Дмитрий Нечевин - Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля
Я простился со всеми за руку, и он свел меня в угол за печку. Там лежали вонючий тюфяк и грязная подушка.
— Тут и спи! Тепло, и не дует! — сказал он и вернулся в горницу.
Я видел свет и слышал голоса. Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью. Павел с Наяненом о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов. Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь. Я насторожился. В ту же минуту на меня пахнул холодный воздух и раздался оглушительный голос:
— Водки, черт вас дери!
— Чего орешь, дурак! — остановил его Павел.
— Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял. Так ничего себе!
— А чего стоял?
— Чего? Известно чего: проезжего ждал!
— Ну, дурак и есть! — послышался голос Мишки. — Ведь было сказано: пока наших не выпустят — остановиться.
— Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, то все скажут: они и душили! А их выручать надо.
— Лучше двое, чем все!
— Небось! Лучше ни одного…
— Жди, дурак! У них там завелся черт Путилин. Всех вынюхает.
— А я ему леща в бок.
Я тихо засмеялся. Если бы знал Павел Славинскиий, кого он приютил у себя! Они продолжали говорить с полною откровенностью.
— А у Сверчинского кто?
— Сашка с Митькой.
— А они как решили?
— Да как я! Души!.. — И пришедший грубо расхохотался. — Значит, к тебе и добра не носить? А?
— Зачем? Носить можешь. Я куплю.
— Ну, то-то! Так бери!
И на стол упало что-то тяжелое.
— Постой! — вдруг сказал Мишка, и я услышал его шаги.
Я тотчас раскинулся на тюфяке и притворился спящим. Он нагнулся и ткнул меня в бок. Я замычал и повернулся. Он отошел.
— Что принес? — почти тотчас раздался голос Павла.
— А ты гляди!..
Послышался легкий шум, что-то стукнуло, потом раздалось хлопанье по чему-то мягкому, и все время шел разговор отрывочными фразами.
— Где достал?
— А тебе что?
— Нет. Я так. Дрянь уж большая.
— Скажи пожалуйста, дрянь! За такую дрянь по сто рублей платят!
— Где как, а у меня красненькую…
— Красненькую. Да ты жид, что ли!
И тут поднялся такой шум, что от него впору было проснуться мертвому.
— Тише вы, дьяволы! — закричал наконец Мишка. — Ведь тут… — и он не договорил, вероятно, сделав жест.
— А ну его! — отозвался хозяин. — Он нашим будет! Ну, двадцать рублей, и крышка!
Они опять стали кричать. Потом на чем-то поладили.
— Ну, пошел, — сказал пришедший.
— Куда?
— А к сосуду. Пить. Идем, что ли…
— Можно! — отозвался хозяин. — А ты?
— Кто же дом постережет? — ответил Мишка. — Нет, я останусь!
— Как хочешь…
— Ха-ха-ха! — загрохотал гость. — Он не соскучится!
— Мели, мели!..
Послышалось шарканье ног, пахнул холодный воздух, хлопнула дверь, и все стихло.
Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь, за которую ушли девушки.
— Стефа! — окликнул он. — Иди! Никого нет…
Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула Стефания, босиком, в длинной холщовой рубашке. Раздался звук поцелуя.
— Куда отец ушел?
— С Сашкой в девятый номер! До утра будут.
И снова раздались поцелуи и несвязный шепот. Интерес для меня окончился, и я заснул.
Еще было темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:
— Я иду в город. Иди и ты!
Я тотчас вскочил на ноги. Мишка с детскими, невинными глазами производил на меня впечатление разбойника. Впоследствии, во времясвоей службы, я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение о том, что глаза есть «зеркало души».
Самого Славинского не было. Стефания лениво нацедила какой-то коричневой бурды в кружку, предложив ее мне вместо кофе. Я выпил и взял картуз.
— Заходи, — просто сказала Стефания. — Отец покупает разные вещи!
— Это на руку! — весело ответил я. — Буду нынче же.
— Если не попадешься, — прибавил Мишка.
— Сразу-то? Шалишь!.. Ну, прощенья просим!
Я простился с девушкой за руку и пошел. Мишка задержался на минуту, потом догнал меня.
— Хорошо спал? — спросил он.
— Как собака!
Мы сделали несколько шагов молча; потом Мишка стал говорить, сперва издалека, потом прямее:
— Теперь в Питере вашего-то брата, беглых разных, пруды пруди! Только не лафа им…
— А что?
— Ловят! Уж на что шустрые ребята, что извозчиков щупали, но и тех всех переняли… Опять воров…
— Меня не поймают…
— Это почему?
— Потому что один буду работать.
