Карло Шефер - В неверном свете
— Да-да, замечательно! Фантастически! — Обер-прокурор выскочил из-за стола и распахнул дверь кабинета. Его жест показался Ильдирим лакейским. — Доктор Дункан из Окленда? Как доехали, благополучно?
— О да, — с едва различимым акцентом ответил невзрачный господин. Он выглядел совсем не как житель Новой Зеландии — его азиатские черты никак не вязались с шотландской фамилией. — Я уже неделю нахожусь в Европе. Сейчас я прибыл из Бельгии; до нее, как говорят в Германии, рукой подать…
— Мистер Дункан составляет сравнительный обзор систем уголовного преследования в Западном полушарии, — с сияющей улыбкой сообщил Вернц. — Ах, где же моя галантность? Это фрау Ильдирим, прокурор.
Дункан с улыбкой повернулся к ней. Его рукопожатие было энергичным. Теперь он напоминал японского фашиста из Диснейленда.
— Мне пришла в голову идея! — Вернц сверкнул глазами. — Фрау Ильдирим, если вы не возражаете… Я буду очень вам признателен, если вы покажете нашему гостю наш город. Это было бы превосходно! А у вас, возможно, появятся и другие идеи.
Предложение обер-прокурора ни у кого не вызвало восторга. Ильдирим лихорадочно придумывала удобный предлог отклонить предложение, но ей ничего не пришло в голову. Этот Дункан был не в ее вкусе, но отказаться с ходу она не могла, это невежливо по отношению к гостю. Молчание затянулось. Пожалуй, ее еще мог бы спасти припряженный к ней гость, но он даже не попытался сделать это. Вот так Вернц: не заполучил ее сам, так хотя бы подарил другому. С подчиненным мужского пола он никогда бы так не поступил.
— Вас устроит завтрашний вечер? — осведомилась она с натянутой любезностью и поклялась себе, что уж кофе-то никогда не станет варить для начальства.
— Разумеется. — Голос посетителя звучал высокопарно.
— Я поселю доктора Дункана в отеле возле Конгресс-центра, — ликовал Вернц. — Значит, вы зайдете за ним завтра вечером в восемь. Вам это удобно, доктор Дункан? Так вы лучше познакомитесь с нашим городом и его людьми!
Гость вежливо кивнул.
— Итак, завтра вечером у Штадтхалле. — Вернц был так воодушевлен, словно собирался идти туда сам. — Теперь это здание называется Конгресс-центр, но мы, гейдельбержцы, по-прежнему говорим «Штадтхалле». Великолепное здание в стиле барокко. — С хриплым смешком он хлопнул Дункана по плечу.
— Необарокко, конец девятнадцатого века, — сухо уточнила Ильдирим. Прожив по обмену год в Кембридже, городе-побратиме Гейдельберга, она знала, что такая бесцеремонность, как хлопанье по плечу, в англо-саксонском мире не приветствуется. Впрочем, возможно, в Новой Зеландии другие обычаи.
— Ну а теперь, фрау Ильдирим, — проревел Вернц, показав в улыбке лошадиные зубы, — отправляйтесь в отделение полиции «Гейдельберг-Центр» и поддайте жару в дело об утопленнике! Отправляйтесь сразу же, не тратьте время на телефонные звонки! — Обер-прокурор явно хотел понравиться своему посетителю.
Этот осел-прокурор, разумеется, не преминет лично эскортировать его в отель. Удивительно — хотя, впрочем, вовсе не удивительно, как легко можно парочкой поддельных бланков заморочить голову обер-прокурору провинциального города. Простофиля даже позвонил по номеру, указанному в шапке бланка, чтобы удостовериться, действительно ли его намерен посетить новозеландский правовед, а не телевизионщик со скрытой камерой. Вероятно, при их разговоре можно было бы проследить из космоса, как сигналы, отправленные из Гейдельберга, достигали телекоммуникационного спутника и, отраженные, направлялись точно в Новую Зеландию. Затем — сервис инновационной частной телефонной компании, обслуживающей путешествующих сограждан, — они тут же мчались назад, в Европу, и попадали в телефонную трубку почти по соседству со звонившим. Обер-прокурор и мнимый правовед болтали о жарком новозеландском климате и оба глядели на дождь. Действительность — это то, что можно легче всего изменить. Это свобода.
— Доктор Дункан? — заискивающим тоном говорит простофиля.
Он отзывается благосклонным кивком головы.
— Ваше издательство — простите, если я слишком навязчив, — в самом деле предусматривает такую щедрую компенсацию расходов…
Он еще раз кивает, на этот раз утвердительно, для этого нужно сначала немного запрокинуть назад голову, он специально тренировался.
