Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам
Из моего окна виден подъезд конторы совхоза. За несколько минут до того, как Ильин должен был зайти ко мне на допрос, подъехал мотоцикл с коляской. Водитель, коренастый, плотный парень, положил шлем в коляску и быстро прошёл в здание, Мне показалось, что это главный агроном. Я его ещё не видел, хотя жил в Крылатом больше недели.
В дверь постучали. Действительно, Ильин. Он был в кожаной куртке, какие можно увидеть в кинокартинах о революции на комиссарах, только без портупеи. Жёсткий ёжик на голове, серые глаза, белесые, едва приметные на загорелом лице брови. Рук его я почти не видел. Он держал их в карманах кожанки. А мне всегда любопытно следить за руками. Можно справиться с лицом, с выражением глаз, но руки обязательно выдают состояние человека.
— Николаи Гордеевич, вы кончали институт в Вышегодске?
— Вы хотите сказать, знал ли я там Залесских? Знал.
С Валерием мы учились на одном курсе. В одной группе.
Ну что ж, с ним, видимо, надо прямо, без обиняков.
Примем его тактику.
— Он не закончил. Вы не знаете почему?
— Нет, не интересовался.
— На каком курсе Залесский ушёл из института?
— После четвёртого.
— Странная позиция. Товарищ бросает учёбу, и вас это не касается. — Ильин пожал плечами. — Вы комсомолец?
— Член партии.
— Давно?
— Вступил на третьем курсе института.
— Тем более…
— Мы, кажется, с вами не на заседании парткома… — Он усмехнулся.
— Я не касаюсь ваших партийных обязанностей, — сказал я сухо. — Просто мне кажется, в человеческом плане член партии должен быть более принципиальным, чем другие…
— Вы не знаете меня, а уже делаете какие-то выводы, — перебил он.
— Хочу узнать, — спокойно произнёс я.
Ильин сурово спросил:
— Любопытно знать зачем?
— Имею я право на простую человеческую любознательность?
— Конечно.
— Благодарю вас. Чтобы устранить возможные недоразумения, хочу вам сказать: меня интересуют в сегодняшнем нашем разговоре кое-какие подробности о супругах Залесских.
— Я так и понял.
— Ну и прекрасно… Вы были с Залесским друзьями?
Ильин мгновение помедлил.
— Говоря честно, так и не стали.
— А Залесскую, тогда Кирсанову, вы хорошо знали?
— Достаточно.
— Как? По учёбе, общественной работе или вне студенческой обстановки?
— По учёбе не сталкивались. По общественной работе-приходилось. Она была в студкоме. Я тоже. Как вы говорите, вне студенческой обстановки встречались. На лыжах ходили, летом — в походы…
— А ближе? Например, на вечеринках?
Ильин повёл плечами. Мне показалось, кулаки в кармамах кожанки плотно сжались. Будто даже кости хрустнули.
Или это скрипнула кожа куртки…
— На се свадьбе не гулял.
— А была она, свадьба?
— Не знаю.
— Но об их связи вы знали? Это было как раз на четвёртом курсе.
Он посмотрел на меня недобро. Хмуро посмотрел. Или печально?
— Николай Гордеевич, мне кажется, наш разговор вас задевает.
— Задевает, — сказал он. — Потому что я считаю отношения между мужчиной и женщиной прежде всего их личным делом. И только их. Можно осуждать или одобрять общественное поведение человека. Но касаться интимной стороны жизни-полагаю неправильным.
— Происшедшее с Залесской вы считаете делом общественным или личным? — Я произнёс эти слова намеренно жёстко.
Я видел — он растерялся. Во всяком случае, ему понадобилось время, чтобы подыскать нужный ответ.
— Единственное, о чем можно говорить, это о её обязанности по отношению к сыну…
— И ещё вопрос. Вы здесь поддерживали с Залесскими прежние отношения?
— Какие прежние?
— Мне кажется, вместе проведённые студенческие годы сближают… Тем более-вдалеке от родных мест.
— А мне здесь не до туристических походов и лыжных прогулок.
— Значит, вы не встречались, например, за праздничным столом или просто не проводили вечер, вспоминая Вышегодск?
— Специально-нет. Может быть, перебрасывались несколькими фразами на улице. И все.
— С кем? С Валерием или с Аней?
— С обоими.
— Вы питаете неприязнь к кому-нибудь из них?
— Мне кажется, мои личные чувства не имеют никакого отношения к делу, — отрезал Ильин.
Резкий тон, каким были произнесены эти слова, меня немного задел. Но я постарался спросить как можно спокойнее:
— Николай Гордеевич, вы не помните, о чем шла речь на собрании работников совхоза в конце мая? — Он поднял брови. — Когда вы выступали в клубе.
— Наверное, о посевной. Во всяком случае, не о балете.
