Дональд Уэйстлейк - Вне закона
Кейси левой рукой сложил купюры и сунул их под коврик для мыши.
— Если меня заметут, — произнес он, — я твою задницу спасать не стану. Выдам враз.
Рэнсом отсутствовал почти неделю, и Эйхо сердилась на него. Она была по горло сыта одиночеством на острове, мимо которого, казалось, не проходил ни один шторм, ни одна буря в Атлантике, причем едва ли не каждый день. Какое ей дело до того, что ее банковский счет дважды в месяц автоматически делался все более пухлым: это выглядело платой за эмоциональное рабство, а вовсе не за сотрудничество, о каком ей мечталось. В долгие-долгие ночи ее поддерживали и спасали от уныния электронные послания от подруг, от Розмэй и Стефана и даже от Кейт О'Нилл, ну и еще ежедневные сообщения от Питера, сводившие с ума своей уклончивостью (ему безнадежно не давалось умение словами выразить свои чувства). Они напоминали, что средоточие мира находится очень далеко от острова Кинкерн.
Ей почти не с кем было поговорить, кроме деревенского священника, который при каждой новой встрече, казалось, с трудом вспоминал, как ее зовут, да еще экономки Рэнсома. Увы, в представлениях Сайеры, оживленным считался разговор при двух предложениях в час. Большую часть времени — возможно, из-за гнетущей погоды, волн, сотрясавших скалу, или просто под давлением минувшего — лицо Сайеры хранило выражение, будто сама Смерть начертала на нем: «Заждалась».
У Эйхо были книги; диски с записями музыки и последних фильмов приходили регулярно. В свободное от работы время ей не составляло труда найти себе занятие, но в последнее время живопись сделалась ей ненавистна. Она тосковала по проникновенным суждениям-невидимкам своего работодателя и наставника. День за днем корпела над пейзажами, которые теперь считала затхлыми, неодухотворенными, и сразу же набрасывалась на них с мастихином, соскабливая начинающие терять свет краски. Она не знала, отчего это происходит: то ли от наползающей скуки, то ли от утраты уверенности в своем таланте.
В ноябре выпало меньше часов того прозрачного сияния, которое Эйхо открыла для себя в первые дни на острове. Мастерская Рэнсома была оборудована под любое искусственное освещение, но девушка предпочитала работать на свежем воздухе, когда было тихо, а глумливый ветер не грозил подхватить мольберт и зашвырнуть его далеко в море.
Дом Джона Рэнсома, выстроенный на века, не был местом, где она почувствовала себя уютно, несмотря на библиотеку и коллекцию картин, где были полотна самого Рэнсома — наполненные юношеским задором холсты, которые никто ни на одной выставке не увидит. Их она изучала алчным взглядом археолога, увидевшего только что отрытую пирамиду. Сложенный из камня дом был вполне прочен, но по ночам, когда налетала сильная буря, в нем что-то пугающе ползало, шуршало… Два, а то и три раза в неделю приходилось зажигать штормовые лампы, примерно в то самое время, когда ее лэптоп терял сигнал спутника и пустой экран отражал ее теряющее живость лицо. От чтения при свете ламп резало глаза. Даже закрыв уши, она не могла уснуть, если завывавший ветер безумолчно выводил одну и ту же ноту или когда от его порывов дрожали ставни и рождались под карнизами мяукающие звуки, похожие на утробный вой призрака.
Ничего не оставалось, как лежать в постели, перебирать четки да плакать понемножку, когда настроение совсем падало. И надеяться, что Джон Рэнсом вскоре вернется. Его затянувшееся отсутствие было загадкой. Оно раздражало, но все же магическим образом воздействовало на сердце девушки. Когда ей удавалось уснуть, именно образ Рэнсома заполонял ее сны. Отрешаясь ото сна или в полудреме, она в мельчайших деталях вспоминала собственный портрет и лица его женщин. Чувствовал ли кто-нибудь из тех, кого он рисовал, то же, что чувствует она? Эйхо тянуло постичь глубину отношений, которые складывались у него с каждой из неведомых красавиц. Один мужчина, семь молодых женщин… спал ли Рэнсом с кем-нибудь из них? Само собой, спал. Только, наверное, не со всеми.
Его тайна. Их тайна. И что станут думать другие женщины, лежа без сна в этой самой комнате в такую же бушующую ночь, как эта, охваченные одиночеством и собственными ощущениями, про близость Эйхо с Джоном Леландом Рэнсомом?
Эйхо отбросила пуховую накидку и села на край кровати, взволнованная, с тяжко бьющимся сердцем. Спала она в полном облачении, при свете керосиновой лампы для компании и молотка на полу для защиты — кто знает, вдруг кому-то из местных придет в голову вломиться в дом… Сайера по вечерам уходила к себе домой, к мучившемуся от жестокого артрита мужу, и Эйхо оставалась одна.
