Питер Мэй - Человек с острова Льюис
Но сейчас я не боюсь. Я всю жизнь ждал этого! Они держат меня там, где я не хочу быть. Я убегу от них. Пусть идут к черту! Как же приятно это сказать! Ну ладно, подумать. «Всех к черту!» — шепчу я. Получается так громко, что я подскакиваю на кровати.
Если кто-нибудь сейчас войдет, все будет кончено. Он сразу увидит, что я в плаще и шляпе, а моя сумка собрана и стоит в ногах кровати. Тогда позовут мистера Андерсона, и он меня как следует выпорет. Хоть бы свет поскорее выключили! Утром я должен быть далеко. Надеюсь, остальные не забыли.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я что, заснул? Под дверью больше нет света. Я внимательно слушаю — все тихо. Беру сумку с кровати и медленно открываю дверь. Черт! Надо было сходить пописать. А сейчас нет времени.
Комната старого Экана рядом. Я видел его в столовой сегодня — и сразу вспомнил. Он руководил пением псалмов на гэльском в церкви. Мне они нравились, хотя поначалу казались странными. В детстве я ходил в католическую церковь, там был хор. Гэльские псалмы звучали, как песни на собрании доисторического племени. Открываю дверь к Экану — и сразу слышу храп. Закрываю за собой дверь, включаю свет. На комоде стоит коричневый портплед, а Экан свернулся под одеялом и спит. Хочу позвать его шепотом, но вдруг понимаю, что забыл его имя. Черт, как же его зовут? Я все еще слышу, как он поет псалмы. Сильный, чистый голос, полный спокойствия и веры. Трясу его за плечо. Он поворачивается, и я стягиваю одеяло. Отлично! Он полностью одет, готов к побегу. Может, он просто устал ждать?
Я слышу свой голос:
— Экан!
Да, точно. Так его зовут.
— Вставай! Нам пора.
Он ничего не понимает.
— Что происходит?
— Мы устроим побег.
— Правда?
— Ну конечно. Мы об этом говорили. Ты что, забыл? Смотри, ты полностью одет.
Экан садится, осматривает себя.
— Да, точно.
Спускает ноги с постели, и его туфли оставляют грязные следы на простыне.
— Куда мы бежим?
— Подальше от Дина.
— А что это?
— Ш-ш! Мистер Андерсон может услышать.
Беру его за руку, веду к двери. Открываю ее, смотрю в темноту.
— Постой! Моя сумка!
Экан берет ее с комода. Я выключаю свет, и мы выходим в коридор. В дальнем его конце виден свет на кухне, и там двигаются тени. Вдруг кто-то из мальчиков все рассказал? Тогда с нами покончено. Мы в ловушке. Я чувствую, как старый Экан держится сзади за мой плащ. Мы медленно идем по коридору, стараясь не издавать ни звука. Теперь я слышу мужские голоса — и резко захожу в дверь, чтобы удивить их. Кто-то говорил мне: когда противников больше, их лучше всего удивить. Но на кухне всего два человека, двое старичков в плащах и шляпах, полностью одетые. Они расхаживают из угла в угол, а их сумки стоят на столе.
Одного из двоих я знаю. Он очень взволнован и смотрит на меня сердито:
— Ты опоздал!
Откуда он знает, что я опоздал?
— Ты сказал: сразу, как выключат свет. Мы уже сто лет ждем!
— Сейчас мы сбежим, — говорю я.
— Я знаю. Но ты опоздал!
Он очень зол. Второй мужчина просто кивает. Глаза у него большие, как у кролика, когда тот попадает под свет фар. Я понятия не имею, кто он такой.
Кто-то толкает меня сзади. Это Экан. Что ему надо?
— Давай, давай, — говорит он.
— Я?
— Ну да, ты, — говорит злой. — Это твоя идея, тебе и делать.
Второй все кивает и кивает.
Я оглядываюсь, пытаясь понять, чего они от меня ждут. Что мы вообще здесь делаем? Потом я вижу окно. Побег! Я все вспомнил. Окно выходит на задний двор, за ним стена и болото. Нас не поймают! Мы побежим как ветер — по асфальту, к деревьям.
— Помогите мне, — я подтаскиваю стул к раковине. — Кто-то должен будет передать мне сумку. Там кольцо моей матери, она отдала его мне.
Экан и кивающий старик поддерживают меня, пока я забираюсь на стул, а с него — в раковину. Теперь я достаю до задвижки. Но она не поддается, как я ни стараюсь! Мои пальцы белеют от напряжения.
Внезапно в коридоре зажигается свет. Я слышу голоса и шаги, и у меня начинается паника. Кто-то предал нас. О боже! Я снова поворачиваюсь к окну. По другую его сторону темно, дождь все еще течет по стеклу. Надо выбираться! На той стороне — свобода. Я начинаю стучать по стеклу кулаком. Оно прогибается с каждым ударом.
