Ирина Львова - Стелла искушает судьбу
— Извини, Андрей! Каскадер тоже не всегда способен удержать удар! Я сожалею… — По губам Муртазина зазмеилась улыбка. — Издержки производства!
— Ты… Ты… Я же лицом работаю!
— М-да… — Подошедшая Эльвира с сочувствием взглянула на Огульникова. — Такое не загримируешь!
— Михаил! — заорал актер. — Ты посмотри, что он наделал! А у меня завтра вечером спектакль.
— Ну, Андрей! Я все понимаю… — Режиссер старательно изображал сочувствие. — Но это же кино… Давай сцену доработаем. Приковывай его к батарее… К камере встань спиной… А Рустама мы накажем… Премии лишим! — Он подмигнул Муртазину, воспользовавшись тем, что героя окружили причитавшие дамы — Аня, Юля и Таня.
Огульников, утративший от такого отношения режиссера дар речи, отодвинул девушек и покорно поплелся на место.
— Мотор! Так! Так! Теперь наручники… Уходишь… Рустам лежит… Лежит… Поднял голову… С недоумением смотрит на наручники… Дергай!
То ли наручники, перекинутые через трубу парового отопления, были плохо подпилены, то ли Рустам был еще слишком зол, то ли батарея была установлена еще до войны. Со страшным скрежетом она оторвалась от степы и… от трубы, из которой немедленно зафонтанировал кипяток.
Рустам в некоторой растерянности смотрел на уцелевшие наручники. Дамы-поклонницы, вновь окружившие пострадавшего кумира, визжали. От кафельного пола поднимался пар. Директор, от ужаса мгновенно протрезвев, стонал, обхватив голову руками. А режиссер истошно орал:
— Снимай! Снимай!
— Смываемся, быстро! — Ирина схватила совершенно ошалевшую Стеллу за рукав и повлекла к выходу: — Сейчас здесь будет грандиозный скандал!
* * *Бурно вились снежинки в кругах света от раскачиваемых ветром фонарей. К восьми часам вечера под ударами превосходящих сил освободителей дом отдыха «Сорокино» был очищен от гнусных оккупантов Остатки съемочной группы топтались на подъездной площадке у главного входа.
Уже отбыли на мосфильмовской машине режиссер с супругой, которую до сих пор ни Стелла, ни Ира не видели, и оператор Егор.
Уже укатил Доктор — Костров на своем «БМВ», прихватив приятеля — Огульникова. Уже погрузился в директорский «жигуль» Радкевич. Уже отправили вместе с осветителями на японском студийном фургончике Юлю и Аллу Владимировну Извекову, и отъехали на нескольких автомобилях каскадеры-охранники, а автобуса для групповки все не было…
Светлана Ивановна металась как угорелая. Столкнувшись со спокойно взиравшим на всеобщий разгром директором, она закричала:
— Есть у вас совесть? Возьмите Загурскую в машину! Она же беременная!
— Да ради Бога! — безразлично махнул рукой директор, который, казалось, сознательно не принимал никакого участия в царившей вокруг суматохе.
Ирина в сбившемся на плечи платке и распахнутой шубе подбежала к потерявшей бдительность, на миг остановившейся Светлане Ивановне.
— Подписывай немедленно! — рявкнула она, всовывая в руки оторопевшей женщине ведомость, которую сама оформила по всем правилам.
— Ты куда массовщиков вписала? У них свой бригадир…
— Не мое дело! Они работали сегодня в групповке — плати за смену, как положено!
— Но, Ира…
— Подписывай!
Светлана Ивановна метнулась было в сторону, услышав перекрывший на мгновение всеобщий гвалт голос гримерши Эльвиры:
— Я в автобусе не поеду! Куда мне все это девать? — У ее ног действительно стояли на снегу два огромных кофра и внушительных размеров дорожная сумка: — Дирекция обязана…
Но Ирина была начеку. Она схватила Светлану за локоть и зашипела ей в ухо:
— Подписывай! Мне еще Танюшку, бухгалтера, ловить! И кассиршу!
— Да некогда мне!
— Подписывай!
Устав от Ириной непреклонности, бедная женщина подмахнула ведомость:
— Все равно директор не подпишет!
— А вот подпишу! — вдруг вредным голосом заявил Владимир Борисович. — Мне теперь все равно…
* * *Намерзшимся за целый час ожидания на лютом морозе (их даже из вестибюля выгнали!) актерам групповки дребезжавший, буквально разваливавшийся на ходу, древний носатый «кавзик» показался раем. Они покинули многострадальный дом отдыха «Сорокино» последними, вместе с заиндевевшей до состояния сосульки Светланой Ивановной.
По салону гуляли неутишимые сквозняки, изморозь узорила окна не только снаружи, но и изнутри. Стелла с Ириной жались друг к другу в тщетном стремлении хоть чуть-чуть согреться.
— Тяжела и неказиста жизнь советского артиста! — завопил вдруг лысый Новиков, сверкнув железным зубом. — Эх, ничего для своего братана актеришки не жалко. Налетай, ребята, подходи по одному: у меня водка есть — на последний съемочный день берег… Вот он и пришел!
