Себастьян Жапризо - Купе смертников
— Мы вас долго не задержим, — сказал тот, которого звали Грацио или Грацино. — Мы уже имели возможность допросить троих пассажиров вашего купе. К сожалению, хотя это вполне объяснимо, их показания не во всем совпадают. Ночью в поезде людям хочется спать и каждый замечает что-то свое.
Она сказала, что это действительно так, и, сев боком в кресло напротив него, аккуратно расправила на коленях халатик.
— Я вижу, у вас обручальное кольцо, — сказал высокий инспектор с костистым лицом. — Вы замужем?
— Была замужем. Я потеряла мужа много лет назад.
Он достал из кармана пальто небольшой красный блокнот, открыл его на страничке, заложенной карандашом, и начал что-то записывать, совсем как в фильмах. Спросил, не будет ли с его стороны нескромным задать ей сперва несколько касающихся лично ее вопросов, чтобы побольше узнать о ней.
Он записал, что она актриса, вдовствует уже восемь лет, что настоящая ее фамилия Дартетидес, ей сорок семь лет и она провела неделю в Экс-ан-Провансе, где была занята на съемках.
Она надеялась, что он не станет спрашивать ее, вернулась ли она в Париж сразу по окончании съемок, но он спросил. Она знала, что слова ее нетрудно будет проверить на студии, и ей пришлось сказать, что она на несколько дней задержалась в Марселе в надежде сняться еще в каком-нибудь фильме. Она добавила, что так поступают все, даже самые известные актеры, когда выезжают на натурные съемки: стараются разом убить двух зайцев.
Наступило молчание, потом худой высокий инспектор сказал не слишком уверенно, что он это понимает.
— Вы забронировали место 222 в четверг 3 октября, я не ошибаюсь?
— Да, это была нижняя полка справа. Когда я села в поезд, в купе уже находились два пассажира.
Марсель. Улицы Марселя в десять вечера. Маленький бар на Афинском бульваре внизу у длинной лестницы вокзала Сен-Шарль, она попросила принести ей чай и печенье. Ярко освещенный шумный перрон. И тяжелый чемодан.
Когда она вошла в купе, почти одновременно с мужчиной в кожаном пиджаке, второй пассажир укладывал наверху свои вещи, встав прямо в ботинках на нижнюю полку. Она не осмелилась сделать ему замечание, она никогда на такое не осмеливалась. Впрочем, он помог ей затем поднять и ее чемодан.
Ее огорчило, что в купе были мужчины. Она даже прикинула в уме, сколько ей придется доплатить, чтобы пересесть в вагон первого класса. Но понадеялась, что в купе будут и другие женщины. Однако никто не приходил. Она ясно представила себе, как сидела боком на своей полке, слегка наклонившись вперед, потому что над головой было слишком мало места, делая вид, что ищет что-то в своей сумочке, ожидая, когда наконец тронется поезд, закончится комедия прощания и коридор опустеет.
— Жертва, значит, вошла в купе после вас?
— То есть та женщина, которая, как я полагаю, была убита, вошла в вагон перед самым отходом поезда. Вторая же пассажирка, молоденькая девушка, села ночью в Авиньоне.
Накануне «У Андре», после звонка из полиции, она вернулась к столу, где ее друзья уже перешли к десерту. Они прямо ушам своим не поверили, кто-то сразу сбегал на улицу Франциска Первого купить «Франс Суар». Их за столом сидело человек семь или восемь, среди них начинающая актриса, роковая женщина со светлыми глазами, которая в этот день озвучивала короткометражный фильм о Мадагаскаре, они все склонились над лежавшей на столе газетой. Посетители за соседними столиками вытягивали шеи, прислушивались.
— Жертва-брюнетка в темном костюме, — сказал инспектор Грацио или Грацино.
— Да, это она. Я видела фотографию вчера вечером и очень ясно себе ее представляю. Просто ужасно, что я ее так хорошо запомнила. Я всю ночь только об этом и думала.
— Встречали ли вы ее прежде, до того как увидели в поезде? Ее зовут Жоржетта Тома.
— Нет. Никогда.
— Вы в этом уверены?
— Совершенно. Ее полка была прямо над моей.
— Вы разговаривали с ней?
— Да. Знаете, обычный разговор в поезде. Она сказала, что живет в Париже, занимается духами, если не ошибаюсь. Она узнала мои духи, и мы несколько минут поболтали.
— Это было сразу же после отправления?
— Нет, позднее.
— Попытайтесь описать нам как можно подробнее вашу поездку, начиная с той минуты, как вы вошли в купе.
