Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам
Вопрос. Знали ли вы о том, что ваша жена хотела сделать аборт?
Ответ. В первый раз слышу.
Вопрос. Вы можете сказать, о какой измене шла речь в предсмертном письме вашей жены?
Ответ. Не знаю. Никогда не интересовался, как она проводит время без меня. Считаю ревность и подозрения унизительными как для мужчины, так и для женщины.
Вопрос. Имеются ли у вас подозрения в отношении когонибудь, с кем могла вам изменить жена?
Ответ. Я уже сказал, что ревность и подозрения считаю недостойными качествами. Поэтому никаких подозрений у меня нет…»
Читая протокол допроса, я ощутил странное чувство.
Совсем недавно я подобные рассуждения слышал. И, перелистав дело, остановился на показаниях Коломойцева.
Не знаю, кто из них кого учил жить, но взгляды обоих приятелей совпадали. Или они действительно единомышленники? Мне показалось, что я перестал понимать людей, родившихся на двенадцать — пятнадцать лет позже. Неужели мои взгляды на супружескую жизнь, верность, честь безнадёжно устарели?
Если это так, пусть я лучше буду выглядеть старомодным, но зато, по-моему, естественнее. Потому что ревную, когда люблю, и не представляю себе, что может быть иначе…
Из Вышегодска пришла справка.
«На Ваш запрос, когда Залесский В. Г. и Залесская А. С. зарегистрировали свой брак, сообщаем:
По книге записей актов гражданского состояния Залесский Валерий Георгиевич 1945 года рождения и Кирсанова Ангелина Сергеевна 1947 года рождения зарегистрировали свой брак третьего января 1976 года, о чем имеется соответствующая запись и подписи вступающих в брак. По вступлении в законный брак с Залесским В. Г. Кирсанова пожелала взять фамилию мужа. Раньше, до этого, заявлений о желании вступить в брак от Залесского В. Г. и Кнрсановой А. С. не поступало. Заведующая бюро загса города Вышегодска Орехова».
Выходило, Валерий и Аня жили-поживали пять лет, сын подрос, и вдруг решили зарегистрироваться. И тут же махнули в. Крылатое, предварительно подкинув ребёнка родителям Залесского в Одессу.
Может быть, вторая беременность подтолкнула пойти в загс? Но Аня, наверное, ещё не знала о ней… Непонятно.
Я поинтересовался, а где же родители Залесской. Из автобиографии в её личном деле выяснилось, что она сирота. Тоже факт интересный.
По поводу Ильина мне удалось собрать любопытные сведения.
Во-первых, он кончал тот самый институт, что и Залесская (копия диплома в отделе кадров совхоза). Мне, как следователю, надо бы воскликнуть: эврика! Вот он, третий, в злополучном извечном треугольнике. Он, она и он. Но я боюсь слишком очевидного. Все разговоры о том, что его часто видели с Залесской, пока оставались деревенскими сплетнями. И вызвал я его пока что под предлогом уточнить кое-какие сведения о Залесских…
Из моего окна виден подъезд конторы совхоза. За несколько минут до того, как Ильин должен был зайти ко мне на допрос, подъехал мотоцикл с коляской. Водитель, коренастый, плотный парень, положил шлем в коляску и быстро прошёл в здание, Мне показалось, что это главный агроном. Я его ещё не видел, хотя жил в Крылатом больше недели.
В дверь постучали. Действительно, Ильин. Он был в кожаной куртке, какие можно увидеть в кинокартинах о революции на комиссарах, только без портупеи. Жёсткий ёжик на голове, серые глаза, белесые, едва приметные на загорелом лице брови. Рук его я почти не видел. Он держал их в карманах кожанки. А мне всегда любопытно следить за руками. Можно справиться с лицом, с выражением глаз, но руки обязательно выдают состояние человека.
— Николаи Гордеевич, вы кончали институт в Вышегодске?
— Вы хотите сказать, знал ли я там Залесских? Знал.
С Валерием мы учились на одном курсе. В одной группе.
Ну что ж, с ним, видимо, надо прямо, без обиняков.
Примем его тактику.
— Он не закончил. Вы не знаете почему?
— Нет, не интересовался.
— На каком курсе Залесский ушёл из института?
— После четвёртого.
— Странная позиция. Товарищ бросает учёбу, и вас это не касается. — Ильин пожал плечами. — Вы комсомолец?
— Член партии.
— Давно?
— Вступил на третьем курсе института.
— Тем более…
— Мы, кажется, с вами не на заседании парткома… — Он усмехнулся.
— Я не касаюсь ваших партийных обязанностей, — сказал я сухо. — Просто мне кажется, в человеческом плане член партии должен быть более принципиальным, чем другие…
— Вы не знаете меня, а уже делаете какие-то выводы, — перебил он.
— Хочу узнать, — спокойно произнёс я.
