Даниил Корецкий - Адрес командировки - тюрьма
— Ну ты, пошел сюда! Все остальные на коридор!
Шкафообразный прапор затолкал нарушителя режима в низкий дверной проем, его сотоварищи погнали остальных по длинному коридору, ведущему в режимный корпус.
* * *— Я не понимаю, что плохого в идее сионизма? Евреи хотят собраться вместе и одной семьей жить в своем государстве. Кому от этого плохо? Почему их надо преследовать?
Лицо Шнитмана выражало крайнюю степень негодования, как у примерного семьянина, которому в присутствии жены предложила свои услуги уличная проститутка.
— Разве я работал не так, как другие? Любой директор оставляет себе дефицитный товар, нет, не себе — уважаемым людям. Любой директор должен находить общий язык с проверяющими — и с ОБХСС, и торгинспекцией, и санитарными врачами… Надо строить человеческие отношения: подарки, угощения, в ресторан сводить, к отпуску путевку достать… А где на все на это взять деньги? У меня оклад сто сорок рублей, хотя я был директором сразу двух магазинов!
— Как так? — удивился Расписной.
После того, как он заступился за Якова Семеновича в вагоне, тот проникся к нему симпатией и доверием. Вначале Волк думал, что расхититель социалистического имущества и изменник Родине кормит его салом и колбасой в надежде на дальнейшее покровительство. Но оказалось, что этот фуцан и лох, этот первоход с голимыми статьями и так пользуется в тюремном мире невидимой поддержкой. В хате ему выделили место хотя и не самое козырное, но достаточно хорошее, рядом с углом людей.
Саня Самолет из соседней камеры орал на решке[56] и рассылал малявы, требуя разбора с фуфлометом, но, хотя он и был известным блатным, никто его не слушал и никаких разборов не затевал. А через пару дней Самолета до полусмерти избили в прогулочном дворике, и он вообще заткнулся. В тюремном Зазеркалье понятливость помогает сберечь здоровье и выжить, поэтому все правильно оценили происшедшее и к Якову Семеновичу стали относиться внимательно и уважительно, как на воле продавцы относились к своему директору.
— Вот так! — Яков Семенович молодецки улыбнулся. — Один магазин нормальный, на двенадцать торговых мест, а второй — филиал, маленький — всего три продавца. Его никто не проверял, а весь дефицит через него и уходил! Но это тоже непросто, не само по себе, все надо организовать, начальству лапу помазать, ну как обычно… Продавцы мне, я — в торг, из торга в управление и дальше по цепочке. Если бы я не собрался уезжать в Израиль, так бы все и шло как по маслу. А тут сразу ревизия, и налетели все кто мог… Так что я восемь лет строгого не за хищения и взятки получил, а за сионизм!
Вольф ничего не ответил. Это походило на правду. Но какое отношение к сионизму имеет известный "законник" Сеня Перепел, оказывающий в тюремном Зазеркалье могучую поддержку осужденному Шнитману?
— Так ты, выходит, политический? — усмехнулся местный пахан — медлительный кривобокий Грабитель Микула. Он не был авторитетом, и его поставили смотреть за хатой потому, что никого с более серьезной статьей здесь не оказалось. Недавно в корпусе началась покраска, камеры перетасовали и в сто восемнадцатую набили всякую шелупень. Грева, естественно, поступало меньше, зато жизнь шла тихо и спокойно. Сейчас Микула лечил ногу — жег бумагу и сыпал горячий пепел на безобразную красную сыпь между пальцами. Зэк, похожий на скелет, растирал черные хлопья по больному месту, второй — с тупым грушеобразным лицом подставлял вместо сгоревших новые клочки бумаги. Третий из пристяжи — то ли бурят, то ли калмык — аккуратно скатывал в трубочку расстеленную на столе газету. У окна Резаный и Хорек резались в карты, Драный и Зубач стояли рядом, наблюдая за игрой.
— Выходит, так! — с достоинством ответил Шнитман. — Они меня нарочно политиком сделали. Только просчитались! Через пару лет всех политических выпускать начнут, да еще с извинениями…
— Ишь ты! — Микула отряхнул черные руки, отер ладони о сатиновые трусы.
— Да, да! Еще на должности хорошие начнут ставить…
— Вот чудеса! — искренне удивился Микула. — Я часы с фраера снял, получил шестерик и чалюсь, как положено. А ты всю жизнь пиздил у трудового народа, да политиком стал, теперь должностей ждешь… Может, тебя председателем горисполкома сделают?
— Может. — Яков Семенович громко зевнул и почесал живот. — Только скорей всего — начальником торга. Мне это привычней.
