Алексей Недлинский - Поселение
Утром - первая мчалась навстречу - и не выдерживала напора чувств, шагов за десять валилась на землю, пела, кувыркалась, снова вскакивала, неслась. К нам специально приходили - посмотреть на цирк. Была, правда, у нее малосимпатичная привычка: обожала говно подъедать.
- Это ей витаминов не хватает, - уверял Ваня Щелкунов.
Но и в зеленую пору, в таежное многотравье - продолжала извращенно гурманствовать, несмотря на все окрики и пинки. Вероятно, и Малыш был не без греха, но того выручала мужская сдержанность - никогда не лакомился на глазах.
Мишку же - стоит ли говорить - навсегда отвратило первое "Фу!" На любое повышение голоса он реагировал мгновенно: если ты стоял - подбегал и утыкался в ноги, если сидел - клал тебе лапу на плечо и норовил лизнуть в щеку. На прогулках постоянно загонял на дерево белок, поджидал меня, сперва удивлялся моему охотничьему равнодушию, потом уже просто бежал дальше: дескать, я знаю, мы не на охоте, но мое дело - поднять белку, а как с ней быть - решай сам...
Первым съели Малыша. Любовь, любовь погубила парня - вполне бы еще мог месяца три радоваться жизни, нагуливать вес. Но в конце мая он уже достиг половой зрелости (все метисы более ранние в этом отношении). "Кипит и стынет кровь", - так сказал поэт о злосчастном состоянии, побуждающем убегать на другие делянки в поисках приключений (у Альмы еще не было течки). Первая самоволка длилась три дня, другая - неделю. И никто в бригаде не был против любви, беспокоило вот что:
запросто могли нашим Жуаном пообедать посторонние, чужие люди. А допустить такое
- значило свалять дурака, даже хуже - сделаться мишенью тайных насмешек. В лесу
- за отсутствием развлечений - процветал нелегальный спорт: сманить и заколбасить соседскую собаку. Открыто - по джентльменскому соглашению делать этого было нельзя, но тем упоительнее триумф!
И вот вернувшегося исхудалого Малыша зачокеровали, привязали возле будки, - с тем, чтобы вечером объявить приговор. Мишка сразу догадался об участи друга детства - и ушел в лес. А жизнерадостная Альма прыгала вокруг, приглашая разделить ее восторги. Но Малыш был хмур и задумчив. Первый раз на веревке - это должно что-нибудь значить. И значить недоброе. Потом - эти взгляды, эта отчужденность в лицах... Да, часа за два до эшафота Малыш обо всем догадался. Но перегрызть веревку и спастись, видимо, посчитал ниже своего достоинства.
Последние два часа жизни он только скулил и подвывал, иногда поднимаясь до душераздирающих нот. Посильнее "Фауста" Гете - по крылатому выражению. Нет, не сумел умягчить судьбу - но и не затем ведь мы воем, не всё так утилитарно в мире.
Ведро с Малышом Геша поставил в ручей, подбежавшая Альма отказывалась верить своему носу: пахнет приятелем, но что это - вместо? Однако - пришелся по вкусу:
умяла требуху, облизнулась. "Двое стали одна плоть" - эх, слабый пол! Ничего святого для вас...
ХXVIII
Что ж, Малыш пал жертвой страстей - не худшая доля. Альму же подвело женское пристрастие к собственному отражению. Неподалеку, в логу, ручей разливался зеркальной гладью - и там, мордой вниз, Альма простаивала часами, иногда торкая лапой поверхность и отскакивая от помутившегося образа.
Боюсь, не только я наблюдал эту сцену, потому что однажды не вернулась и под вечер. А когда не выбежала встречать нас на следующий день стало ясно:
сварили.
В Гешиной бригаде, по понятным причинам, Альму уже давно исключили из будущего меню, то есть лишились ребята не калорий, а любимицы. И потому решили дознаться
- кто? Дело почти безнадежное, если только не наткнуться на явные улики: шкуру, голову - но ведь никто не оставит возле будки такое палево. Да и найди нехристей
- что им предъявишь? Ну, поймали, ну, съели - так ошейника ж не было, кто ее знает - чья? Словом, Геша с Ванькой только переругались со всеми, пригрозили зарубить по выяснении.
Но даже этого не исполнили, когда все-таки всплыло случайно. По пьяне проговорился сучкоруб соседский: бражничали они, а занюхать - только муравьи. (В банке всегда их на дне - слой, наползают, пока зелье доходит.) Вот и предложил кто-то: дескать, знаю, тут рядом - возле ручья - мировой закусон бегает...
Ванька, правда, сначала собрался щитом трелевщика будку им сковырнуть, но остудили его, уладили полюбовно, на бражке же и сошлись.
Хоть за Мишку было спокойно - этот чужим никогда бы не дался. Однако беда не приходит одна: нанесло в лес полковника Броуна, начальника Управления.
