Владимир Шитов - Собор без крестов
— Сколько вы за них хотите?
— Один «лимон», или, как у нас в простонародье говорят, один миллион бабок.
— Как я вас смогу найти?
— Через своего родича Гарика. Он поможет выйти на нас.
— Я бы с этим Гариком на одном гектаре на дворе не пошел.
— Ты на него не очень-то пыли. Так получилось, что не скажи он о твоей жестянке, его давно бы уже не было в живых. Неужели ты вот это говно ценишь дороже человеческой жизни? Нехорошо. Тебе должно стать понятно, что мы шутить не любим, перед убийством не останавливаемся, а поэтому чего хотим, всегда добиваемся.
Захочу, будешь передо мной плясать, как цыган, если не пожелаешь пойти навстречу моему желанию, то расстанешься с жизнью, но у меня нет времени на такое зрелище, а поэтому я его не требую. Теперь тебе все понятно, как мы вышли на тебя?
— Да! — затравленно ответил Кикнадзе.
— Тогда сиди и не пыркайся, а мы поехали, — закрывая за собой дверь подвала на замок, на прощание сказал ему Лапа.
На двух машинах компания Лапы покинула Хашури. За рулем «Волги» сидел старый Лиселидзе, а за рулем «девятки» сидел его сын Яков. Отъехав от Хашури на достаточное расстояние, они остановились. Вахтанг Вартанович, достав из салона автомобиля гроб, водрузил его на багажник «Волги», опутав веревкой.
— Теперь нас никакое ГАИ не посмеет остановить, — заверил он убежденно, при этом он сказал сыну, чтобы тот на своем автомобиле отстал от «Волги» примерно на один километр.
Когда они тронулись снова в путь, то Вахтанг Вартанович, обращаясь к Лапе от нечего делать, пояснил:
— У нас сейчас в стране такой бардак творится: там ограбили, там убили, что каждый, уважающий себя мужчина вынужден иметь оружие, чтобы защитить себя, свою семью, но нас с нашим «горем» никто не посмеет остановить, ограбить, обстрелять. Мы — нация верующая и суеверная, а поэтому никто не захочет гневить Бога.
Действительно, попадавшиеся иногда в горах вооруженные гражданские группы людей, двигая автоматами, как жезлами, разрешали им без задержки следовать своим маршрутом.
Горе, посетившее многие семьи в результате братоубийственной борьбы, придавило нацию, а поэтому доставляемый ими гроб для погибшего или умершего ребенка щемяще отзывался в сердцах взрослых и находил молчаливое понимание и сочувствие.
Лиселидзе оказался не только сильным цеховиком, но и тонким психологом, знавшим, на чем можно было сыграть в партии, в которой он решил не проигрывать.
Проехав населенный пункт, имеющий название его фамилии, и выехав на территорию Краснодарского края, Вахтанг Вартанович остановил автомобиль, выйдя из которого с удовольствием стал разминать ноги. Когда к ним подъехал на своей машине Яков, то старший Лиселидзе, обращаясь к Лапе, сказал:
— Через несколько километров будет Адлер. Мы туда с сыном не поедем, так как надо срочно возвращаться домой и определяться с вашим пленником. Теперь ваш путь впереди свободный, только дави на «железку».
— Что я тебе должен за твою услугу? — деловито поинтересовался у него Лапа.
— Эх, пахан, пахан, — обнимая Лапу за плечи, доброжелательно произнес тот, — разве я в такую бяку полез из-за денег или их у меня нет? Я просто отдал тебе свой долг, отчего у меня как-то стало легче на душе.
Отвязав гроб, они положили его в кусты. Яков переставил багажник «Волги» на «девятку». Дружески простившись, каждая компания поехала по своему маршруту.
Злоупотребив отцовским положением, Вахтанг Вартанович завалился спать на заднем сиденье, тогда как Якову надо было не только бодрствовать, но и давить на «железку», следить, чтобы не свалиться в пропасть на крутом повороте. В пути ему помогала коротать время лишь эстрадная музыка, льющаяся из стереомагнитофона.
Приехав домой глубокой ночью, спустившись в подвал, убедившись, что у Кикнадзе имеется с собой пять с половиной тысяч рублей, они эти деньги у него не стали забирать, а, завязав ему глаза, отвезли в ближайший населенный пункт Агара, где, развязав ему руки, но оставив связанными ноги, Яков прошептал Кикнадзе на ухо:
— Пока не уедем, не вздумай развязывать себя, если поспешишь, то придется отнять у тебя жизнь. Понял?
— Понял! — уже укрощенный и выдрессированный, потеряв прежний лоск, со страхом пробормотал тот.
У Кикнадзе уже не было желания мстить обидчикам, так как он понял, что попал в руки какой-то хорошо организованной интернациональной группы преступников, с которой воевать у него не было ни сил, ни возможности, ни власти, ни денег.