— Как последний? — ахнула Стелла, поворачиваясь к нему.
— Н-нич-чего н-не п-посл-ледний! Д-договорятся! — стуча зубами, вмешалась Светлана Ивановна. — Эй, слушайте: в воскресенье всех об-бз-званивать буду! Чтоб как шт-тык!
Стелла приуныла — еще одну ночь на вокзале перекантоваться можно, а четыре… Она просто не выдержит! Да и куда ей звонить? Может, попросить у Светланы Ивановны телефон?.. Нет! Хватит. Пора домой, осточертели ей вокзалы и приключения…
— Леонидовна! — продолжил, когда все выразили безоговорочное согласие, Новиков. — Ты сегодня наши денежки у них прям из горла выдрала! Давай первая.
Лысый, сидевший один, расстелил сбоку от себя газету, на которой стояла еще закрытая, подозрительного вида бутылка водки и захватанный граненый стакан, кроме того, там лежал порезанный на тоненькие до прозрачности кругляшки соленый огурец и полбуханки черного хлеба.
— Свет-Ванну угости, — рассмеялась Ирина, — а то даст наша начальница дуба, кто нас в воскресенье обзванивать будет?
— И то правда! — хмыкнул Новиков.
— Ир, а ты Леонидовна? — поинтересовалась шепотом Стелла.
— Угу. Очень у меня лихо фамилия с отчеством сочетается. Леонид — «сын льва» по-гречески, ну а Львова… Само за себя говорит. По всем статьям — львица. Не понимаю, почему у моих родителей не хватило юмора назвать меня Леонсией или Леонтиной… — Ирина лукаво посмотрела на приятельницу.
— А я… — Стелла покраснела, вспомнив, как смутилась, отдавая свой паспорт при заполнении ведомости приятельнице в руки. Та, правда, смеяться не стала, промолчала, но Стелла до сих пор чувствовала себя неловко. — Просто меня с детства все так звали.
— Пустяки, — усмехнулась Ирина. — Повзрослеешь — избавишься от этой придури.
— Если хочешь, называй меня Светой.
— Зачем? — искренне удивилась женщина. — Я уже так привыкла…
Водка помогла. Бутылку Новикова прикончили с энтузиазмом. Романов и Черняев тоже оказались запасливыми… Согревшись, актеры оживились, и к проходной «Мосфильма» подъехал не «катафалк», как можно было ожидать, а настоящий передвижной цирк.
Даже в метро Ирина и Стелла все еще смеялись, вспоминая анекдоты и случаи из актерской жизни, услышанные ими сегодня.
— Ну, прощай. — Стелла отвела глаза, протягивая Ирине руку.
— Как это — прощай? — не поняла та.
— Ну… Я на вокзал поеду… Попробую билет поменять… Все равно меня Свет-Ванна нигде не найдет…
— Ах ты глупышка! — обняла девушку за плечи Ирина. — Так я тебя и отпустила! У меня места много и… никого, кроме Бастинды.
— Кого? — Слезы, уже было заблестевшие в глазах Стеллы, мгновенно высохли.
— Кошки…
* * *Войдя в квартиру, Влад пробежал прямо в обуви на кухню и хлопнул дверцей холодильника.
— Ну Мишка! — пробормотал он, возвращаясь в прихожую, где, все еще не решаясь снять шубку, стояла Рита. — Понимаешь, тут есть совсем нечего. — Он виновато развел руками. — Я сейчас сбегаю поищу что-нибудь, а ты пока располагайся… Будь как дома. Можешь душ принять — там, в ванной, все есть… И знаешь, возьми что-нибудь в баре. Выпей, успокойся. А когда я вернусь, мы с тобой все обсудим. Ладно? Ну, держись, не вешай носа!
Он убежал, а Рита еще несколько минут топталась в коридоре, соображая, как ей поступить — остаться или бежать куда глаза глядят?
«Душ прими… Выпей… — Злые слезы навернулись ей на глаза. — Понятно, что ему от меня надо! Благодетель! Решил воспользоваться тем, что я в безвыходном положении… А почему в безвыходном?»
Она залезла в коричневый чемодан, извлекла оттуда целлофановый пакет, полный фотографий, писем, открыток и документов, а из него — паспорт, авиабилет и двадцатипятирублевку.
«Щедрая, стерва», — вздохнула Рита. Она вытерла глаза и нехорошо усмехнулась.
Сбросив шубу и старенькие сапожки, она прошла в комнату.
«А что? Здесь очень даже… Приют для начинающей шлюхи…»
В комнате было одно широкое и высокое окно с балконной дверью, занавешенное золотисто-коричневыми шторами. Рядом стоял сложенный диван-кровать с журнальным столиком и двумя креслами, в глубине, в алькове, застеленная покрывалом софа за такими же занавесками, что и на окне, а всю стену напротив дивана занимал огромный стеллаж с как бы встроенной в него аппаратурой, полки которого ломились от аудио- и видеокассет. Наверху же ярмарочно сияли книги в шикарных переплетах. Между стеллажом и балконом был втиснут обеденный полированный стол с шестью стульями от чешского гарнитура.
