Елена Михалкова - Манускрипт дьявола
– Об одной древней зашифрованной рукописи. Она называется манускрипт Войнича.
* * *Много воды утекло с тех пор, как я вошел в дом Джона Ди, придворного королевского алхимика. Жизнь моя шла совсем не так, как прежде, и я все реже вспоминал те годы, когда вынужден был промышлять заурядным надувательством, чтобы прокормиться. В мире, где жил мой наставник – да-да, я давно уже называю его не хозяином, а наставником, – можно играть с размахом, и чем крупнее сумма выигрыша, тем меньше шансов, что тебя разоблачат. Большие деньги притягивают к себе лишь деньги, а вовсе не неприятности, как твердила моя недалекая матушка. Бедняжка надеялась, что таким образом поможет мне избежать соблазнов большого города, но, увы, я горел страстью проверить на собственном опыте ее теории притяжения. Результат оказался совсем не тот, на который она рассчитывала.
Но вернемся к наставнику. О том, что старый дуралей вовсе не пал с первого взгляда жертвой моего обаяния, я узнал много позже – из его собственного дневника, который исключительно удачно подвернулся под руку во время моей очередной экскурсии по обиталищу Джона.
Надо ли говорить, что я пользовался возможностью изучить все потайные местечки его жилища при каждом удобном случае? Последний, к сожалению, выпадал куда реже, чем мне хотелось бы. Джон не любит часто покидать поместье, а когда уезжает, старается брать меня с собой.
Однако иногда мне удавалось под каким-нибудь предлогом остаться в доме. В тот, самый удачный, раз слуги собрались на кухне, и комнаты оказались в моем распоряжении. Дневник я разыскал в библиотеке за одной из настенных панелей, затянутых гобеленом.
Оказалось очень поучительно почитать, как отнесся ко мне мой почтенный друг. «Сегодня… десятого числа… явился ко мне человек, утверждающий, что слышит голоса ангелов и сам может говорить с ними. С его слов, ему немногим меньше тридцати лет. Телосложения он довольно плотного, и по облику своему более схож с хорошо пожившим сорокалетним мужчиной, не чуравшимся радостей плоти, нежели с людьми своего возраста. Вид имеет лукавый и одновременно с тем простоватый. Нос мясистый, губы толстые, как у арабов, и очень красные, а глаза небольшие, черные, широко расставленные. Особенно же примечательны кисти его рук, выдающие в нем человека благородного происхождения».
«Вот тебе и старый дуралей!» – как сейчас помню, подумал я тогда, прочитав про кисти рук. Да, пожалуй, не стоило недооценивать наблюдательность моего хозяина.
В дневнике Джон выражался вполне откровенно. С каждым месяцем, проведенным рядом со мной, ему открывались новые грани моего характера, и старик поверял свои тревоги бумаге.
«При первой встрече он назвался Тэлботом, однако недавно выяснилось, что зовут его иначе – Эдвард Келли. В объяснение первоначальной лжи он начал плести что-то о своей покойной матушке, в честь которой выбрал это имя, однако я прервал его. Мне не должно быть дела до его выдумок. Он врет слишком много».
Да-да, дорогой Джон, ты даже не догадываешься, насколько много.
«Сегодня Келли был представлен ее величеству, и королева приняла его благосклонно. Наружность его кажется мне отталкивающей, а манеры мужиковатыми. Однако в присутствии ее величества Эдвард преобразился, как бывало с ним не раз. Я уже замечал, что он легко меняет личины, и это настораживает меня. С Елизаветой он был недопустимо развязен, и я полагал, что наше дело обречено на провал, а я жестоко скомпрометировал себя, добившись для Келли разрешения быть представленным ко двору. Однако случилось удивительное: ее величество соизволило рассмеяться на одну из его шуток и тепло побеседовала с нами…
…Я не раз обращал внимание на то, что, несмотря на уродливость своего облика, он привлекает женщин. Это кажется тем страннее, что его мнение о них крайне невысоко. Эдвард жесток и груб с ними, а его цинизм превосходит всякие границы! Даже свою жену, которую я так ни разу и не увидел за эти шесть лет, он не называет иначе как пустоголовой кобылой и не стремится к воссоединению с ней. Она ждет его в том городке, откуда он прибыл, но я не думаю, что надеждам ее суждено сбыться».
Мой бог, как можно так плохо разбираться в бабах! Я от души смеялся, читая его недоуменные рассуждения на тему, в которой он не смыслит ни бельмеса. Правда, в одном он угадал верно: я не собираюсь возвращаться к дурочке Маргарет и полагаю, что и она не жаждет встречи со мной. Под ее белым бочком, мягким, как перина, наверняка спит какой-нибудь тощий замухрышка: она всегда питала слабость к мелким мужчинам.