Дождавшись, когда затихнет рокот удаляющегося автомобиля, Кикнадзе сорвал со своих глаз повязку, развязал себе ноги, с яростью выбросив ненужный теперь ему вещдок в кювет, поспешил по дороге к освещенным электрическим светом жилым домам, довольный, что так легко отделался, что теперь уже обязательно будет жить. О деньгах, что он потратил на покупку машины, он старался не думать, так как эти мысли навевали ему тоску, обиду и возмущение своими допущенными ошибками, несмотря на ту массу унижений, которые ему пришлось скрепя сердце перенести.
Пережив опасность, он уже не так агрессивно осуждал своего родича Гарика за допущенное предательство.
Возвратившись домой, Цыган отдал деньги Сварного Леснику и наконец-то оформил машину на себя.
Зарегистрировав ее в ГАИ, оборудовал гараж двумя замками сложной конструкции, поставил в машине противоугонное устройство. Теперь он на собственной шкуре почувствовал и понял, как легко можно потерять свою вещь и каких потом требуется адских трудов, чтобы ее вернуть. Тем более если еще раз у него украдут автомобиль, то с аналогичной просьбой о помощи к Леснику будет обращаться неудобно и неприлично.
Лесник по предложению Лапы дал Валету и его дружкам по тридцать «косых». Лесник поинтересовался у Лапы:
— А не мало?
Лапа пренебрежительно сказал:
— Обойдутся! Им фактически и работать не пришлось, а только пили и отдыхали. — После паузы он, смакуя, заявил: — Да! Здорово мы там погуляли. Я тебе скажу, грузины — очень гостеприимный народ, что с ними случилось в последнее время, просто ума не приложу, — с сожалением и недоумением заметил он.
— Как бы там ни было, но операцию вы провернули с блеском. Что будем делать с твоей долей? — заранее зная ответ Лапы, но обязанный задать данный вопрос, спросил Лапу Лесник.
— Мне из этих денег ничего не надо. Отвези их Душману, пускай обменяет на бирже на зелененькие. У меня к этим бабкам никакого уважения, тем более доверия, нет.
— А чего так? — вызывая Лапу на откровенность, улыбнувшись, поинтересовался Лесник.
— Знаешь, Степанович, то, что у нас деньги обесцениваются и пропадают, меня не волнует. Надо будет, мы знаем, где взять. Обидно за свой обманутый народ. Люди гамбалили на производстве, гробили свое здоровье на Севере из-за денег. Накопили десять — двадцать косых. На них владелец мог купить соответственно одну-две машины. После девальвации рубля, случившейся в январе, теперь на двадцать тысяч не любой мотоцикл купишь, от силы один хороший холодильник. Что это? Как такое крохоборство можно считать демократическим подходом к нуждам своего народа? Это бардак и беспредел, который станет еще более выраженным в будущем, а поэтому нам надо себя готовить к очередной «демократической» помощи народу правительства. Разве за такую жизнь мы свою кровь на фронте проливали?
— Мы-то живем о’кей, — заметил, успокаивая его, Лесник, видя, что Лапа разволновался.
— Нас суками посчитали воры за то, что мы пошли защищать свой народ, и мы шли на это из-за него и ради него, а сейчас я не знаю, что надо делать, чтобы и люди стали жить хотя бы как до застойных времен.
— Остап Харитонович, нас политика не касается, и нечего о ней думать и голову ломать.
— Ты знаешь, Виктор, некоторые заумные правоведы придумали такую хитрую теорию, что воров политика не касается, что они занимаются только своими преступлениями. Ты как раз клюнул на эту дешевую приманку.
Все это чепуха на постном масле. Когда в Москве была олимпиада, то по случаю ее в Ростове была сходка воров, я был на этой сходке, где говорили о разных проблемах и приняли решение, что из социалистических стран делегатов не обворовывать, а только из капстран. Разве это не политика? Помню, один знаменитый карманник по кличке Сотник, если мне не изменяет память, задал такой вопрос: «Вот я посчитал, что граблю господина из ФРГ, а он оказался из ГДР. Как быть?» Ему вразумительно объяснили, что пока не выяснит, из какой части Германии немец, его не обижать…
Когда Лапа увидел, что Лесник, слушая его, с сомнением улыбается, он недовольно заметил:
— …Кроме шуток, полный серьез, я на эту тему не любитель шутить, — помолчав, видя, что Лесник не вступает с ним в разговор, сообщил: — Мы у тебя нагостились достаточно, а поэтому сегодня вечером уматываю к себе. Моя старуха, наверное, совсем отвыкла от меня, еще и не пустит домой, — превратился он вновь в беззаботного, беззащитного, ворчливого старика.