— А если не туда все повернется, вдруг в другую сторону покатит? — недобро прищурился Микула. — Тогда приставят к стене да лоб зеленкой намажут…
— Типун тебе на язык! — замахал руками толстяк. Пристяжь рассмеялась.
— Оп-ля, снова карта моя! — раздался радостный выкрик: Резаный опять выиграл. Это был здоровенный детина с наглой рожей, он заехал в хату только вчера, но сразу же стал затевать игры и уже в пух и прах обыграл троих. Все трое были предельно обозлены и между собой шептались, что новичок шулерничает. Но сделать предъяву в открытую никто не отважился.
— Как катаешь, гад?! — Хорек замахнулся, но Резаный оказался быстрее и сильным ударом сбил его с лавки.
— Все чисто. Давай, расплачивайся!
— Хрен тебе! Думаешь, я не видел, как ты передернул?
Хорек оскалился, вытирая разбитые губы, сквозь серые зубы протиснулся нечистый язык, глаза лихорадочно блестели.
— Меня за лоха держишь? Только я с тобой не по-лоховски расплачусь! Брюхо вспорю и кишки на шею намотаю!
— Глохни, гниль, башку сверну!
Хорек бросился вперед и вцепился противнику в горло, свалив его на пол. Они покатились между шконок.
— Растяните их! — крикнул Микула и вздохнул. — На кой мне эти рамсы? Только зарулил к людям, а уже все перебаламутил. И вообще скользкий… Вчера полдня терли базар — много непоняток вылезло. Слышь, Катала, накажи его! Пусть заглохнет. А потом я его пробью по хатам, как-нибудь точняк подтвердится!
Несколько человек быстро разняли дерущихся. Хорек успел расцарапать противнику лицо и укусил за руку.
— Гля, он психованный! — Новичок показал всем прокушенную кисть.
— Ладно, заживет, — небрежно сказал Катала. — Давай с тобой картишки раскинем. Я никогда не базарю: выиграл, проиграл — без разницы.
— Давай раскинем, — неохотно ответил Резаный. — Только без интереса.
— Почему так? У меня и табак есть, и бабки, и хавка!
— Не, на интерес не буду. Я видел, как ты колоду держал.
— Да ладно. Не бзди!
— Сказал — нет! Без интереса — давай.
Катала задумался. Брови на лице картежника выгнулись домиками, выдывая напряженную работу изощренного ума.
— А хочешь, давай поспорим, что ты со мной на интерес сыграешь?
Резаный насторожился.
— Это как? Заставишь, что ли?
Катала усмехнулся:
— Да ты что! Ты же в путевой хате, тут беспределу не бывать… Кто тебя заставит? Сам сыграешь.
— Сказал же: я играть не буду!
— Вот и выиграешь спор! К тому же я против одного твоего рубля десять своих ставлю.
— Против одного моего десять своих? Так, что ли? Если я сотню поставлю, ты тысячу, что ли?
— Точно! Тысячу!
Резаный колебался. В тюрьме деньги имеют другую цену, чем на воле. И тысяча рублей — это целое состояние.
— Харэ. Только без подлянок. Давай смотрящих за спором, перетрем условия!
Смотрящими вызвались быть Зубач и Скелет.
— Значит, так… — Резаный загнул палец. — Первое: я на интерес с ним играть не сяду. Второе: ни он, ни кто-то другой меня заставлять не может.
Он загнул еще один палец.
— Третье: я ставлю сто рублей, а он тысячу. Так?
Катала кивнул:
— Так. Два уточнения. Ты добровольно сядешь со мной играть на интерес еще до ужина.
— Хрен. Вообще не сяду.
— До ужина…
Зубач и Скелет внимательно слушали.
— Расчет сразу, — сделал второе уточнение Катала. Резаный оживился:
— Значит, после ужина ты мне отдаешь бабки!
— Отдаст тот, кто проиграет, — опять уточнил Катала. — Сразу, как проиграет, так и отдаст. Согласен спорить?
Новичок подумал.
— Смотрящим все ясно?
— Конечно, брателла, — сказал Зубач. — Ясней некуда.
Вольф не понимал, как Катала собирается надуть новичка, но не сомневался, что своей цели картежник добьется.
— Ладно, спорим!
Резаный и Катала пожали друг другу руки, Скелет разбил рукопожатие.
— Спор заключен, — объявил он. Катала хищно улыбнулся:
— Давай, расплачивайся!
— Чего?! — возмутился новичок. — Я что, сел с тобой играть?
Катала кивнул:
— Да. Только что. Спор на интерес — это и есть интересная игра. Ты проиграл. Давай стольник.
— Что за херня! Мы спорили, что я в карты не сяду!
— Разве? Про карты разговора не было. Давай у смотрящих спросим!
— Это точно, про карты речи не было, — подтвердил Зубач. Скелет согласно кивнул.