Читая записи Джона, уединившись в укромном уголке, чтобы никто из слуг не застал меня за этим занятием, я сделал одно важное открытие: Джон меня боится! Четыре месяца назад он написал: «Эдвард имеет странное влияние на меня, которое я не могу объяснить. Когда Эдварда нет рядом, многие его поступки предстают передо мной в таком свете, что я недоумеваю – как возможно терпеть рядом с собой такого скверного человека?! Но стоит ему появиться, и мои подозрения рассеиваются. Иной раз кажется, что он смотрит на меня как на ребенка, с ласковой улыбкой, но мне почему-то становится не по себе от чувства, что я вижу в его взгляде».
Два месяца назад: «Эдвард снова входит в контакт с духами. Нельзя не признать, что у него выдающиеся способности и без него нам не удалось бы добиться столь впечатляющих результатов, прославивших нас. К тому же он невероятно одарен в алхимии, и его опыты по превращению дешевых металлов в золото близки к завершению. Но, боюсь, временами он забывает о том, кому обязан всеми своими достижениями и тем положением, которое ныне занимает в обществе. Я часто напоминаю ему об этом, ибо греховное честолюбие может довести его до беды. Я забочусь о том, чтобы этого не случилось. Но третьего дня, когда я вновь заговорил с ним о благодарности, он впал в ярость и стал похож на безумца! Видит Бог, я перестану это терпеть…»
Дальше текст оборван. Надеюсь, мой добрый Джон задумался о том, что произойдет, если он «перестанет это терпеть», и размышления отбили у него охоту писать дальше.
Итак, Джон по-прежнему считает, что я – талантливый подмастерье… Что ж, пускай. Его не убедили в обратном все те годы, что мы провели вместе, и он отказывается понимать, что уже много лет я тащу его за собой, а не наоборот. Его самодовольство огромно, как раздувшееся брюхо насытившегося паука.
Но самое важное, что я вычитал в записях Джона, заключалось не в том, что он думает обо мне, а в том, что думает обо мне она. Его жена.
О, Джейн! Джейн и Джон – чудесная пара: она на треть века младше его, и когда они рядом, то похожи даже не на отца и дочь, а на деда и внучку. Белокурая Джейн с кроткими карими глазами! Она выглядела такой тихоней и скромницей, когда я впервые познакомился с ней, что я подумал: «Уж кто-кто, а она не представляет собой опасности». Перед супругом Джейн благоговеет, а досуг проводит в вышивании картин на библейские темы.
Я всегда был с ней почтителен и сдержан, а она со мной лишь сдержанна, без почтительности. Что ж, оно и ясно: кто такой для нее помощник и ученик ее мужа!
Когда Джейн стала проявлять к нашим занятиям чрезмерный интерес, я разбился в лепешку, но выхлопотал для нее место фрейлины у королевы. После чего решил, что избавился от возможного противника, и забыл об ее существовании.
Однако то, что я прочитал в дневнике моего наставника, не на шутку озадачило меня. «Джейн удивляется тому, как я могу терпеть проделки Эдварда. Она чиста и невинна душой, лишена мелочной жестокости, присущей женскому полу, и тем удивительнее слышать мне от нее слова упрека».
«… Джейн сегодня утром была бледна. Я обеспокоился ее здоровьем, но она заверила меня, что причина – в ее переживаниях обо мне. Как же я был растроган! Жена опасается, что растущая слава Эдварда может повредить мне. Голубка моя! Я объяснил, что в сравнении со мной Эдвард – никто, но она приводила все новые доводы и в конце концов заставила меня задуматься. Однако по зрелому размышлению я пришел в выводу, что беспокоиться не о чем, королева благоволит мне. Когда я сказал ей все это, мне показалось, что Джейн сердится, но она промолчала».
И, наконец, последняя запись о миссис Ди, сделанная всего месяц назад.
«Вернувшись, я застал ее заплаканной. Сперва она отказывалась выдать причину слез, но я настаивал, и тогда Джейн призналась: в мое отсутствие Келли вел себя непозволительно. Моему гневу не было предела, но жена умоляла меня не волноваться, поскольку волнение вредно для моего пищеварения, и в конце концов для ее спокойствия я пообещал, что не буду говорить с ним о произошедшем. Однако если он даст еще один повод, я вышвырну его как собаку!»
Лживая сука! Я выругался, но, забывшись, сделал это слишком громко. За дверью послышались шаги, и мне пришлось спешно скрывать следы своего пребывания в библиотеке, а затем прятаться самому.
