Валерий Махов - Вне закона
– Да я, Лена, все понимаю, но что-то здесь все равно не так.
– Ты мне сейчас, Антоша, напоминаешь Остапа Бендера, сдавшего чемодан с деньгами на почту. Но не в тот момент, когда он любовался собой и своим поступком со стороны, а в тот, когда вдруг понял, что потерял свой статус. Потерял в одну секунду то, к чему так долго и мучительно, через потерю любви, смерть друзей, гибель «Антилопы» шел долгие месяцы. А дальше, Антон, была длинная и унизительная сцена с баночкой «райских яблочек». Так вот, пока мы не дошли до нее, давай остановимся. Что случилось, то случилось. Я жива, слава Богу, старик мертв. Теперь на пути у нашего счастья остался один международный экономический кризис. То есть то, что бездарные политики придумали, чтобы оправдать собственные ничтожество и никчемность. Кузнецов – это серьезно, а кризис – это так, сущий пустяк. Спасибо тебе, мой защитник и повелитель.
Глава 45
Майор Дубцов тяжелым, плохо похмеленным взглядом долго смотрел в одну точку и не знал, что ответить.
– Повторяю вопрос: «Кто мы? Куда мы идем? Что движет нами?» – Голос Кротова доносился откуда-то издалека. Будто бы с другого берега быстрой черной реки, чтоб она высохла.
Оба знали, что такое «афганский синдром», не понаслышке. Оба отдали свой интернациональный долг с процентами. И сейчас, сидя в подвале одного подшефного кафе, офицеры напивались и, по извечной традиции русского нетрезвого народа, вначале измерили градус взаимного уважения, а затем решили наконец разобраться, кто же все-таки виноват, ну а если водка не ряженая, то заодно и выяснить, что делать.
– Да что ты, Коля, заладил, как замполит на собрании первички: «Повторяю вопрос, повторяю вопрос»? Давайте-ка еще по сто граммов, и придет ясность. А то я до сих пор вчерашний бухенвальдский набат в голове слышу.
– Да не вопрос, Ваня. Выпить-то не проблема. А вот прояснится ли ситуация, не знаю. – И Кротов разлил по бокалам прозрачную, холодную надежду на все хорошее. – И вообще, чем философию разводить, капитан Кротов, сказали бы лучше тост. А то прямо как басурманы какие-то – пьем и не знаем, за что.
– За русский проект. Чтобы все получилось.
Они выпили, крякнули, закусили. «Вот сейчас самое то», – подумал Дубцов.
– Послушай, Ваня, вот ты все философствуешь, рассуждаешь, а почему, к примеру, на работу забил последнее время?
– Дак ты, Коля, тоже не стахановец, как я погляжу. И Голицын не Кривонос, и Ленка не Паша Ангелина. Все мы с приходом нового руководства к работе поостыли. Вопрос только в том, а почему? Почему простые люди должны страдать, Коля, из-за того, что тебе не нравится лысина нового начальника?
– Да что ты, Иван, к лысине этой прицепился? Меня не плешь раздражает, а фальшь. Мастырок не люблю. Мне либо серебряный, либо золотой. Посеребренных и позолоченных не люблю. Многих «звезд», прости господи, матери после роддома без париков видели. Сошел с эстрады, умойся, выйди из образа, самим собой стань. Так нет, всю жизнь в образе. Тошнит уже от лицедейства фарисейского. Немного ведь, Ваня, хочу. Чтобы мужики на мужиков похожи были, а бабы на баб! Ведь не свободные мы художники, Ваня. Мы псы государевы. Мы в особых приказах работаем. Мы и устать можем, и ошибиться. Вот тут и важно, чтобы Потапов был, а не Марчук. Чтобы не карьерный молокосос с чистоплюйскими выходками, а старый мудрый лис. Давай, Ваня, еще по одной за здоровье всех честных и бедных ментов выпьем.
Они выпили, обнялись и затянули свою любимую ментовскую колыбельную.
Если я заболею,
К врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(Не сочтите, что это в бреду):
Постелите мне степь,
Занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте
Упавшую с неба звезду.
Глава 46
Чем ниже опускалась Лена, тем выше взлетал Антон. Все в этой женщине было великолепно. Ее красота, ее обаяние, ее ум, ее чувство юмора, чувство меры и ее чувства, меры и границ не знавшие, – все в ней было не от мира сего. Чем больше она открывалась, тем большей загадкой становилась.
Победить ее было немыслимо. Проиграть ей было счастьем. Вот и сейчас она будто бы вдувала в него какую-то нездешнюю радость. Любое прикосновение ее губ и языка посылало по телу Антона электрические мощнейшие заряды. Пока ее рот, этот концерн, выпускающий счастье, не выпускал Антона из своего тепла, Антон думал, что все лучшее в его жизни уже происходит. Но стоило этой рыжей язычнице сесть сверху, и Антон узнавал все прелести амазонского матриархата.