Ильин сурово спросил:
— Любопытно знать зачем?
— Имею я право на простую человеческую любознательность?
— Конечно.
— Благодарю вас. Чтобы устранить возможные недоразумения, хочу вам сказать: меня интересуют в сегодняшнем нашем разговоре кое-какие подробности о супругах Залесских.
— Я так и понял.
— Ну и прекрасно… Вы были с Залесским друзьями?
Ильин мгновение помедлил.
— Говоря честно, так и не стали.
— А Залесскую, тогда Кирсанову, вы хорошо знали?
— Достаточно.
— Как? По учёбе, общественной работе или вне студенческой обстановки?
— По учёбе не сталкивались. По общественной работе-приходилось. Она была в студкоме. Я тоже. Как вы говорите, вне студенческой обстановки встречались. На лыжах ходили, летом — в походы…
— А ближе? Например, на вечеринках?
Ильин повёл плечами. Мне показалось, кулаки в кармамах кожанки плотно сжались. Будто даже кости хрустнули.
Или это скрипнула кожа куртки…
— На се свадьбе не гулял.
— А была она, свадьба?
— Не знаю.
— Но об их связи вы знали? Это было как раз на четвёртом курсе.
Он посмотрел на меня недобро. Хмуро посмотрел. Или печально?
— Николай Гордеевич, мне кажется, наш разговор вас задевает.
— Задевает, — сказал он. — Потому что я считаю отношения между мужчиной и женщиной прежде всего их личным делом. И только их. Можно осуждать или одобрять общественное поведение человека. Но касаться интимной стороны жизни-полагаю неправильным.
— Происшедшее с Залесской вы считаете делом общественным или личным? — Я произнёс эти слова намеренно жёстко.
Я видел — он растерялся. Во всяком случае, ему понадобилось время, чтобы подыскать нужный ответ.
— Единственное, о чем можно говорить, это о её обязанности по отношению к сыну…
— И ещё вопрос. Вы здесь поддерживали с Залесскими прежние отношения?
— Какие прежние?
— Мне кажется, вместе проведённые студенческие годы сближают… Тем более-вдалеке от родных мест.
— А мне здесь не до туристических походов и лыжных прогулок.
— Значит, вы не встречались, например, за праздничным столом или просто не проводили вечер, вспоминая Вышегодск?
— Специально-нет. Может быть, перебрасывались несколькими фразами на улице. И все.
— С кем? С Валерием или с Аней?
— С обоими.
— Вы питаете неприязнь к кому-нибудь из них?
— Мне кажется, мои личные чувства не имеют никакого отношения к делу, — отрезал Ильин.
Резкий тон, каким были произнесены эти слова, меня немного задел. Но я постарался спросить как можно спокойнее:
— Николай Гордеевич, вы не помните, о чем шла речь на собрании работников совхоза в конце мая? — Он поднял брови. — Когда вы выступали в клубе.
— Наверное, о посевной. Во всяком случае, не о балете.
— Отдавая дань вашему остроумию, хочу напомнить, что я приехал сюда не цветочки разводить. И копаться иной раз в чьих-то интимных отношениях для меня не хобби, а работа… На сегодня у меня вопросов больше нет.
Он, ни слова не говоря, расписался в протоколе, как мне показалось, не читая, и ушёл, холодно попрощавшись.
Я встал у окна, но так, чтобы меня не было видно с улицы.
Главный агроном быстрой походкой вышел из двери, надел шлем, одним рывком завёл мотоцикл, сел на сиденье и рванул с места.
Растрёпанный пёс, который всегда дремал на крылечке конторы, от неожиданности вскочил и, сжавшись, трусливо смотрел вслед удаляющемуся мотоциклу.
Странно вёл себя Ильин. Настораживающе.
Я перечитал его показания. И пожалел о том, что не сохранил на бумаге те моменты, когда он был язвителен и раздражён. Ведь на эмоции я не имею права. В душе — сколько угодно. В документах же должны быть сухие факты. А как важно отразить состояние человека. Да, жаль, что я не имел возможности сегодняшнюю беседу записать на магнитофон. Потому что видел, чувствовал — за его неприязнью кроется нечто. Что именно, я пока не знал. Не будет же человек ни с того ни с сего раздражаться и ожесточаться.
Может быть, ему не понравилась моя физиономия?
Тоже бывает. Или гордыня? Как-никак-он главный агроном, имеет некоторую власть над людьми… Кто-то из великих говорил, что не всякому человеку власть по плечу. А тут какой-то следователь осмеливается затронуть начальственную персону. Мне с такими людьми приходилось сталкиваться не раз. Я вспомнил, как разговаривал с ним по телефону директор совхоза. «Не в службу, а в дружбу…» Ведь Емельян Захарович ему в отцы годится. Не говоря уже о том, что руководитель — он, Мурзин.