— И хуже. Обществом куда способнее: тебе найдут, тебе укажут. Действуй! А там и вещи сплавят, и тебя укроют… Нет, одному куда хуже! Ты вот с вещами… а куда идти? Иди к Павлу. Ты с ним сдружись. Польза будет!
— А тебе есть польза? — спросил я смело.
Он усмехнулся.
— Много будешь знать — скоро состаришься! Походи к нему, увидишь. Ну, я в сторону!
Мы дошли до Обводного канала.
— Прощай!
— Если что будет али ночевать негде, иди к Павлу!
— Ладно! — ответил я и, простившись, зашагал по улице.
Мишка скрылся в доме Тарасова.
Я нарочно делал крюки, путался на Сенной, петлял и потом осторожно юркнул в свою Подъяческую, где тогда жил.
Умывшись и переодевшись, я прямо прошел в Нарвскую часть, где Келчевский встретил меня радостным известием о командировке.
Я засмеялся.
— Пока что я и до командировки половину знаю!
— Да ну? Что же?
— Это уж потом! — сказал я. — Вернемся, сразу по следу пойдем.
— Отлично! Ну, а теперь, когда же едем и куда?
— В Царское! Хоть сейчас!
— Ишь какой прыткий! А Прудников?
— Ну, вы с ним и отправляйтесь, а я сейчас один, — решительно заявил я.
Келчевский тотчас согласился:
— Где же увидимся?
— А вы прямо в полицейское присутствие. Я туда и заявлюсь!
— С Богом!
Келчевский пожал мне руку, и я отправился.
Поездка в Царское явилась для меня совершенно пустым делом. Я захватил с собою шустрого еврея, Ицку Погилевича, который служил в городской страже, и вместе с ним закончил все дело часа в два. Взяв из полиции городовых, я прямо явился к содержателям извозчичьего двора Ивану и Василию Дубовецким, и, пока их арестовывал мой Ицка, успел отыскать и лошадь и упряжь, проданные им моими арестантами. Я отправил их в часть, а сам с Ицкою и двумя стражниками поскакал в Кузьмино к крестьянину Тасину и опять без всякого сопротивления арестовал его, а Ицка разыскал двое саней и полушубок со следами крови.
Мы привезли Тасина и все добро в управление полиции и, когда приехали Келчевский и Прудников, я им представил и людей, и вещи, и полный отчет. Как сейчас помню изумление Прудникова моей быстроте и распорядительности, а Келчевский только засмеялся.
— Вы еще не знаете нашего Ивана Дмитриевича! — сказал он.
В ответ на эти похвалы я указал только на своего Ицку, прося отметить его.
Между прочим, это был очень интересный еврей. Как он попал в стражники, я не знаю. Трусливый он был, как заяц. Но как сыщик — незаменим. Потом он долго служил у меня, и самые рискованные или щекотливые расследования я всегда поручал ему. Маленький, рыжий, с острым, как шило, носом, с крошечными глазками под распухшими воспаленными веками, он производил самое жалкое впечатление безобидной ничтожности и с этим видом полной приниженности проникал всюду. В отношении же обыска или розыска вещей у него был прямо феноменальный нюх. Он, когда все теряли надежду найти что-нибудь, вдруг вытаскивал вещи из трубы, из-за печки, а один раз нашел украденные деньги у грудного младенца в пеленках! Но о нем еще будет немало воспоминаний.
Келчевский и Прудников, не теряя времени, тотчас приступили к допросу. Первого вызвали Тасина.
Он тотчас повалился в ноги и стал виниться:
— Пришли двое и продают. Вещи хорошие и дешево. Разве я знал, что это грабленое?
— А кровь на полушубке?
— Они сказали, что свинью кололи к празднику, от того и кровь!
— А откуда они узнали тебя?
— Так пришли. Шли и зашли!
— Ты им говорил свое имя?
— Нет!
— А как же они тебя назвали? Идите, говорят, к Константину Тасину. А?
Он сделал глупое лицо:
— Спросили у кого-нибудь…
— Так! Ну, а ты их знаешь?
— В первый раз видел и больше ни разу!
Прудников ничего больше не мог добиться. Тогда вмешался Келчевский.
— Слушай, дурень, — сказал он убедительным тоном, — ведь от твоего запирательства тебе не добро, а только вред будет! Привезем тебя в Петербург, там тебя твои же продавцы в глаза уличат да еще наплетут на тебя. И мы им поверим, а тебе нет, потому что ты и сейчас вот врешь и запираешься.
Тасин потупился.
— Иди! Мы пока других допросим, а ты подумай!
И Келчевский велел увести Тасина, а на смену привести братьев, по очереди.
Первым вошел Иван Дубовецкий. Высокий, здоровый парень, он производил впечатление красавца.
