Владимир Киселев - Воры в доме
— Я вас подожду, — предложил Гриша Коваленко, — и покажу вам дорогу, когда вы узнаете адрес части.
— Спасибо за ласку, товарищ старший сержант, — с достоинством поблагодарил Коваленко.
Спустя некоторое время он вышел из комендатуры, повеселевший и потный.
— Все узнал, — сказал он, утирая лицо платком. — А вышел я, чтоб вы не беспокоились. Комендант позвонил по телефону на этот самый почтовый ящик, и сказали, что сыну уже лучше. Уже ходит, — сказал он так, как, вероятно, говорил, когда его Гриша делал свои первые шаги в отцовской хате. — И провожать меня не нужно — комендант сказал, что даст машину.
Старший сержант Гриша Кинько попрощался с земляком и, искренне радуясь, что неизвестному ему солдату Григорию Коваленко стало лучше, отправился в телевизионное ателье. Ему очень хотелось выслушать мнение опытного радиотехника Александра Александровича о возникшей у него радиотехнической идее.
— Не будете ли вы так добры, — сказал он миловидной девушке — приемщице заказов на ремонт телевизоров, — не скажете ли, где сейчас Александр Александрович?
— Он ушел, но предупредил, что вернется через час. А час уже почти прошел. Посидите, почитайте вот журнал. Он, наверное, скоро вернется.
Гриша сел в глубокое мягкое кресло перед круглым полированным столиком с журналами и газетами, выбрал «Огонек», открыл последнюю страничку и погрузился в необыкновенно интересную статью о том, как на огороде при посадке картофеля нашли клад царских золотых монет.
С Александром Александровичем Ибрагимовым Гриша познакомился совсем недавно. Гриша стоял в довольно большой очереди к кассе кинотеатра. Человека, который остановился за ним, Гриша сначала принял за иностранца — туриста или даже дипломата. На нем был пиджак, который, если посмотреть под одним углом, казался красноватым, а под другим — синеватым; в руке он держал плащ — на внутренней стороне воротника виднелась яркая марка: «Made in USA» — «Сделано в США»; обут он был в невиданные Гришей туфли — черные, остроносые, на шипах из какого-то белого синтетического материала; и разговаривал он со своей спутницей под стать ему — во всем заграничном, с выкрашенными по-заграничному волосами в неестественно светлый цвет — на английском языке; Гриша учил в школе этот язык и хотя не мог понять ни одного слова из того, что они говорили, но знал точно, что это английский язык.
И вдруг иностранец по-русски — правда, с акцентом, но совсем небольшим — спросил, не может ли Гриша взять два билета для него и для его спутницы: они должны ненадолго уйти, он оставит Грише деньги. Гриша охотно согласился — и не пожалел об этом. Александр Александрович Ибрагимов не был никаким иностранцем. А с акцентом он говорил потому, что был азербайджанцем по национальности. Не был он и директором телевизионного ателье, как решил Гриша, когда узнал, что он работает в этом учреждении. Он был просто мастером по ремонту телевизоров.
Познакомил он Гришу и со своей спутницей. Она преподавала английский язык на курсах иностранных языков, и Александр Александрович преувеличенно торжественно сказал Грише: «Это моя учительница».
Он был необыкновенно веселым, добрым и приятным человеком, этот Александр Александрович, а как узнал Гриша впоследствии — и необыкновенным специалистом в своем деле. Лучшим специалистом в телеателье по ремонту телевизоров. Только год тому назад он уволился из армии, где работал тоже по радиоспециальности — ремонтировал радиолокационные установки, и эта военная специальность, как понял Гриша, очень ему пригодилась на гражданке.
Когда Гриша перед началом сеанса в фойе кинотеатра рассказал Ибрагимову, что мечтает стать инженером-радистом, Ибрагимов пригласил Гришу в свободное время заходить в телеателье — познакомиться с новыми марками телевизоров, новыми приборами.
— Это очень вам пригодится, — сказал Ибрагимов. — Вы — военный связист, значит, некоторую подготовку уже имеете. Если вы за время службы в армии изучите еще и ремонт телевизоров, вы потом, когда демобилизуетесь, будете иметь хорошую гражданскую специальность. Дело это перспективное, телевизоров у людей все больше, портятся они, слава богу, все чаще, — он весело подмигнул своей спутнице, — и специалистов по ремонту требуется очень много… А учиться в институте можно и даже нужно — заочно.
В дверях ателье показался Александр Александрович. Гриша поднялся ему навстречу.
