Леонид Юзефович - Клуб Эсперо
- Я уже сказал: в Питере, в восемнадцатом году.
- Слушай, Семченко, - предложил Караваев, - давай-ка по-хорошему. Чего комедь ломать? Ты в городе человек известный, отзывы о тебе самые положительные. И ребята есть, которые с тобой на глазовском направлении воевали. Веньку Леготкина из угрозыска знаешь? Он за тебя всем нам головы поотрывать грозится.
- Дерьмо он, ваш Леготкин, - сказал Семченко. - Всю прошлую зиму в агитотделе просидел. Герой! Листовки сочинял да бутылки из маузера кокал.
- Ну, это другой разговор. Короче, знают тебя за честного борца.
- Что ж вы меня держите тут вместе со всякими контриками?
- А ты не обижайся, - посоветовал Караваев. - Сейчас обижается знаешь кто? Враги. А мы с тобой права не имеем обижаться. Посадят меня завтра на твое место, нисколько не обижусь. Не веришь?
- Не верю, - сказал Семченко.
- Честное слово, не обижусь. Потому что момент, сам понимаешь, тяжелый. Какие могут быть обиды? Разберемся и отпустим, если ошибка вышла. А Пустыреву я лично доложу: ошибка, мол, и вы товарищу Семченко доверяйте по-прежнему, как доверяли.
- Переписка у вас в клубе как организована? - спросил Ванечка.
Семченко объяснил, что в централизованном порядке: письма обязательно отправляются с печатью клуба, которая хранится у секретаря, причем текст пишется в двух экземплярах, и копия навечно остается в клубном архиве. Этому порядку Семченко хотя и подчинялся, но не одобрял его - канцелярия у Багина, как в губернской управе.
- Смотри-ка, обзавелись! - удивился Караваев. - И чего вы пишете-то друг другу?
- На ихнем эсперанто что ни напиши, - вставил Ванечка, - все будто со значением выходит, всякая чепуха.
- Потому и пишем.
Семченко давно догадался, что на чужом языке, полупонятном, любая мысль весомее кажется, чем на своем, родном, ведь ее через труд понимаешь, через усилие, и относишься к ней серьезнее. Действительно, что ни напиши, все как откровение.
- На печати вашего клуба изображение пятиконечной звезды в круге и латинская надпись "эсперо"? - продолжал спрашивать Ванечка. - Правильно? Так вот, письмо с такой печатью было нами обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева. Он же Токмаков, Струков, Инин.
- Письмо на эсперанто?
- Да уж не на церковнославянском... Мне его перевели.
- И о чем оно?
- О правилах написания на эсперанто русских и польских имен собственных. Но, возможно, это шифр... Вот, взгляните.
Семченко понял лишь отдельные слова, но почерк показался знакомым. Текст пестрел звездочками, которые, повторяясь внизу, под чертой, отсылали к сочинениям доктора Заменгофа и указывали номера страниц.
- Посмотрели? - Ванечка отнял письмо. - Как по-вашему, почему оно без подписи?
- Если письмо отправлено через клуб, отправитель может и не подписываться. Оно выражает общее мнение членов клуба. Достаточно печати.
- Кто из ваших активистов мог его написать?
- Не знаю.
- И это еще не все, - неумолимо продолжал Ванечка. - У того же Алферьева найдено было другое письмо, и тоже на эсперанто. Автор его пытался выяснить положение дел в центральных органах партии правых эсеров. Судя по вопросам, оно написано весной этого года. На нем ни подписи, ни печати. Но можно предположить, что отправитель живет в местах, находившихся под властью Колчака.
- Конверты сохранились?
- Если бы! Правда, я узнал, что одно из писем - неизвестно, какое именно, было передано Алферьеву из "Амикаро".
Что это такое? - поинтересовался Семченко.
- Петроградский клуб слепых эсперантистов. Года три назад он вел там кружок мелодекламации на эсперанто. Алферьев - бывший артист.
- Ага. - Семченко прикинул возможные варианты. - Нужно посмотреть, есть ли в нашем архиве копия первого письма. Ты его кому-то из наших показывал?
- Багину, - сказал Ванечка. - И он этот почерк сразу признал. Знаете, чей? Линева Игнатия Федоровича... Но вернемся к Алферьеву. Он был арестован в начале мая, но бежал по дороге.
- Что ж вы ушами-то хлопали? - спросил Семченко.
- В тот же день, - дернув бровью, продолжал Ванечка, - мы допросили Казарозу. Она заявила, будто порвала с ним еще зимой, и с тех пор они не виделись.
- Это правда? В самом деле порвала?
- Да, соседи подтвердили... А через полтора месяца после побега Алферьева она вдруг засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя почти год перед тем нигде не выступала. Почему? Да и поездка-то никаких выгод ей не сулила. Оплата нищенская. В труппе всякая шушера, никому не известные артисты. А Казароза певица с именем. Но согласилась ехать на тех же условиях, что и остальные. Зачем, спрашивается? Ответ один: ей важен был маршрут поездки. О клубе "Эсперо" мы уже навели справки, а тут и вы появились. Да еще с адресом банка на Риджент-парк - того самого, которым интересовался Алферьев. Связь улавливаете?
