Ги Кар - Чудовище
- Ивон Роделек, родился третьего октября 1875 года в Кимпере, директор Института святого Иосифа в Санаке.
- Господин Роделек, расскажите суду о своем воспитаннике Жаке Вотье.
- Семнадцать лет тому назад я приехал за ним в Париж, чтобы увезти в Санак. Жака я нашел в его комнате, окна которой выходили во внутренний дворик. Когда я вошел туда, он сидел за столом: единственным проявлением жизни были лихорадочные движения рук - они беспрестанно поворачивали лежавшую на столе тряпичную куклу. Пальцы пробегали по очертаниям игрушки с жадностью, которую, казалось, никогда не удастся насытить... Прямо перед ним сидела девочка чуть старше его, малышка Соланж, и ее выразительный взгляд был прикован к замкнутому лицу Жака, будто стремясь вырвать у него тайну. С первой же встречи мне показалось, что все нежные словечки, которыми Жака когда-либо награждали, сходили только с дрожащих губ Соланж. Его же губы оставались безжизненными. Это придавало ему облик звереныша. Комната была небольшой, но очень чистенькой: я понял, что Соланж заботливо поддерживает в ней порядок. Несчастный мальчуган также имел опрятный вид: на его школьном костюмчике не было ни пятнышка. Лицо и руки его были чисто вымыты.
Я сел за стол между двумя детьми, чтобы поближе рассмотреть малыша... Вначале я попытался раздвинуть его сомкнутые веки, однако при прикосновении моих рук он вздрогнул и резко отстранился, издав ворчание. Но я не отставал, и его недовольство перешло в необузданный гнев: он вцепился руками в крышку стола, затопал ногами, его сотрясала нервная дрожь... Девочка пришла мне на помощь, приложив свои маленькие пухлые ручки к лицу Жака и принявшись его гладить. Это прикосновение возымело самое благотворное действие на ее товарища: он моментально успокоился... По всему было видно, что она очень любит Жака. Я спросил у девочки: "Он тебя любит?" "Не знаю, - с грустью ответила она; - Он же не может сказать мне об этом ". Тогда я объяснил Соланж, что настанет день, когда ее друг сумеет выразить свои мысли и чувства, и добавил: "Тебе приятно будет услышать, как Жак говорит, что ты его лучшая подруга?" "Зачем вы говорите о том, чего не может быть? - с грустью ответила девочка. - Что верно, то верно: он относится ко мне лучше, чем ко всем другим. Он не любит, чтобы кто-нибудь другой гладил его по лицу". "Даже его мама?" "Даже она", - понурясь, ответила Соланж. Испугавшись, что проговорилась, она недоверчиво спросила:
- А вы кто, месье?
- Я? Просто отец большой семьи. У меня триста детей!
- И вы их всех любите?
- Ну да!
Маленькая Соланж, видимо решив, что мне можно довериться, принялась объяснять, как она сумела научить Жака уйме всяких вещей и как им удается очень хорошо понимать друг друга.
- Они все считают Жака чокнутым. Это неправда! Я-то знаю, что он очень сообразительный!
- Как тебе удалось это узнать?
- Мне помогла Фланелька...
- Кто такая Фланелька? - удивленно спросил я.
- Моя кукла. У него не было никаких игрушек, вообще ничего, чем он мог бы заняться...
- Значит, ты больше не играешь со своей куклой?
- Мне больше нравится играть с Жаком. Это важнее: ведь больше никто не хочет с ним играть... Я даю ему куклу, а потом время от времени забираю ее назад... Он очень привязан к Фланельке: когда хочет с ней поиграть, просит у меня. Для этого я придумала такой знак: он нажимает указательным пальцем мне на ладонь правой руки. Это означает: "Дай куклу", - и я даю. Когда я хочу, чтобы он вернул куклу, подаю ему точно такой же знак.
- Как тебе пришла в голову мысль общаться знаками?
- Однажды утром я в первый раз дала ему Фланельку, а перед обедом забрала. Он разозлился, бросился на пол и стал рычать. Пришлось куклу вернуть. Некоторое время он подержал ее в руках, и я снова забрала, но при этом подала такой знак. Он снова рассвирепел, но я вернула Фланельку только после того, как он догадался подать мне такой же знак.
- Чему ты еще его научила?
- Просить любимые кушанья... Моя мама готовит их тайком от его родителей: они не любят, когда его балуют.
- А кто твоя мама?
- Служанка у госпожи Вотье.
- Знаешь, малышка, ты была бы для меня очень ценной помощницей в Санаке!
- Так вы живете не в Париже?
- Нет. И я приехал за Жаком, чтобы увезти его туда.
- Вы что, забираете Жака? - спросила она, приходя в отчаяние.
- Ты увидишь его через некоторое время. Пойми, Жак не может всю жизнь оставаться в таком состоянии! Хорошо, конечно, что ты научила его многим полезным вещам, и все же этого недостаточно: ему надо получить образование, чтобы стать настоящим человеком, как все.
- О, за Жака я не беспокоюсь; он такой умный!
Глаза Соланж наполнились слезами.
- Но вы увезете Жака ненадолго, правда?