Она кивнула, взглянула на второго инспектора, светловолосого, который так и не поднял на нее глаз. Она подумала, не следует ли ей предложить им чашечку кофе или стаканчик портвейна, но, может быть, им запрещено принимать во время работы подобные предложения.
— Когда я вошла в купе, там уже находились двое мужчин. Один из них занимал верхнюю полку справа от входа. Он был похож на государственного служащего, если судить» по его серьезному и чуть печальному виду. В общем, не знаю, почему я вам это говорю. Мне показалось, что он государственный служащий. Может, из-за поношенного костюма, который стал ему немного тесен… Не знаю.
Она невольно взглянула на темно-синее пальто сидящего напротив нее инспектора, слишком узкое пальто с потертыми рукавами. Он тоже в каком-то смысле государственный служащий. Теперь он ничего не заносил в свой блокнот. Смотрел, как она все больше запутывается.
Однако она знала, что ей следует ему сказать. Она не спала всю ночь и утром в кухне все время думала об этом путешествии, подбирала слова, которые могли ей понадобиться, чтобы описать эту поездку.
— Есть одно важное обстоятельство, — сказала она внезапно. — У него произошла ссора с убитой.
Металлический стук прекратился. Она снова перевела глаза на другого полицейского. И встретила безразличный взгляд молодого блондина, который спросил:
— У кого? У служащего?
— Его фамилия Кабур, — сказал инспектор с костистым лицом. — Что вы подразумеваете под словом «ссора»? Он был знаком с убитой?
Она ответила: нет, такого впечатления у нее не создалось.
— Не помню точно когда, я читала иллюстрированный журнал, и эта молодая особа захотела снять с полки свой чемодан, ей нужно было что-то достать. И тогда тот, похожий на служащего, этот Кабур, помог ей. Затем они поболтали немного в коридоре, как люди, которые только что познакомились. Я не думаю, чтоб он был с ней раньше знаком, так как слышала начало их разговора. Это трудно объяснить.
— Понятно, — заметил инспектор Грацио или Грацино. — А затем они, значит, поссорились? Почему?
Она выдержала в течение нескольких секунд его взгляд. У него были внимательные светлые глаза, бледное измученное лицо. И ответила, что об этом нетрудно догадаться. Такое часто случается в поездах.
Она чувствовала на себе и взгляд молодого блондина, должно быть, тяжелый, скучающий взгляд, возможно, немного ироничный. Он-то наверняка уже догадался, что эта ссора доставила ей удовольствие: ей было завидно, она завидовала молодой брюнетке, которой строят куры в коридоре поезда, говорят разные глупости.
— Поболтав с ней немного в коридоре, мужчина, наверное, осмелел, позволил себе какое-то неуместное выражение, какую-то вольность… Так мне показалось. Еще в купе он как-то странно смотрел на нее… В общем, женщины понимают это. У них произошла ссора. Говорила она. Говорила громко. Дверь в купе была закрыта, слов я не слышала, но по ее тону и так все было ясно. Через минуту она вернулась, одна, и сразу легла. Он вернулся гораздо позже.
— В котором часу?
— Не знаю. Когда я пошла в туалет, переодеться на ночь, я взглянула на часы, было половина двенадцатого. Ссора произошла примерно через час.
— А вы не помните, это было до или после проверки билетов?
— После, в этом я совершенно уверена. В купе тогда появилась еще одна пассажирка. Та, что села в Авиньоне. Молодая девушка, довольно хорошенькая, на ней было светлое платье и голубое пальто. Вероятно, она читала, потому что, когда контролеры открыли дверь и попросили предъявить билеты, свет горел только у нее одной. Вы знаете, над каждой полкой есть маленькая электрическая лампочка.
— Значит, это произошло после полуночи?
— Несомненно.
— Что же было потом?
— Ничего, она легла. Затем я услышала, как этот мужчина вошел и поднялся на свою полку. Другой мужчина, лежавший на нижней полке слева, уже давно погасил свет. Я уснула.
— Можете ли вы еще что-нибудь припомнить об этой ссоре?
— Нет, думаю, я все вам сказала.
— Показалось ли вам, что Кабур затаил зло на нее? Она вспомнила, как выглядел мужчина в тесном костюме утром, когда они подъезжали к Парижу, его ускользающий взгляд, искаженное судорогой лицо, виноватый голос, каким он, выходя, попросил у нее прощения за то, что должен ее побеспокоить. Снова возобновилось металлическое постукивание. Она сказала: нет, такого впечатления у нее не создалось.
— Он вышел из купе, как только поезд остановился, не сказав ей ни слова, даже не взглянув на нее, чувствовалось, что ему стыдно, особенно перед остальными пассажирами, и хочется как можно скорее уйти.