— Отдавая дань вашему остроумию, хочу напомнить, что я приехал сюда не цветочки разводить. И копаться иной раз в чьих-то интимных отношениях для меня не хобби, а работа… На сегодня у меня вопросов больше нет.
Он, ни слова не говоря, расписался в протоколе, как мне показалось, не читая, и ушёл, холодно попрощавшись.
Я встал у окна, но так, чтобы меня не было видно с улицы.
Главный агроном быстрой походкой вышел из двери, надел шлем, одним рывком завёл мотоцикл, сел на сиденье и рванул с места.
Растрёпанный пёс, который всегда дремал на крылечке конторы, от неожиданности вскочил и, сжавшись, трусливо смотрел вслед удаляющемуся мотоциклу.
Странно вёл себя Ильин. Настораживающе.
Я перечитал его показания. И пожалел о том, что не сохранил на бумаге те моменты, когда он был язвителен и раздражён. Ведь на эмоции я не имею права. В душе — сколько угодно. В документах же должны быть сухие факты. А как важно отразить состояние человека. Да, жаль, что я не имел возможности сегодняшнюю беседу записать на магнитофон. Потому что видел, чувствовал — за его неприязнью кроется нечто. Что именно, я пока не знал. Не будет же человек ни с того ни с сего раздражаться и ожесточаться.
Может быть, ему не понравилась моя физиономия?
Тоже бывает. Или гордыня? Как-никак-он главный агроном, имеет некоторую власть над людьми… Кто-то из великих говорил, что не всякому человеку власть по плечу. А тут какой-то следователь осмеливается затронуть начальственную персону. Мне с такими людьми приходилось сталкиваться не раз. Я вспомнил, как разговаривал с ним по телефону директор совхоза. «Не в службу, а в дружбу…» Ведь Емельян Захарович ему в отцы годится. Не говоря уже о том, что руководитель — он, Мурзин.
С другой стороны, Ильин хорошо знал Залесскую ещё в Вышегодске. В Крылатом говорят почему-то о её встречах. с ним, а не с кем-нибудь другим. И сегодняшняя реакция… Все это наводило на размышления…
К вечеру у меня разыгралась ангина. Моя старая недобрая приятельница заботливо следовала за мной повсюду. Я пополоскал горло отваром ромашки, приготовленным все тем же Савелием Фомичом, и валялся на постели с укутанным горлом.
Старик предложил вызвать врача, но я отказался. Знаю наперёд все, что он скажет: лежать, стрептоцид, полоскание, согревающий компресс. Может быть, ещё горячее молоко со сливочным маслом.
По радио передавали совхозные новости. Во многих бригадах жатва подходила к концу. Молоденький женский голос, мне показалось, Линёвой, секретарши директора, назвал передовые бригады.
— Жена участкового? — спросил я у сторожа, хлопотавшего возле меня.
— Галка. Она, — кивнул Савелий Фомич.
— «…Парад отстающих опять возглавляет бригада Шамоты. На её участке убрано зёрна всего лишь с пятидесяти четырех с половиной процентов запланированной площади…».
— Вот завёл порядки, — проворчал сторож.
— Кто? — спросил я.
— Ильин, кому ещё. Мало на совещаниях головомойку устраивают, нет, надо перед всеми людьми срамить…
— «…Видно, работникам этой бригады понравилось ехать на осле…» — задорно проговорила дикторша.
— Ишь изгаляются… Никакого стыда нету, — негодовал Савелий Фомич.
— Что, у вас в хозяйстве разве есть ослы? — полюбопытствовал я.
— Шаржа, так, кажись, называется, — пояснил сторож. — Кто впереди — это, значит, на спутнике несётся.
А кто хуже всех — на осле.
— Наглядная агитация, — сказал я.
— Не агитация, а сплошное издевательство. Откуда Шамоте план взять? Там, видишь ли, в прошлый год ребята молодые поднабрались. Хорошая бригада была. И футбольная команда почти вся из них… Чего Ильин этот взъелся на Шамоту, не знаю. А только месяц назад, аккурат перед самой косовицей, главный агроном почти всех их парней в город угнал. Учиться на механизаторов. Вот и оголили бригаду.
— Только из этой?
— Из других тоже. Но по одному-два человека. А тут — разом дюжину лучших работников. Это зачем человеку три года кряхтеть над книжками-чтобы руль трактора держать? Так, для городского баловства. Ить за счёт совхозных денежек. Теперь над бригадиром насмехаются…
— Неужели главный агроном не подумал, не укрепил другими кадрами?
— Подумал, укрепил! На него как найдёт. Одному прямо ковровую дорожку стелет, а другому-кукиш с маслом, прости меня, господи… А футбол теперича — тю-тю, плакали наши награды. — Я вспомнил про вымпел за первое место в районных соревнованиях, красующийся в кабинете директора. — Говорили Емельяну Захаровичу: круто берет наш главный. Что об стенку горох…