- Все зависит от того, как пойдет обучение... Но ты сможешь иногда навещать его в Санаке. Обещаю: он обязательно будет тебя вспоминать.
В то время я и вообразить не мог, что познакомился с той, которая впоследствии будет носить имя моего нового ученика!
Ивон Роделек умолк.
- Как прошла первая поездка с новым учеником? - спросил председатель суда.
- Не так плохо, как я предполагал. Мать разрешила Соланж проводить нас до вокзала, и девочке пришла в голову хорошая идея принести Фланельку. Жак нянчил и ласкал куклу на протяжении всей поездки. В тот же вечер мы приехали в Санак, где я распорядился приготовить для малыша комнату, смежную с моей: о том, чтобы сразу поместить его в дортуар глухонемых или слепых, не могло быть и речи.
- Были ли в числе ваших трехсот воспитанников, - спросил председатель суда, - другие слепоглухонемые от рождения, когда Жак Вотье появился в вашем институте?
- Нет. Его предшественник, восемнадцатый по счету подобный ученик, которому я дал образование, покинул нас шестью месяцами раньше: мне удалось устроить его в мастерскую подручным столяра. К тому же, чтобы Жак учился успешнее, он должен был быть у нас единственным слепоглухонемым. Как и в предыдущих восемнадцати случаях а они дали мне богатую практику, - я решил лично заняться Жаком.
- На мой взгляд, - заявил прокурор Бертье, - свидетелю следует описать суду этапы обучения, которое превратило бессловесное, влачившее животное существование существо, каким был Жак Вотье в свои десять лет, в нормального человека, в полной мере наделенного разумом. Тогда у господ присяжных исчезнут последние сомнения в полноценности личности, скрывающейся под весьма обманчивой внешностью подсудимого.
- Суд разделяет мнение господина прокурора. Мы слушаем вас, господин Роделек...
- Ту первую ночь пребывания Жака под крышей нашего института я провел в молитвах и размышлениях, готовясь к тому нелегкому сражению, что мне предстояло начать.
Пробуждение поутру было у мальчика совершенно нормальным. Первые трудности начались с утреннего туалета, к которому я принудил Жака буквально силой: он прекрасно сознавал, что его намыливают, умывают, расчесывают вовсе не те руки, к которым он привык. В ярости он не раз опрокидывал тазик для умывания и бросался наземь. После каждого из таких припадков я помогал ему подняться и вновь наполнял тазик водой, стараясь не выказывать признаков нетерпения: началась подспудная, но ожесточенная борьба между его и моей волей, каждая из которых стремилась заполнить собой малейшую брешь в рядах противника. Борьба, которая неминуемо должна была закончиться чьей-то победой. Насколько трудным был этот первый туалет, настолько же легким предстояло стать завтрашнему и уж совсем привычным - послезавтрашнему. В обучении Жака все должно было сводиться к методичному повторению мельчайших актов повседневной жизни. И каждое из подобных сражений помогало мне открывать все новые черточки в характере моего необычного ученика. Конечно, вначале это были лишь самые неясные признаки: то хриплый вскрик, то гримаса, а чаще всего сумбурный жест получеловека-полузвереныша, однако опыт обращения с предыдущими воспитанниками позволял мне извлекать пользу даже из таких, казалось бы, незначительных деталей.
Так, например, этот опыт подсказал мне идею подержать несколько секунд руку Жака под струёй холодной воды, которая била в тазик из крана и оказывала чувствительное давление на маленькую зябнувшую ладошку. Я повторил этот эксперимент раз десять, удерживая под струёй напрягавшуюся руку и воспроизводя на ладони другой руки определенный символ. Тогда из-под постоянно опущенных век брызнули слезы - первые увиденные мной на этих, казалось, навсегда потухших глазах... До чего же я был рад этим слезам!.. Разве не были они самым ярким проявлением жизни, которая уже искала способ выразить себя? Жак успокоился, смирился с неприятным ощущением холодной жидкости. Я отвел его руку и прижал ее к своей щеке: благодаря контрасту ребенок открыл для себя благотворное воздействие тепла. Так в мозгу его начинали укореняться понятия холода и тепла.
Рука его, по-прежнему увлекаемая мной, ощупывала теперь края тазика, а я тем временем запечатлевал на его вялой, но готовой к восприятию ладони другой характерный символ, весьма отличный от предыдущего... Внезапно мой ученик побледнел, затем покраснел и, наконец, застыл в безмерном возбуждении. Окутывавший его непроницаемый туман стал разлетаться в клочья: он постиг! В глубине неизвестности вдруг забрезжил огонек, осветивший его дремлющее сознание и прояснивший ему, что каждый из двух знаков, запечатленных на его правой ладони, соответствует одному из предметов, которые он только что осязал: холодной жидкости и металлу тазика. Он разом усвоил пару таких важных понятий, как содержимое и вместилище. Он также начал смутно осознавать, что отныне сможет просить, получать, слушать и понимать посредством обмена характерными символами с Неизвестным, каковым я пока еще являлся для него и который постоянно находился с ним в контакте... Наконец-то он вырвался из ограниченного мирка, созданного заботами Соланж и сводившегося к нескольким любимым кушаньям и тряпичной кукле.
