Эдуард Ростовцев - Человек из тоннеля
Скоро полночь, а я все еще насилую свой мозг. Чертовски болит голова, но это не останавливает меня. Я должен вспомнить или рехнуться - другого выхода нет. Что-то подсказывает, что я на верном пути, надо сделать лишь очередное усилие, и стена забвения пошатнется, а затем рухнет... Мешает свет настольной лампы: режет, щиплет глаза. Надо выключить лампу, что стоит на тумбочке, перебороть страх перед темнотой - обычно лампа горит всю ночь... Почему я боюсь темноты? Не в ней ли осталась моя утраченная память? Значит, в моем прошлом есть нечто такое, о чем я, нынешний, не хочу вспоминать, против чего восстает мое подсознание? И все-таки я не отступлю... Ну вот погашен свет, опущена штора. Темно, хоть глаз выколи. Меня берет оторопь, но я креплюсь, стараюсь не думать о темноте - только о той женщине. Ну, покажись хотя бы раз - я узнаю тебя, черноволосая...
- Зачем я тебе? У тебя есть Лилечка - милая девочка, с которой ты смотришь на звезды, - насмешливо звучит манерно растянутый голос.
- Я хочу видеть не звезды - тебя.
- А как же Лилечка?
- Это больничный флирт, не больше. Хочу видеть тебя.
- Только меня?
- Только.
- Что ж, смотри!
Черное покрывало волос падает на опущенные плечи, дерзко вздыбленную грудь, втянутый живот...
- Насмотрелся? Так вот, будет тебе донкихотствовать, Мишенька, не в такое время живем. Смотри на вещи реально, иначе проглядишь себя настоящего. Ты всегда выдумывал: себя выдумывал, свою любовь ко мне. А выдумкой жить нельзя. Доказательства? Ты уже забыл меня. Разве не так? И себя, выдуманного, забыл. А какой ты настоящий, знаю только я. Но я не скажу тебе, сам разберись...
Это она - нет сомнений - женщина, которую я любил. Вот только лица не могу разглядеть - все вижу, а лицо она прячет за покрывалом волос. И голос незнакомый: равнодушный, глухой, не ее это голос. Но главное в другом: по существу я еще ничего не знаю, ничего не вспомнил об этой женщине. А она уже отступает, уходит в темноту...
Боль в виске становится невыносимой. Нет сил даже крикнуть, позвать дежурную медсестру. Надо зажечь свет, встать, выйти в коридор. Но я не могу дотянуться до выключателя: темнота стала весомой, тяжелой, она придавила меня, сковала руки, как тогда - в том проклятом тоннеле."
...По узкому, как простенок, коридору неуверенно, наощупь пробирались люди. Натыкаясь в темноте на мальчика, они извинялись или ругали его за то, что он стоит в проходе, путается под ногами. Он бормотал что-то в свое оправдание, втайне надеясь, что кто-нибудь поймет, как страшно и плохо ему сейчас: остановится, погладит его. Но люди проходили мимо, им было не до него.
Вагон качнулся, подался вперед, одновременно кренясь набок. Снова послышался скрежет металла, звон стекол, задрожал пол.
Мальчик ухватил чью-то ногу, вцепился в нее. Нога была худая, но сильная, она уверенно стояла там, где ее поставили, слегка пружиня крепким обтянутым джинсами бедром. У мальчика затеплилась надежда: его не выругали, не оттолкнули. Правда, ласкать, утешать не стали, но он уже не претендовал на это, лишь бы не быть одному.
Высокий, манерно растянутый голос произнес насмешливо:
- А ты хорошо сориентировался, дружочек!
Несмотря на насмешку, в голосе проскользнули участливые нотки, и это приободрило мальчика. Но страх не пропал, лишь отступил, притаился неподалеку, готовый снова нахлынуть: сжать сердце, подломить коленки. Так продолжалось долго, очень долго - он даже не представляет, сколько времени прошло - час или годы.
- Ну что, так и будем стоять, ждать у моря погоды? - наконец не выдержала женщина, чей голос загустел, стал ниже разом на несколько тонов, словно охрип от простуды.
Не дождавшись ответа, она шагнула в темноту. Он удержал ее, стал урезонивать, приводя, как ему показалось, достаточно веские доводы.
- Не нуди - надоело! - раздраженно перебила женщина. - Я сделаю так, как сказала, потому что так хочу... Ну и катись, тебя никто не держит. Это ты всю жизнь держался за меня!
Он возмутился, ударил ее по лицу. На какой-то миг похолодел - как он мог, как посмел ударить ее! Но возмущение было сильнее укора совести и, позабыв о страхе, он пошел в темноту. Назло всем, и, в первую очередь себе. Пошел наугад, поскольку не знал дороги, не знал, куда и зачем идет. И случилось то, что должно было случиться, чего он уже не боялся - даже хотел: на него обрушилась боль, да такая, что не продохнуть - вонзилась в висок, сдавила голову, вытеснила все другие ощущения...
10
По данным МПС в интересующий Валентина период в тоннелях не было крушений поездов. Нигде. Валентин дважды разговаривал по телефону с заместителем главного ревизора по безопасности. Тот доказывал, что такие крушения практически исключены, во всяком случае за последнюю четверть века таковых на дорогах страны не было. Валентин позволил усомниться в достоверности этих сведений, что возмутило заместителя главного ревизора.