Взмыленная после смертельной скачки, упавшая сверху и засыпавшая его блаженную улыбку мокрыми рыжими волосами, она через минуту снова спускалась по нему, как по склону, вниз, и он снова выл и стонал от счастья. Щедрая без остатка, сильная и неутомимая, она готова была ласкать его бесконечно.
– Я сейчас кровью буду кончать, – взмолился Антон. – Давай хоть часок поспим. О часе сна и о стакане сметаны я мечтаю, как евнух о фаллоимитаторе.
– Экий ты капризный, Антон. Небось прежних своих телок ублажал побольше, чем несчастную, опостылевшую жену.
– Лена! Ты видела фильм «Если невиновен, отпусти»?
– Антон! Я видела фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»
– Так что, до старости лет я ни разу не высплюсь?!
– А ты что, хочешь спать?!
– Если честно, то да. Ну хоть часик.
– Нет проблем. Хоть два, – сказала щедрая Лена и, обидевшись, повернулась к нему спиной. Это была провокация.
Антон сам не понял, как его имидж встал, задымился и резко вошел в Лену. И все повторилось снова.
Чудны и неисповедимы дела твои, Господи. Осанна!
Глава 47
С последним черным ангелом, взлетевшим и застывшим на ограде маминой могилы, Лена как бы преобразилась. Любовь к Антону закончилась замужеством. Замужество оказалось очень любопытным институтом. Это только в браке чувства притупляются и размываются бытом. В супружестве они, наоборот, крепнут и трансформируются в нечто могучее и интересное. В нечто такое, что делает каждый совместно прожитый день прожитым во имя и на благо близкого и родного для тебя человека. Лена не боялась любить. Она боялась потерять!
Вспоминая свое прошлое – холодную и вонючую спальню, недоедание и недосыпание, раннее сексуальное рабство, постоянное унижение и неуверенность в завтрашнем дне, вранье и лицемерие и прочее, прочее, прочее, – Лена все больше и больше убеждалась в правильности выбранного пути. Она не стала жертвой. Она сама многое и многих принесла в жертву, дабы реализовать свои планы. Перелопатив тонны грязи и дерьма, она в ослепительно-белом платье от кутюр взошла под венец. Она в этой такой прекрасной для нее новой жизни не боялась ничего, кроме своего прошлого. И вот это прошлое настигло ее в лице отставного гэбиста Кузнецова. Но и из этого испытания Лена вышла с честью. Хотя и с потерями. Она потеряла Кузнецова, к которому за этот короткий срок успела привыкнуть, как к отцу. Зато Антон, прочитавший мамин дневник, узнавший о проделках своего отца, узнавший все о Лене и ее прошлом, за одну ночь проживший целую жизнь… решил, что в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии – но с Леной и до конца!
Весь мир, такой сложный и такой злой, стал для Антона вдруг простым и прекрасным. А как же иначе? Ведь Лена и есть этот мир. Две жизни и две судьбы, сплетенные в одну, – это и есть простое человеческое счастье. Счастье – становиться каждый день лучше для любимого, счастье – засыпать и просыпаться с любимым, счастье – отдавать все лучшее, что есть в тебе, ради этого счастья. Как это просто – быть счастливым! Господи, ты все видишь!
Только теперь, совершив первый раз в жизни тяжкое преступление – убийство, Антон задумался о смысле этой самой жизни. И чем больше он об этом думал, тем больше понимал, что все сделал правильно.
Ему и до этого приходилось стрелять в людей, и скорбный список его личного кладбища был побольше, чем у некоторых хирургов и онкологов. Но чтобы открыто, заранее подготовившись, убить человека, да еще и имитировать самоубийство, а потом принимать участие в его расследовании, – такое с Антоном было впервые.
Естественно, если бы не Лена, то ничего бы и не было. А так… Ладно, проехали. Будем считать, что это была дуэль. Хотя какая, к черту, дуэль?! Убийство – оно и в Африке убийство. И не важно, убил ли ты Патриса Лумумбу или Моиса Чомбе с его другом и соратником Касавубу… Утешало только то, что спасал этим убийством Антон не себя, а Лену. А поскольку Лена была его частью, и с каждым днем все большей и большей, то выходит, что спасал он себя и собственное счастье! Поэтому кошмары по ночам Антона не мучили. И не делали они это по двум причинам: во-первых, Лена была счастлива, а во-вторых, все ночи были заняты любовью! Любовь Антона и Лены не знала ни рыбных, ни критических дней. Скорее наоборот. Во время так называемых месячных Лена становилась еще более агрессивной и сексуальной. И Антон познавал для себя такие миры и галактики, что чувство астронавта, первооткрывателя и первопроходца, весь этот период ни на секунду не покидавшее его, приятно кружило пропащую голову.
