Этого я не знал, клянусь вам,- шепчет он.- Когда я нашел револьвер, я не стал разбирать его, тратить время. Но скажите, если одной пули не хватает...
- Все можно предположить.
- Думаете, я выстрелил в Поля?
- Вполне может быть.
- Но тогда, если я в него выстрелил, как же получается, что он меня ударил?
- Вы могли попросту промахнуться.
- Да, действительно,- он качает головой.
- А если вы промахнулись, можно прекрасно себе представить, что уж он-то готов был вас прикончить!
- Да, разумеется.
Он снова поворачивается ко мне спиной и медленно идет к письменному столу, на котором мы чуть раньше разложили фотографии. Он берет их в руки и разглядывает одну за другой.
- Боже, как она была прекрасна! - вырывается у него стон.- И я жил с ней счастливо и спокойно! Но явился этот человек и все разрушил! Уничтожил! Он убил ее, а меня превратил в живой труп!
Стон переходит в рычание. Его гнев нарастает, как грохот копыт приближающегося галопом коня. Криком, рвущим горло, вырываются слова:
- Ах! Неудивительно, что одной пули не хватает!
У меня возникает желание усесться в свое рабочее кресло, как в кресло партера, и наслаждаться спектаклем, наблюдать за перевоплощением актера, вжившегося в свою роль. Но момент для этого еще не наступил. Терпение! Надо усугубить процесс превращения. Пусть произойдет полная идентификация, пусть волна ярости смоет последние барьеры в этом несчастном рассудке.
Бесшумно подхожу к магнитофону, нажимаю кнопку. И вновь несутся кристально чистые звуки рояля. Последние такты "Арабески". И тишина, наступившая вслед за этим,- это особая тишина, дрожащие звуки которой слышны только душе.
Почему, господи, мой мир не может свестись к этому немому волшебству? На мгновение я испытываю соблазн избавиться от монстров, затолкать их назад, в глубину зловонных логовищ, откуда они были извлечены колдовскими чарами черного чемодана. Но нет, процесс должен неумолимо развиваться дальше. И в итоге я преодолеваю слабость, которая, быть может, свойственна всем искусным полководцам в минуту, когда задуманная операция близится к успешному завершению.
Магнитофонная катушка продолжает вращаться, не воспроизводя никаких звуков, кроме тихого шороха.
- Может, на этой пленке записана только музыка,- говорит Улисс откуда-то из глубины комнаты, он спрятался там, словно в укрытии
Не успел он закончить фразу, как раздался женский голос, да так громко, что мне пришлось уменьшить звук:
"...Дай-ка, милый, я попробую! Рискну! Ой, как интересно! А микрофона я боюсь!"
Слышится смех, прелестный смех юной женщины. Затем она добавляет: "Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле..."
Я выключаю звук, потому что Улисс кидается ко мне с вытаращенными глазами.
- Вы думаете, это она? - кричит он, задыхаясь.- Ее голос, а она мертва! Она здесь - веселая, живая. И в то же время она лежит где-то там, в земле... Моя жена... моя жена! О, как ужасно! Смогу ли я все это перенести!
Он тяжело дышит и на самом деле внушает мне в этот момент жалость.
- Хотите, мы выключим магнитофон? - спрашиваю я мягко.
- Нет, я хочу слышать! - запальчиво произносит он.- Возможно, она обращается ко мне, ко мне, мосье!.. Продолжим, прошу вас!
Я перематываю пленку, чтобы вновь услышать начало записи, затем включаю звук.
- "...как интересно! А микрофона я боюсь!.. Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле: "Твое тело, обжигающее, словно пламя..."
Она начинает декламировать, но тут же голос снова звучит нормально она объясняет:
- - "Мое любимое стихотворение. Оно о стольком напоминает! Отейль... это было в самом начале, помнишь? Ну, я начинаю!"
