Хокан Нессер - Человек без собаки
— Это потому, что ты еще ничего умного не писал.
— Еще раз спасибо. С такими врагами не нужен никакой брат.
— Вот, опять!
— Что опять?
— Ты перевернул фразу.
— Ничего я не переворачивал.
Молчание.
— Не переворачивал!
Молчание.
Ничего безобразнее этих обоев в жизни не видел, подумал Кристофер Грундт. Да и вся комната не лучше. Даже я, наверное, смотрюсь красавцем на фоне этих стен.
Может, разбежаться и влепиться башкой в одну из них? Два дня без сознания — и я в Сундсвале.
Карл-Эрик Германссон никогда не злоупотреблял спиртными напитками, но поскольку он угощал всех выпендрежным виски Якоба Вильниуса, не мог не предложить стаканчик и Роберту, когда тот появился в двадцать минут восьмого. Не хотелось бы, но надо держать фасон. Он начал говорить о дожде — дождь и в самом деле начался, ледяной дождь, каждую минуту готовый перейти в снег, всю осень шли дожди… говорил, говорил, но когда обменялся рукопожатием с единственным сыном, почувствовал нечто вроде зубной боли. Всех можно обмануть, подумал он. Себя не обманешь.
Пришлось налить и остальным — к этому времени гости успели опустошить свои стаканы. И никто не отказался. Исключение составили Розмари (она в десятый раз повторила, что никогда не понимала вкуса в королевском напитке) и Кельвин — теперь он улегся под столом и внимательно изучал рисунок на ковре.
И вполне возможно, что именно вступительная доза божественного односолодового виски сделала этот вечер таким, каким он стал.
А может, и не в этом дело. Может, все дело было в туманном психологическом подтексте, в комбинации осознанных и неосознанных факторов, которые никто из присутствующих не мог ни понять, ни тем более проанализировать.
А скорее всего, — и то и другое. И виски, и психология.
Глава 7
— В последнее время я часто об этом думаю, — сказал Якоб Вильниус. — Почему люди не покидают эту страну при первой возможности? Зачем просыпаться февральским утром в Траносе, когда можно с таким же успехом делать это в Севилье? Я прекрасно понимаю ваше решение.
— Для такого решения требуется определенный кругозор, — сказал Карл-Эрик, давая понять, что и он немало передумал по этому вопросу. — А кругозор есть далеко не у всех. Да этого и желать нельзя.
— Когда вы едете? — спросил Лейф Грундт.
— Дом освобождается первого марта, в худшем случае пятнадцатого. Вещи, те, что не возьмем с собой, сдадим здесь на склад. Пока ведь речь еще не идет о наследстве.
— О боже! — Кристина вяло повела рукой. — Мы даже не думали…
— В Испании хорошо, — сказал Лейф. — Сорок миллионов испанцев не могут ошибаться все разом.
— Вообще-то сорок два, — поправил Карл-Эрик. — На первое января две тысячи пятого года. Но у них тоже демографический перекос вроде нашего. Население стремительно стареет.
— И с вашим приездом дело не улучшится, — заметила Кристина. — Только поспособствуете перекосу. Дальнейшему.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Карл-Эрик и посмотрел в пустой стакан.
— В излишней доброте тебя не упрекнешь. — Эбба свирепо взглянула на младшую сестру и подняла вилку. — Но… насколько мне известно, вы же никогда не собирались никуда уезжать, папа? Надеюсь, это никак не связано… с осенними событиями.
— Разумеется, нет! — воскликнула Розмари, словно ожидала этот вопрос. — Не понимаю, о чем ты. Неужели никто не хочет еще кусочек пирога? Второй почти и не начали.
— А я как раз и собрался на кухню, — улыбнулся Лейф.
— А я бы с удовольствием выпил еще пива, — сказал Роберт и тяжело поднялся с кресла. — Но пирог вряд ли — наелся. Извини, мама.
— Нечего извиняться. Не хочешь — значит не хочешь, — грустно сказала Розмари.
— Блябу! — неожиданно завопил Кельвин из-под стола.
— У нас, само собой, нет намерений присоединяться к какой-нибудь дебильной шведской колонии. — Карл-Эрик поставил стакан и украдкой посмотрел на жену. — И не забудьте: стоит чуть-чуть, совсем чуть-чуть поскрести землю Андалузии, и мы находим культурное наследство, равного которому нет во всей Европе. Да что там в Европе — во всем мире! Там не было мрака Средневековья. Повсюду мы находим следы замечательного сосуществования мавританской и еврейской культур, уникального не только географически, но и, смею заверить, уникального исторически! Сидеть в Альбецине и любоваться Альгамброй, а тут еще кто-то играет на классической гитаре под платаном… Да, — он довольно хохотнул, — должен признать: Якоб прав. Это нечто совсем иное, чем вторник в Траносе.