Она потерла руки, чувствуя себя повинной перед Богом за мысли, будоражившие разум. За плотские вожделения, горячившие кровь. Она прикоснулась к Библии, лежавшей возле кровати, но так ее и не раскрыла. «Боже милостивый, я всего лишь человек». Она чувствовала и верила тому, что не соблазн плоти, не могущество таланта, а именно тайна муки Рэнсома неотвратимо притягивает ее к нему.
Ставня, которую она как-то пробовала укрепить, опять разболталась под непрестанными порывами ветра. За окном полыхали молнии, освещая разгул бушующей стихии. Девушка подобрала с пола молоток, который отыскала в ящике с инструментами вместе с мотком проволоки для развешивания картин.
Надо было распахнуть узенькую створку оконной рамы, а потом высунуться, подставив лицо ветру и клочьям пены. Дотянувшись до раскрывшейся ставни, Эйхо в свете вырвавшейся из-под клубящихся туч молнии внезапно заметила фигуру — чуть поодаль от дома, на валунах. Человек смотрел на волны, взбиравшиеся в вышину и чуть не достававшие до места, где он так рискованно стоял. Волны обрушивались вниз с силой, которой, казалось, хватило бы, чтобы затопить остров и побольше Кинкерна.
Джон Рэнсом вернулся! Эйхо уже собралась окликнуть его, но ставня захлопнулась.
Когда Эйхо толчком вновь раскрыла ее и подалась вперед, вглядываясь во тьму, ресницы ее покрылись соленой пылью, а волосы облепили лицо. Рэнсом исчез.
Эйхо захлопнула окно и отпрянула назад, ощущая покалывание в руках и затылке. Она несколько раз глубоко вздохнула, вытерла глаза, потом повернулась, подхватила фонарик, поспешила по коридору к лестнице и стала спускаться, выкрикивая на ходу его имя. Луч фонаря высвечивал идущие вниз ступеньки, потом путь через вестибюль к входной двери, которая оказалась закрытой… На полу не было следов воды.
— Джон, ответь мне! Ты здесь?
Кругом стояла тишина, если не считать ветра.
Стремглав сбежав по ступенькам, Эйхо схватила с вешалки дождевик с капюшоном и выскочила из дома.
Электрический фонарик бросал яркий луч света на добрую сотню ярдов. Она дрожала от холода, едва держась на ногах от порывов ветра, налетавшего со скоростью более пятидесяти узлов. За завываниями ветра девушка слышала раскаты грома. Страх пробирал до костей. Все потому, что она понимала — придется оставить за спиной дом, дававший какую-никакую, а защиту, и обратиться лицом к морю, туда, где видела Рэнсома в последний раз.
Низко опустив голову, защищая лицо рукой, добралась Эйхо до стены из валунов. В свете фонарика бьющиеся о них волны наводили ужас. Эйхо стиснула зубы. В памяти всплыло, как ясным тихим днем на джерсийском пляже ее схватило и потащило невесть куда, как рвануло назад и перевернуло вверх тормашками, едва не утопив в напичканном песком подстилающем течении.
Однако она продолжала шагать. Взобралась на стену и свесилась вниз, глядя на чудовищные волны. Холод стоял лютый. Несмотря на капюшон и плащ, Эйхо вымокла до нитки и дрожала так сильно, что, перебираясь по валунам, боялась выронить из рук фонарик. Она высматривала внизу расщелины, куда он мог упасть, как только волна медленно откатывала назад.
Вот что-то… что-то живое, вроде зверька, попавшего в брошенный пластиковый пакет. Но… нет! Эйхо вдруг поняла, что луч фонарика осветил… лицо. А пластик вовсе не пластик, а белая сорочка Рэнсома. Тот лежал, раскинувшись, на спине в нескольких шагах от нее, оцепеневший, но в сознании. Ресницы его задрожали, когда свет упал на лицо.
Эйхо сползла с валуна, отыскала опору, просунула руки ему под мышки и потащила.
Одна нога Рэнсома, подвернувшись, застряла между камней. Эйхо не знала, сломана нога или нет — все силы уходили на то, чтобы как-то эту ногу высвободить. Она торопилась, силы убывали быстро. Приходилось сражаться и с ним, и с бурей. Да еще не отпускало чувство, будто за спиной пока еще далеко в море, но постепенно подбирается все ближе нечто такое громадное по своей темной силе, что способно обоих затянуть в чудовищный провал, как опрокинувшийся дом.
— Ну же!
Эйхо наконец высвободила его и яростно подтолкнула к верхушке каменной стены. Фонарик выпал-таки из руки, но это уже не имело значения. Кругом полыхали молнии, а темная масса моря шла прямо на них. Эйхо не осмеливалась смотреть назад.