— Если следующим летом мы будем иметь удовольствие принять вас и вашу супругу в Новой Зеландии, это никакая не щедрость, а лишь полагающаяся благодарность представителю довольно закрытого ведомства, который облегчил нашу работу.
— Когда-то я уже ездил в Новую Зеландию, — мечтательно произносит простофиля.
Новость не из приятных!
— Великолепная страна! Скажите, где вы родились?
— В самом Окленде.
— И жили там все время?
— Совершенно верно, — отвечает он, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не проскользнула гневная нотка, способная испортить всю игру.
— Но вы наверняка поездили по свету, мы особенно любим…
— Господин Вернц. — Он кладет идиоту ладонь на колено; такая чуть преувеличенная фамильярность всегда заставляет людей замолчать. — Мои родители умерли во время поездки по стране, пожалуйста, поймите…
— Господи, весьма сожалею, я…
Он в ярости, ведь его выбор пал на Новую Зеландию именно из-за ее удаленности, в расчете на то, что Вернц там никогда не был. Когда случаются такие проколы, он всегда приходит в ярость. Он слишком быстро приходит в неистовую ярость, и это серьезная проблема. Ярость захлестывает его целиком, и тогда все лица превращаются для него в маски, и он стремится их сорвать; ему все мешает, все хочется убрать с дороги мощным ударом ноги. Он должен взять себя в руки, поэтому ему нужно побыть одному. Но в то же время он твердо намерен сдерживать эти потоки, чтобы в один прекрасный день воспользоваться накопленной яростью и направить ее в нужное место. Вот тогда он станет сам собой. Но пока еще рано. Он спрашивает себя, не наитие ли подсказало ему, чтобы он согласился на встречу с этой турчанкой. Возможно, она что-то знает. Возможно, он ее трахнет. Это не надежда, а просто вопрос его волевого усилия.
— Вот мы и пришли. Отель не самый шикарный, но вы ведь сами захотели что-нибудь поменьше…
— Тут замечательно. — Он улыбается, но от этого появляется боль в сведенной судорогой челюсти.
— Вот тут, напротив, Штадтхалле. Ресторан тоже есть, считается кубинским…
Когда только этот дурак перестанет навязываться со своей дружбой…
— Все чудесно, господин Вернц. Теперь позвольте мне немного отдохнуть? Завтра утром я зайду к вам.
— Разумеется, доктор Дункан.
Наконец, идиот ушел. Он стоит у администрации. Дверная ручка выглядит как расфуфыренная медуза, маленькая, глупая медуза в праздничном наряде. Словно ее натерли слизью. Ему хочется разбить ручку. Он должен владеть собой.
— Ах, господи, не разбейте мне ручку, ой-ой-ой.
— Извините, мне показалось, что она тяжело…
— Ничего-ничего. Слушайте, ну и силища у вас…
— Для меня зарезервирован номер, господином Вернцем, или, возможно, от прокуратуры…
— Да, знаю. От прокуратуры, точно…
— Ну, пусть так и останется, я тут официально.
Глупая фраза, но портье ее проглатывает и просто вручает ему ключ. Глупые фразы проглатывают все. Люди пасутся на глупости, как коровы на сочном лугу. Ярость стихает.
Открытие, сделанное Лейдигом, побудило Тойера самому наведаться в студенческую столовую. Студенческие контакты Вилли предполагали, что там можно нарыть что-нибудь полезное. Идиллическое примирение облегчило ему задачу по распределению сил. Хафнеру был поручен собачий телефон; бравый Штерн тут же вызвался ему помогать.
Так что на этот раз его вез Лейдиг. Он вел машину медленней Штерна и сидел так, словно ему подложили кнопку на водительское кресло. Тойер старался не смотреть, как он рулит, — помня со своих автомобильных времен, как это нервирует. Снег оставался лишь на вершине Кёнигштуля, внизу, в городе, было сыро и промозгло. Они спустились по Курфюрстенанлаге и нырнули в Гайсбергский туннель.
Когда они выехали на свет возле Института музыки, Лейдиг показал влево, на гараж:
— Вон там я живу, в соседнем доме, на углу.
Тойер кивнул, он уже знал об этом. Дом Лейдига был покрашен в желтый цвет, а песчаник первого этажа и вокруг окон был ярко-красным.
— Ты краски выбирал?
Лейдиг засмеялся.
— Нет, так решил комитет по охране памятников — якобы изначальная отделка тысяча девятисотого года. В Старом городе он командует всем. Даже цементный раствор предписано делать не современный, а такой, как сто лет назад. Поэтому в некоторых местах штукатурка тут же отваливается. Пять лет назад проводилась санация. Когда я вспоминаю собрания домовладельцев…