— Б-р-р… — поморщился Якоб Вильниус.
— Якоб терпеть не может не только Транос. Вообще всю шведскую провинцию… — Кристина усмехнулась. — Транос просто попался ему на язык.
— Надеюсь, пирог не пересолен, — озабоченно произнесла Розмари Вундерлих Германссон.
— Пирог изумительный, мамочка, — сказала Эбба Германс-сон Грундт.
— А дом удалось продать? — спросил практичный Лейф. — В наше время это не так легко.
— Лейф! — строго посмотрела на него Эбба.
— Еще не совсем… — Розмари озабоченно обвела взглядом гостей. — Так как с солью? Теперь столько сортов соли, не угадаешь.
— В среду подписываем контракт. — Карл-Эрик тяжело положил руку на стол.
— Неужели никто не хочет добавки мороженого? У нас его несколько тонн. Дети, как вы насчет мороженого?
Розмари озабоченно посмотрела на внуков. Кристофер и Хенрик синхронно покачали головами.
— Они постепенно становятся мужчинами, — заметил Якоб. — Приходит момент, когда перестаешь интересоваться малиновыми тянучками и «бугги».
— Что это за «бугги»? — машинально спросил Кристофер.
— Сорт жвачки, — со знанием дела разъяснил Лейф Грундт. — До сих пор числится в ассортименте, хотя никто не покупает. Вы не забыли песенку «Четыре „бугги“ и кока-кола»? Была хитом в свое время…
— Holy cow… — буркнула Кристина.
— Кока-колу знаю, — сообщил Кристофер.
Слово взял Карл-Эрик:
— Не знаю, заметили ли вы, но, когда дело касается вторичного культурного наследия, всегда речь идет о смене парадигмы.
У Кристофера отвалилась челюсть.
— Молодежь вряд ли сегодня знает, кто такие были Хассе и Таге, никогда не слышали о Йосте Кнутссоне или Монике Сеттерлунд[23]. Нет, мои-то ученики, разумеется, знают, но ведь они составляют исчезающе малый процент… Пожалуйста, попробуйте малагу, мы все равно через три месяца пополним наши запасы.
— С удовольствием, — сказал Лейф. — Но кое-что из культурного наследия живо и будет жить. «Эмиль из Лённенберги», к примеру. Или «Консум». Давайте выпьем… давай выпьем, дорогая моя женушка. Подумай только, завтра тебе сорок! А по мне, так больше тридцати девяти с половиной не дашь.
— Спасибо. Очень остроумно, — сказала Эбба, не глядя на мужа. — Вы, наверное, не знаете — «Консум» осенью организовал курсы остроумия для продавцов. Лейф был одним из первых.
Карл-Эрик скрипнул зубами и прокашлялся, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу, и вернулся к смене парадигм.
— «Fucking Amal»[24], к примеру. Знаете, что сказал после премьеры один из моих учеников? Факинг— знаю, что значит, а вот что такое Омоль?
Он довольно хохотнул. Его хорошее настроение ненадолго передалось собравшимся за столом. Словно бы в комнату залетел слегка поддатый ангел радости, помахал крыльями, быстро обнаружил, что ошибся дверью, и ретировался. Тихое замечание Хенрика никто не расслышал, кроме Кристины.
— Эта история была во всех газетах.
— А что, погреб там есть? — спросил Лейф. — Для вин?
— Да, своего рода продуктовый погреб, — с удовольствием пояснил Карл-Эрик. — Двенадцать — пятнадцать кубометров, так что и для вин место найдется.
— Пора ставить кофе, — решила Розмари.
— Мне, если можно, чай, мамочка, — ласково сказала Эбба. — Я тебе помогу.
По лестнице спустился Якоб Вильниус.
— Наконец-то, — недовольно сказала Кристина. — Где ты пропал?
— Укладывал ребенка, дорогая, — скромно сообщил Якоб и отпил малаги из бокала, стоявшего на дубовом подсервантнике рядом с кусочком берлинской стены под стеклом. Потом сел на диван между Кристиной и Хенриком.
— Он засыпает за три минуты.
— На этот раз за сорок пять. О чем вы беседуете? Я пропустил что-то интересное?
— Не думаю. — Кристина едва заметно усмехнулась.
— Что тут может быть интересного? — неожиданно брякнул Роберт. — А когда можно будет идти спать без специального разрешения?
Наступила внезапная тишина. Странная тишина — в гостиной сидели девять взрослых, к тому же разгоряченных ужином людей.
— Прошу прощения, — спохватился Роберт. — Извини, мама. Мне кажется, я выпил немного лишнего.