- Уж как-нибудь... Значит, думаете, что Алферьева скрывают в городе местные эсеры. И кто-то из них член нашего клуба.
- Вот такие, брат, дела, - сказал Караваев. - Сам понимаешь.
- А того курсанта вы тоже сюда притягиваете? - спросил Семченко.
Караваев нахмурился:
- Ну, с ним, сопляком, и так все ясно. Надрался на радостях после выпуска, с пьяных глаз контра и померещилась. Судить его будем.
Семченко провел рукой по взмокшему лбу, жгутиком скаталось на коже волоконце тополиного пуха.
- А если не он убил? Ведь, поди, вверх стрелял, Для протеста всегда вверх стреляют.
- Кто ж тогда?
- Может, кто другой пальнул, когда паника началась?
- Вы скажете! - покрутил головой Ванечка. - Выстрела было три, так? Штукатурка на потолке в двух местах обвалилась, а у него в нагане трех патронов недостает, я сам проверял. Чего еще?
- Нет, Ваня, он дело говорит, - не согласился Караваев. - Я уж тоже думал. Что, если два выстрела враз? И всего не три, а четыре? Калибр у пули надо посмотреть.
- Какой пули?? - не понял Семченко.
- Какой! Той самой... Которая в ней.
- Хорошо. - Ванечка шагнул к Семченко, навис над ним. - Знаете, конечно, что идет война с панской Польшей? Какого содержания письмо отправлено вами в варшавский клуб "Зелена звязда"?
- Возьми копию у Багина и почитай. Он переведет.
- Хорошо, пускай вы ни в чем не виновны, допускаю. Но почему тогда не хотите рассказать о своих отношениях с Казарозой? Что между вами было? Что? - Ванечка уже почти кричал. - Отвечайте!
- Любовь, может? - участливо спросил Караваев. - Ты парень холостой, мы тоже люди...
Началась та же волынка, что и вчера, и через полчаса опять вызван был солдатик - вести Семченко в подвал, чтобы он там посидел, подумал и хорошенько все вспомнил.
Когда на первом этаже проходили мимо дежурки, Семченко остановился, приметив у стены бачок с водой. Он стоял на табурете, сверху кружка на цепочке. Рядом, прямо по штукатурке, написано краской: "Не пей сырой воды, товарищ! Холера!"
- Попить бы, - попросил Семченко.
- Да теплая она, - неуверенно сказал солдатик. - С души воротит.
Не обращая на него внимания, Семченко подошел к бачку, снял кружку и отвернул краник. Вода потекла вялой струйкой, дно не зазвенело даже под первыми каплями, потом и вовсе перестало течь - видать, краник изнутри чем-то забило. Семченко шатнул бачок, ощутив его двухведерную тяжесть из-под крышки выбились брызги и опять потекло.
Солдатик, совсем еще пацан, стоял возле, винтовка у ноги, ноющим голосом уговаривал пить побыстрее, пока начальство не видит. Налево дежурка, а прямо по коридору, в двух шагах, дверь на улицу приоткрыта. Тонкая щелочка, свет колючий, лучиками.
Семченко отлил из кружки в горсть, плеснул на шею, провел мокрой ладонью по лбу, по щекам. Собственная судьба меньше всего тревожила обойдется. Пустота была в душе и усталость, и о Казарозе он старался не думать, потому что хотя и говорил с ним доктор Заменгоф, как бы извиняясь, и Алферьев этот был эсперантист, но по-настоящему виноват в ее смерти только он сам. Зачем пригласил в Стефановское училище? И еще радовался, что так легко согласилась. Алферьева вспомнила, вот и согласилась. Значит, любила его. Порвала с ним, но любила. Наверное, он и придумал ей это имя... Да и курсанта, поднявшего пальбу, Семченко еще вчера узнал: тот самый, что совал козлу самокрутку. А кто перед ним, дураком, распинался, петроградской певицей соблазнял? Пускай даже не в нее стрелял, в потолок, все равно из-за этого она погибла, то есть опять же из-за него, Семченко. И теперь он тут будет сидеть, ждать невесть чего?
Нагнувшись, вылил остатки воды себе на голову. Спокойно поставил кружку на место, затем так же спокойно выдернул из рук у солдатика винтовку и зашвырнул вдоль по коридору. Тот, обалдев от ужаса, кинулся за ней, а Семченко, успев задвинуть засов на дверях дежурки, выскочил на крыльцо и побежал по пустынной и знойной послеполуденной улице.
Пробежав шагов двадцать, махнув через ограду в чей-то огород; и вовремя - сзади хлопнул выстрел, закричали. По дворам, среди флигелей, летних кухонек, нужников и дровяных сараев, распугивая кур, он выбрался на соседнюю улицу, снова нырнул в палисадник, постоял за поленницей. Кричали квартала за два, на Торговой.
