Оса Ларссон - Солнечная буря
Они с Ребеккой вместе идут в магазин «Ика», чтобы купить молока. Ребекка вдыхает вкусный запах горячего асфальта. Она рада, что Томас пошел с ней за молоком. В остальное время она вынуждена делить его с другими.
— Не знаю, — медленно отвечает она, попутно решая про себя, что не будет рассказывать правду. — Возможно, он интересуется мною, но сейчас в моей жизни нет места никому, кроме Бога. В ближайшее время я намерена отдаться Ему на сто процентов.
Она срывает веточку березы, мимо которой они проходят. Маленькие зеленые листочки пахнут счастливым летом. Она кладет один листок в рот и жует его.
Томас тоже срывает на ходу листок и тоже запихивает в рот. Он улыбается.
— Ты мудрая девушка, Ребекка. У Бога на тебя большие планы, мне это известно. Чудесное время, когда твоя любовь к Богу только пробудилась. Очень правильно, что ты хочешь насладиться этим чувством.
Она услышала голос Санны, поначалу издалека, потом совсем близко.
— Смотри! — пропищала Санна, схватив ее за плечо. — О нет!
Они уже подъехали к полицейскому отделению. Ребекка припарковала машину. Поначалу она не поняла, что имеет в виду Санна, затем увидела журналистку, бегущую к их машине с микрофоном наперевес. Позади журналистки стоял мужчина, наводящий на них свою камеру, как черное дуло пулемета.
* * *Карин, жена пастора Гуннара Исакссона, сидела в Хрустальной церкви с полузакрытыми глазами и делала вид, что молится. До вечернего собрания оставался час. На сцене распевался госпел-хор: тридцать молодых женщин и мужчин, черные брюки, фиолетовые джемпера с изображением желто-оранжевого взрыва на груди и надписью «Joy».
Раньше она была почти до боли влюблена в этот зал. Фантастическая акустика. Как сейчас — растянутые гласные возносились к потолку, а потом стекали вниз, на глубину, до которой могли добраться лишь басы. Теплый свет. Полярная ночь за огромными стеклянными окнами. Средоточие божественной силы в недрах стужи и мрака.
Музыканты с электрогитарами и бас-гитарами настраивали свои инструменты. Раздался приглушенный щелчок — осветитель включил прожекторы, направленные на сцену. Звукооператоры бились с микрофоном, который не желал работать. Они говорили в него, но ничего не было слышно, а затем он внезапно издал громкий отвратительный писк.
Руки у Карин чесались. Сегодня утром сыпь опять набухла и покраснела. Она задумалась, не псориаз ли это. Только бы Гуннар не заметил. В его молитвах она не нуждалась.
Мебель в зале была переставлена: стулья теперь располагались кольцом вокруг того места, где лежало тело Виктора Страндгорда. Просто как в цирке. Карин посмотрела на своего мужа, сидящего в первом ряду, на его толстую шею, свисающую на белый воротник рубашки. Рядом с ним сидел Томас Сёдерберг и пытался собраться с мыслями перед вечерней проповедью. Она видела, как Гуннар утыкается взглядом в Библию, решив ему не мешать, но тут же забывает о своем решении и начинает говорить. При этом его правая рука взлетает и начинает описывать в воздухе странные фигуры.
После Рождества он решил начать худеть. Сегодня отказался ужинать. Она сидела у стола и накручивала на вилку спагетти, а он смусолил три груши, стоя возле мойки. Его широкая спина, склонившаяся над мойкой. Чавканье и хлюпанье. Капли сока, с шумом падающие на нержавеющую сталь. Левая рука, прижимающая к животу галстук.
Она посмотрела на часы. Через пятнадцать минут он покинет свое место рядом с Томасом Сёдербергом, тихонько прокрадется к машине, поедет в «Эмпес» и тайно съест гамбургер. Вернется обратно, зажевывая запах мятной жвачкой.
«Ври кому-нибудь, кому это интересно, — хотелось ей крикнуть ему. — Мне нет до тебя дела».
Поначалу он был совсем другим человеком. Подрабатывал завхозом в школе Бергаскулан, где она работала учительницей. У нее было высшее образование — ему это очень нравилось. Он ухаживал за ней шумно и открыто, придумывал себе какие-то дела в учительской, когда у нее случалось «окно». Шуточки, смех и неиссякаемый поток плохих анекдотов. А за всем этим таилась неуверенность в себе, которая тронула ее. Восторженные комментарии коллег. Как он с восхищением складывал руки, когда она появлялась с новой прической или в новой блузке. Она видела, как он играл с детьми на школьном дворе. Они его обожали. Добрый дяденька. Тогда ее менее всего волновало, что он не читает книг.
И лишь позднее, когда он оказался в тени Томаса Сёдерберга и Весы Ларссона, в нем проснулась жажда самоутверждения.
