Виталий Мелентьев - Сухая ветка сирени
Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мелькнула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихомирова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю.
Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.
В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжествовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы подняться над всеми.
Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее – лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.
Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу.
– Кажется, все, – хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза.
– По-моему, нет… – покачал головой Николай. – По-моему, там еще должна быть сухая ветка сирени.
И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, который проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова.
Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:
«Как же вы это так, инженер-подполковник?.. Я-то вам верил… уважал… Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?»
Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.
– Вот…
Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными.
Грошев осмотрел ветку, понюхал ее – соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени – и спросил:
– Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? – Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: – Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?
Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.
Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.
– Нет… – хрипло протянул Тихомиров. – Нет, МОЯ ветка – с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
– Товарищ старшина, – попросил Грошев, – позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…
– Неужели вы меня подозреваете? – вспыхнул Тихомиров и стал самим собой – волевым, собранным офицером.
– Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.
– Тогда я не понимаю…
– Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем.
27
Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку – хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.
– Значит, вы опять за кордон?
– Не знаю… Если получится…
– А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
– Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?
– Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
– Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
– Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
– Опустить не сможет – предусмотрено. Разбить – не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
– Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
– В принципе возможно. Но я такого не замечал.
Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения – жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, – трудно. Ведь он несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, – понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему следовало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были рядом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил деньги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:
– Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?
– Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изобретателя, – усмехнулся Николай.
– А все-таки…
Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
– Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня «разрабатывать», вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?
– Как вам сказать, – замялся Николай.
Это была его «кухня», пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздохнул.
– Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо – быть сентиментальным?
Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
– Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака – нам было просто хорошо.
Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее… Нет, не так… Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана… Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную… Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и езжу сюда… к своей единственной… Это сентиментально?
Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откровенности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-подполковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.
Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.
– Нет, – помотал он головой. – Нет, это не сентиментальность. Это трудная жизнь. – Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: – Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понимаем и ценим любовь и ненависть… Во всяком случае, стараемся понять.
Тихомиров молча смотрел на дорогу. На нее из-за поворота вывернулся желто-синий милицейский мотоцикл. Николай, думая о Тихомирове, все так же машинально развернул, наконец, бумагу и рассеянно посмотрел на нее.
28
Посмотрел и вздрогнул. На бумаге была нарисована схема местности. И он сразу понял какой: того самого оврага-лощины, возле которой Волосов совершил свое преступление. Строения, нанесенные пунктиром, и строения, вычерченные сплошными линиями, крестики, кружочки, полукружья с зазубринками, похожие на тактический знак стрелкового окопа, волнистые замкнутые линии, квадратики и ромбики. И ни одного какого-нибудь особого, единственно отметного знака.
– Узнаете? – спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему.