Неизвестно - поохотиться он приехал и заодно заготовку серебрянскую посмотреть или наоборот - но ни то, ни другое ему не понравилось нынче. К нашей будке он подошел уже в хорошем градусе самодурства, Сойкин сзади семенил. Геша с пилой возился - не заметил.
- Так, почему не в пасеке?
- Норма есть уже, гражданин начальник.
- Норма! Газеты читаете?
- Редко, гражданин начальник. Некогда.
- Замполит ваш плохо работает. Ускорение сейчас. Не щадя себя. О нормах забыть.
Понятно?
(Да, менты так тогда трактовали: хлеще, мол, погонять надо, гайки закручивать.)
- Понятно, гражданин начальник. Сейчас звездочку поменяю - еще подвалю.
- А это у тебя что? - на Гешины ноги. Тот босиком, сквозь грязь на одной ступне
- наколка: "Куда идешь?" - Что на левой?
Геша правой пяткой расчистил сакраментальное: "А вас ебет?"
- Фамилия?
- Гончар.
- Выжгешь. Проверю.
- А можно, я лучше носки наколю?
И тут Мишка подбежал, обнюхал полковничьи сапоги с ворчанием. Броун слегка пнул его в морду - хорошо, я фукнуть успел, но все-таки рыкнул Мишка, ощерился.
- Откуда собаки в лесу? - Сойкину.
- Да это... не знаю...
- Развели псарню. Еще раз увижу - пеняйте на себя.
Этим же вечером специальным рейсом Сойкин с молдаванами гонял в лес отстреливать друзей человека. Шесть штук положили - дело немудреное, собаки сами подбегают.
Но Мишку мы увезли в деревню, пристроили в одном дворе - пока гроза минует.
Навещали ежедневно, подкармливали. И вот - на что уж умный пес - а никак не мог понять происшедшей перемены. Ничего не жрал почти, шерсть потускнела, бока запали. А как объяснить? Наверное - навещать не следовало, тогда бы привык к новым хозяевам, смирился. Но мы-то рассчитывали забрать через месяцок. Вот и довели бедолагу.
Утром бригады везут в лесосеку, машина мимо двора - Мишка в крик, мечется.
Вечером обратно - то же самое. Недели две так прошло - и в один прекрасный день
- всё: молчок.
Ну, успокоился, значит, - нам с Гешей даже обидно стало. Говорят, собаки годами тоскуют - фуфло оказалось.
Нет, не фуфло: повесился Мишка - вот и молчал. То есть утром, без воя, сиганул через забор. Перепрыгнуть - перепрыгнул, да так и завис веревка-то удержала.
Не надо было на такой длинной привязывать! Мне иногда подумывается: не рассчитал ли он все заранее? Ведь мог же перегрызть, невелика хитрость!
Впрочем, так и лучше: рано или поздно все равно бы зарубить пришлось, чтоб менты не застрелили зря.
XXIX
Сплав начался как всегда, когда вода стала спадать, - всё не поступала команда из Управления. Начинать же по своему почину в нашей системе не принято - сверху виднее. Серебрянка неправдоподобно разбухает на считанные дни, потом стремительно мелеет - и Гешину бригаду бросили на проплав: почти посуху доволакивать застрявшие баланы до Вишеры. Это, в общем, задача выполнимая (для зэков нет невозможного), но все равно миллионы кубов не доплывают по назначению.
И у Вишеры, и у Камы дно в несколько слоев устлано топляком.
Наверное, отдаленное потомство, исследуя русла наших пересохших рек, примет их за дороги и подивится: смотри, как мостили древние! Не жалели трудов! И наверняка извилистость изучаемых трасс вызовет бурные споры археологов: что было в этом - подлаживание к рельефу? Экономический расчет? Особенности национального менталитета?
И только мои записки примирят сцепившихся интеллектуалов. Нет, мы не мостили дороги! Мы сплавляли лес. Но дороги у нас все равно кривые - рано помирились, продолжайте дискуссию.
А вот мне перекинуться не с кем. Гарик в Вишерогорск укатил по делам. Игорек на сплаве. В лесу всего две бригады оставлено - и я при них. Брожу по вырубам, созерцаю весну. Плохо, что не присесть толком - на земле сыровато, а пни все в соку, прилипаешь. Еще зимой деревья спилены, а корни качают, качают кровь - завидное свойство!
Хоть и выруба - а повеивает жизнью. Вон, две влюбленные бабочки исполняют знаменитое "крылышкуя", причем кавалер с элегантной небрежностью копирует пируэты партнерши... Но что бабочки! - Такая пора: щепочка не щепочку вспрыгивает.
Это Геша недавно на разводе обобщил философски. Поводом, помню, Орлик стал, полуслепой коняга, всегда мирно пасшийся по утрам возле штаба. А тут - коров мимо него пастухи погнали. И вот - кто бы мог ожидать встрепенулся старичок, напрягся, вывалил свою благодать чуть не до земли, заржал...