Кто-то кричит:
— Остановите его! Ради бога, остановите!
Наконец стекло трескается. Я чувствую боль в руках, по ним льется кровь. В лицо ударяет порыв ветра с дождем. Кричит женщина.
Но я вижу только кровь. Пятна крови на песке. Фосфоресцирующая пена в лунном свете, и она становится алой.
Глава четырнадцатая
Фин вел машину мимо клуба Кробоста и футбольного поля за ним. Вдоль улиц Файфпенни и Европы дома взбирались на холм беспорядочными группами. Они смотрели окнами на юго-запад, прямо навстречу преобладающим ветрам весны и лета. На гребне холма дома словно пригибались, не желая подставлять бока зимним арктическим бурям. Море пенилось и бурлило вдоль изрезанной береговой линии. Бесконечные табуны белых лошадей без седоков разбивались об упрямый камень черных скал. Солнце то появлялось, то снова пряталось в разорванных ветром облаках. Их тени гнались друг за другом по махеру, где могильные камни, вкопанные в мягкую песчаную почву, отмечали места упокоения поколений островитян. Немного к северу была ясно видна верхняя треть маяка на мысе Батт. Фин решил, что к старости мать Маршели начала следовать инстинкту, который возвращает людей в детство. Возможно, она вспоминала необычно солнечные дни или жестокие шторма, когда вокруг маяка, где жила ее семья, разбивались о скалы бушующие волны. Чета Макдональдов на пенсии решила жить в небольшом современном бунгало. Кухня находилась в задней его части. Из окна были прекрасно видны беложелтые дома, где когда-то жила миссис Макдональд, и башня красно-коричневого кирпича, которая много лет выдерживала дождь, снег и ветер, чтобы предупреждать моряков об опасностях.
Пока миссис Макдональд делала чай, Фин выглянул из окна. Он увидел радугу, особенно яркую на фоне черной тучи. Поверхность океана под солнцем выглядела как медная гравюра. Торфа в саду на заднем дворе оставалось мало; Фин подумал о том, кто теперь будет его резать. Он не очень внимательно слушал болтовню старой леди. Но она, конечно, была рада его видеть. С тех пор, как они последний раз встречались, прошло столько лет! Как только Фин вошел в дом, он сразу почувствовал запах роз, который всегда сопровождал мать Маршели. Он вызвал лавину воспоминаний: домашний лимонад в кухне на ферме, где пол был из каменной плитки. Игры, в которые они с Маршели играли среди стогов сена в амбаре. Мягкое английское произношение ее матери, которое ничуть не изменилось за все эти годы. В детстве оно казалось Фину таким странным.
— Нам нужна дополнительная информация об отце, — говорила тем временем Маршели. — Попросили в доме престарелых, — они решили, что будет лучше пока не говорить старой леди правду. — И я бы хотела взять старые фотоальбомы, поразбирать их с отцом. Говорят, фотографии помогают стимулировать память.
Миссис Макдональд была просто счастлива достать старые фотографии. Она предложила посмотреть их прямо сейчас. Ведь у них так редко бывают гости! Она говорила во множественном числе, как будто не выгоняла мужа из дома. Возможно, так работал психологический механизм вытеснения. Или же она давала понять: эту тему лучше не поднимать.
Альбомов оказалась почти дюжина. Самые новые — в ярких цветочных обложках, более давние — в строгих переплетах в зеленую клетку. Самые старые миссис Макдональд унаследовала от родителей. В них хранились поблекшие черно-белые снимки давно умерших людей, одетых по моде прошлого века.
— Это твой дедушка, — мать Маршели указала на выцветший, передержанный снимок с потрескавшимся глянцевым покрытием. На нем стоял высокий мужчина с копной кудрявых темных волос. — А вот твоя бабушка.
Это оказалась невысокая женщина с длинными светлыми волосами и слегка ироничной улыбкой.
— Что скажешь, Фин? Маршели — ее копия, правда?
Маршели и правда была так похожа на свою бабку, что жуть брала.
Затем миссис Макдональд перешла к своим свадебным фотографиям. Это уже были шестидесятые годы — яркие цвета, брюки-клеш, майки на бретельках и рубашки с цветочным рисунком, со слишком длинными воротниками. Длинные волосы, челки, бакенбарды. Фину было немного неловко смотреть на этих людей. Он задумался о том, как будут выглядеть фотографии его молодости с точки зрения грядущих поколений. Все, что сегодня в моде, при взгляде в прошлое кажется смешным.
Тормоду в то время было лет двадцать пять. Волосы, вьющиеся вокруг лица, очень шли ему. Фин мог бы и не связать этого юношу с тем человеком, чьи очки вылавливал из писсуара только вчера. Но у него сохранились воспоминания детства о высоком, сильном человеке в синем комбинезоне и кепке, постоянно сдвинутой на затылок.