Звучит стихотворение:
"Твое тело, обжигающее, словно пламя,
Твое тело, влекущее, словно море,
Твое тело, костер и корабль,
Оно - вода и огонь,
Питающие мою боль.
А я - мореплаватель,
Засыпающий
На дне твоей нежности,
Когда, еще задыхаясь,
Припадаю к тебе
На исходе наших ночей
И пью твое золото и твою тайну,
Не слыша утреннюю птицу,
Околдовавшую Отейль.
Париж, 3 июня, 1960 года".
Пауза. И голос с лукавством произносит: "Видишь, я помню даже дату!"
Потом наступает тишина. Тишина, в которой таится нечто ужасное, ибо кажется, что голос умолк навсегда. Еще некоторое время катушка вращается беззвучно, и я окончательно останавливаю пленку в полной уверенности, что она выдала все свои секреты.
- 3 июня 1960 года! - говорит Улисс.- Вы слышали, 3 июня тысяча девятьсот шестидесятого!
- Ну и что?
- А то, что она, само собой разумеется, обращается ко мне! Тысяча девятьсот шестидесятый - это семь лет назад. Тот, другой, Поль, наверняка еще не появился в ее жизни. Значит, она разговаривает со мной. Со мной, своим мужем. Сколько теплоты, какое доверие между нами! И страсть! Ах, как это все жестоко!
Он мечется по комнате с безумным видом. Мне кажется, еще немного, и с ним случится нервный припадок. Я прошу его успокоиться, но знаю, что все мои уговоры бесполезны. Он дошел до той степени возбуждения, когда остаешься глух к доводам разума. И меня восхищает процесс, совершившийся в его рассудке. Какая перемена произошла с тем потерянным существом, которое постучалось накануне в мою дверь!
Он все бродит по комнате, словно пьяный, и я уже с трудом разбираю его бормотание:
- Но кто же он, этот человек? Человек, который все разрушил? Надо непременно узнать! Я должен его найти!
Последние слова прозвучали громко и отчетливо.
- Почему вы хотите его найти? - интересуюсь я.
- Вы еще спрашиваете? Этого вора! Убийцу! Может, он и ускользнул от меня на пароходе, но в следующий раз...
Он не заканчивает фразу, но его потемневший взгляд ясно говорит о том, на какие крайности он способен.
- Вы с ума сошли! - говорю я ему.
- А вы, вы бы его пощадили?
- Речь не обо мне. Вы городите вздор. Я понимаю ваш гнев, понимаю даже ваше желание отомстить. Но есть же другие способы. Законные.
Я очень нравлюсь себе в этой роли - сдерживаю, регулирую. Кажется, я слышу собственный голос, будто он записан на пленку, наслаждаюсь его плавными модуляциями, которые прекрасно сочетаются с моим по-отечески строгим тоном.
- В конце концов,- говорю я еще,- он убийца. Он должен предстать перед судом. Вы можете потребовать расследования.
- Его оправдают! - зло бросает Улисс.
- Не говорите глупостей!
- Это убийство на почве ревности. Он отделается несколькими годами тюрьмы. О, это слишком мягкое наказание!
- А вы что хотите?
Он обращает ко мне свой взгляд, взгляд раненого животного, и выкрикивает:
- Его жизнь! Его жизнь за жизнь Франсуазы! Великолепная реплика!
Ну что ж, теперь мы недалеки от цели! Однако наступил подходящий момент заставить говорить в полный голос мудрость. Надо сделать вид, будто я хочу удержать эту руку, которая жаждет взяться за оружие, ибо мне ясно: чем больше я стану ее удерживать, тем воинственней она будет. И, наконец, Улисс ни на секунду не должен догадаться, что я на его стороне. Если он почувствует, что я его подстрекаю, это неминуемо пробудит в нем недоверие.
Я говорю ему, что если он не обуздает свою жажду мести, то в свою очередь станет убийцей, подсудимым, осужденным.