— А-а, старший сержант Григорий Осипович, — обрадовался Ибрагимов. Он был первым и пока единственным человеком, который звал Гришу по имени и отчеству. — Что это с вами случилось? Как это вы попали в город в будний день?
— Я получил благодарность командования и увольнительную вне очереди, — похвастался Гриша.
— За что же благодарность?
— Вы не сердитесь, — покраснел Гриша, — но я не могу ответить на ваш вопрос. Это военная тайна.
— Это нехорошо, — строго сказал Ибрагимов. — Нехорошо вы ответили. Я служил в армии побольше, чем вы, и дам вам совет — никогда не отвечайте «военная тайна». Это всегда обращает на себя внимание, вызывает любопытство. Лучше проявить военную хитрость и сказать: «За отличную стрельбу», или: «За ремонт материальной части». Понятно?
— Понятно, — ответил Гриша, досадуя на себя, что так невежливо, непродуманно ответил Александру Александровичу.
— Значит, будем считать инцидент исчерпанным. А теперь сдадим этой красивой девушке выполненные наряды и пойдем завтракать. Шашлык-бастурму любите?
— Я уже завтракал, — нерешительно отказался Гриша.
— Так разве из этого вытекает, что нельзя позавтракать второй раз, когда вас приглашает хороший знакомый? Как говорит пословица: «Палка на палку плохо, а завтрак на завтрак — одно удовольствие».
— Я пришел по делу, — сказал Гриша. — Я хотел с вами посоветоваться…
— За завтраком и посоветуемся.
В шашлычной Александра Александровича встретили как старого знакомого.
— Сейчас, сейчас, — засуетился официант. — Шашлык, конечно?
— Бастурму. И понятно, водки — триста для начала… И может, пива? — спросил он у Гриши.
— Я не пью ни водки, ни пива, — виновато ответил Гриша.
— Никогда?
— Никогда.
— А вино?
— И вина тоже не пью.
— Вот так штука, — удивился Александр Александрович. — Тогда принесите для Григория Осиповича минеральной воды. Нужно же хоть так отметить благодарность командования. А пока нам будут жарить шашлык, можно и посоветоваться. Так в чем дело?
— Я даже не знаю, как сказать… Понимаете…
— Все понимаю, — улыбнулся Александр Александрович. — Деньги нужны. В долг…
— Да нет, что вы…
— Не стесняйтесь, старший сержант, — перебил его Ибрагимов. — Я вас с удовольствием выручу. Хоть сию минуту. Много вам нужно?..
Он полез в карман.
— Да нет, Александр Александрович… Спасибо большое. Но деньги мне не нужны, — сказал тронутый его добротой Гриша. — Тут дело в одной идее… Так сказать, военно-технической…
— Что ж, можно рассмотреть и идею… А деньги в самом деле не нужны?
— Спасибо, совсем не нужны. К чему военному деньги?
— Особенно не пьющему и не курящему, — поддержал его Ибрагимов. — Так какая же это у вас идея?
— Я вот думал, — сказал Гриша, — можно создать такие ракеты… Понимаете, такие ракеты, чтобы они были самоуправляемые. Чтобы они сами летели туда, где работает радиолокационная станция. По ее лучу. Ведь радиолокаторы защищают самые важные объекты, кроме того, и сами ракеты управляются локаторами. И если создать такие ракеты, они сами точно попадут на ракетные базы и так далее… Это, конечно, только замысел. Чтобы его выполнить, нужны специалисты…
— Молодец! — удивленно покачал головой Ибрагимов. — Просто молодец. Замечательный замысел. И по-моему, его вполне можно выполнить. Я вам советую, дорогой товарищ старший сержант Григорий Осипович, сообщить об этом в военный радиоинститут… А сейчас давайте займемся шашлыком и выпьем за ваш замысел. Налить немножко?
— Нет, — ответил Гриша. — Я нарзан выпью. Вы только не обижайтесь.
— За что же тут можно обижаться?
Такого вкусного шашлыка Гриша не ел никогда в жизни.
Глава десятая,
которая называется «Что они думали», как, впрочем, следовало бы назвать всю эту книгу
Не все ли равно, что я делаю. Спросите, что я думаю.
Ж. Ренар— … стоит ли за это ложить жизнь, — закончила свою длинную и путаную мысль Зина.
Шарипова передернуло. «Ложить». Особенно его раздражало в Зине то, как она калечила русский язык. Это было странное, ревнивое чувство. Ему самому знание русского языка стоило большого труда. И когда другие выражались неправильно, небрежно, не заботясь о слове, у него было такое чувство, какое было бы, наверное, у художника, если бы на его глазах превосходную любимую картину кто-то мазал грязью или плевал бы на нее.