- Вы рассуждаете о вещах, о которых не имеете понятия! О любом крушении, а тем более о крушении пассажирского поезда, нам докладывают незамедлительно. - Очевидно, поймав себя на горячности, он сбавил тон, сказал уже миролюбиво: - "Возможно, имел место сход вагона без тяжелых последствий. О таких сходах нам, чего греха таить, - не всегда докладывают. Тем не менее служебное расследование таких случаев руководители дорог проводят неукоснительно, а материалы расследований всегда можно найти в архивах управления дорог..."
В двух управлениях Валентин не нашел и намека на какие-либо происшествия в тоннелях. Ревизоры по безопасности беспрекословно раскладывали перед ним свои архивы - они уже получили соответствующие указания, но загодя пожимали плечами или разводили руками - дескать, такого не было и не могло быть. В управлении третьей дороги в большом южном городе дорожный ревизор - пожилой степенный человек, подобно своим коллегам, положил перед Валентином пожелтевшую от времени архивную папку и так же, как его коллеги, развел руками. Но затем наморщил лоб:
- В августе 196... года на Юго-Западном отделении был сход нескольких вагонов пассажирского поезда в тоннеле по причине уширения пути, разглаживая пальцами набежавшие на выпуклый лоб морщины, вспомнил ревизор. - Однако этот случай вряд ли заинтересует вас. Машинист локомотива, помнится, своевременно обнаружил сход, применил экстренное торможение, чем предотвратил возможные тяжелые последствия. Если желаете убедиться, поезжайте в отделение дороги, посмотрите материалы служебного расследования...
Валентин так и сделал. Прибыв на место, он первым делом зашел к начальнику линейного отдела транспортной милиции, поделился своими проблемами. Начальник линоотдела озабоченно поскреб затылок:
- Своих дел невпроворот, а тут еще вы. Но так и быть, дам вам толкового парня. - И тут же крикнул секретарю: - Тося, лейтенанта Пирумяна ко мне!
Пирумян оказался коренастым крепышом с буйной копной смоляных волос и меланхолическим выражением выпуклых темно-карих глаз. Его франтовские в ниточку усики, цветастая рубашка навыпуск и надетые на босу ногу сандалии не внушали доверия. К тому же он сразу попросил называть его Рафиком. Но Валентин решил не спешить с выводами о деловых качествах нового помощника, хотя от предложения подкрепиться для начала в шашлычной отказался наотрез к явному неудовольствию Рафика.
В отделении дороги, где Валентин без толку переворошил целый ворох документов, Рафик скромно помалкивал. Не стал он разговорчивей и на улице, пока Валентин не согласился отведать шашлык. Тактика была выбрана правильно: в шашлычной Рафик оживился и, опередив Валентина, заказал шашлыки, вино.
- Красное сухое вино - запаха не будет, голова не болит, стоит недорого - предвидя возражение гостя, скороговоркой сказал Рафик. - Его даже космонавтам дают, мне дядюшка Арно говорил. А дядюшка Арно все знает - он кассиром на вертолетной станции работает.
Валентин решил не спорить. Запротестовал только, когда после первой порции шашлыка последовала вторая.
- Невкусный шашлык? - обеспокоился Рафик.
- Вкусный, но...
- Никаких но! - закричал Рафик так, словно ему наступили на мозоль. Что такое один шашлык для мужчины? Пфе! Плохо кушаешь - плохо думать будешь. А нам думать надо.
- О чем, позвольте вас спросить? - невесело усмехнулся Валентин. Он был уверен, что его снова постигла неудача.
- Сейчас скажу, - разливая остатки вина по стаканам, кивнул Рафик. И тут же начал рассуждать:
- Кто такой пострадавший на железной дороге? Тот, кого в больницу на "скорой" привезли. А если сам в больницу пришел, ты уже не пострадавший. Подумаешь - синяк, царапина, небольшой перелом, легкое сотрясение! Зачем шум поднимать, в акт записывать? Я правильно говорю?.. Это не я так думаю, это те, кто акты составляет, так думают. Конечно, были пострадавшие! Два вагона с рельсов сошли, вы сами акт читали. А что такое вагону с рельсов в тоннеле сойти? Вы когда-нибудь ходили по тоннелю? Совершенно верно - без пропуска туда не пустят. А я ходил - мне можно без пропуска. Так вот, от габарита поезда до стены тоннеля расстояние меньше метра. Что будет, если в такой тесноте вагон с рельсов сойдет?.. В акте написано: обшивка повреждена, часть оконных стекол разбита, шпалы немножко порезаны. Ерунда, пустяк, текущий ремонт, да? А теперь представьте, как это было. Скорость шестьдесят километров, вагон бьет о стену, стекла летят как брызги семибальной волны, колеса режут шпалы; грохот, скрежет такой, что с ума сойти можно. В вагонах чемоданы падают с верхних полок, горячий чай на платья льется, света нет, люди друг друга толкают. Почему толкают? Они еще не знают, что это небольшой сход, а не крушение, и хотят спасаться. Будут пострадавшие? Не очень сильно, но немного пострадавшие будут?