Тогда-то все и началось. Она стала ходить с ним в баптистский храм. Этот приход был тогда на грани закрытия. Посетители службы выглядели так, словно зашли на минутку, чтобы отдохнуть по дороге в могилу. Сигне Персон с прозрачными, тщательно уложенными волосами. Просвечивающий череп, розовый с коричневыми пятнами. Арвид Калла, когда-то работавший грузчиком в «LKAB», а ныне пребывающий в полудреме на церковной скамье, беспомощно сложив на коленях огромные кулаки.
Само собой, денег на освобожденного пастора не было — их едва хватало на отопление церкви. Гуннар Исакссон стал там единовластным управляющим. Ремонтировал и поддерживал то, на что хватало средств. Вздыхал по поводу того, на что их не хватало. Например, от влажности в гардеробе начала портиться стена: слой краски раздулся, как вспухший живот, обои отслаивались. Предполагалось, что члены общины будут по очереди читать проповедь на службе, которая устраивалась по воскресеньям раз в две недели. Поскольку никто другой не высказывал желания, проповедовал Гуннар Исакссон.
Он никогда не терял нити в своих проповедях. Наобум плыл он по божественному ландшафту, хорошо знакомому еще с молодых лет. Но этот путь всегда получался примерно одним и тем же с обязательными остановками у любимых мест — «крещение Святым Духом», «се, творю все новое» и «глотнуть прямо из источника». Путешествие всегда, без исключения, заканчивалось проповедью пробуждения перед доброжелательной и без того давно обращенной к Богу паствой.
Утешало только то, что в прочих церквах города обстановка была не лучше. Храм Господа в Кируне: убогая затхлая хижина, готовая вот-вот обрушиться.
Вот Гуннар встал и направился к выходу. Из уважения убавил шагу у того места, где прежде лежал Виктор Страндгорд, — там уже возвышалась гора цветов и карточек. Гуннар кинул на жену быстрый взгляд и подмигнул — знак того, что он ненадолго вышел в туалет или переговорить с кем-нибудь в гардеробе.
Он не глуп. Совсем не глуп. Взять хотя бы то, что ему удалось пробиться сюда, возглавить этот приход вместе с Томасом Сёдербергом и Весой Ларссоном — без всякого образования, не имея таланта ловца душ. Уже одно это требовало недюжинных способностей.
Она вспомнила, как Гуннар рассказал ей однажды, что в приходе миссионерской церкви появился новый пастор. Молодая супружеская чета.
Пару недель спустя Томас Сёдерберг пришел на службу в баптистскую церковь. Устроился во втором ряду, кивал проповеди Гуннара. Одобряюще улыбался. Смотрел с серьезной задумчивостью. Жена Майя сидела рядом с ним, как прилежная ученица.
Затем они остались выпить кофе. За окном было темно и пасмурно, в небе повисли тяжелые снежные тучи. День закончился, едва успев начаться.
Майя говорила в ухо Арвида Калла громко и медленно. Попросила у Эдит Свонни рецепт ее сухариков с сахаром.
Томас и Гуннар оживленно беседовали с двумя старостами: то серьезные кивки, то взрывы смеха — как заученный танец. Братание.
И обязательный вопрос к тем, кто приехал из южных краев: вам у нас нравится? Как вы переносите холод и темень? Они ответили хором, что им очень нравится. Они совсем не скучают по дождю и слякоти. На следующее Рождество пригласят всех родственников в Кируну.
Уже одно это — что они не ощущали себя сосланными на край света, не ныли по поводу злого ветра и угнетающей тьмы — заставило смягчиться лица прихожан.
Когда они ушли, Гуннар сказал ей: «Какие милые. У этого мальчика много интересных идей».
В первый и последний раз он назвал мальчиком Томаса Сёдерберга, который был моложе на десять лет.
Две недели спустя Карин встретила Томаса Сёдерберга в городе. Она толкала перед собой коляску, снег залеплял лицо. Андреасу было два с половиной месяца, он спал, а она катила его вверх и вниз по улицам Кируны. Двухлетняя Анна тащилась рядом — этакий хныкающий довесок. У Карин озябли ноги и руки.
Настроение было на нуле. Усталость заполняла все существо, как серое поднимающееся тесто. Она чувствовала себя на грани срыва и всей душой ненавидела Гуннара. Анна выводила ее из себя, хотелось лечь и заплакать.
Томас появился у нее за спиной. Положил левую руку на ее левое плечо и одновременно догнал. На секунду, когда он поравнялся с ней, получилось, что он обнимает ее. Полуобъятие длилось чуть дольше, чем положено. Когда она обернулась, он широко улыбнулся. Поздоровался, словно они старые друзья. Сказал «привет» Анне, которая вцепилась в ее ногу и не ответила. Посмотрел на Андреаса, который спал в своем теплом конверте, как ангел Божий.
