Фридрих Незнанский - Рекламная любовь
— И что за командировка?
— Я реставратор. Мы приехали реставрировать храм Успения Богородицы. Нас здесь целая бригада маляров, — улыбнулся он.
— А-а, восемнадцатый век. Там недавно обнаружены росписи Врубеля. То есть росписи-то были изначально. Авторство Врубеля обнаружено недавно.
— Верно, — оживился Арам. — А вы, кроме того, что красавица, еще и образованная девушка. Имеете отношение к искусству?
— Я педагог, — скромно улыбнулась Маша. — Просто я здесь родилась и выросла. Как же мне не знать? — Да, именно так! Не рассказывать же ему родословную с вечно пьяной мамашей в анамнезе.
— Может быть, вы пригласите меня на чашечку чая? А то, знаете ли, в гостиничный чай вечно подмешивают соду, — жалобно произнес Арам.
Маша рассмеялась.
— Может быть, приглашу. Но не сегодня. Сегодня меня ждут.
— Жених? Нет, вы скажите сразу, Если жених, я заколю его кинжалом.
— Может быть, и жених, — смеялась Маша.
— О, горе мне, горе! И что, вы выйдете за него замуж?
— Может быть, и выйду, — смеялась Маша.
— Он, наверное, старый, толстый, но богатый, да? Я угадал?
— Нет, все наоборот, — смеялась Маша.
— Что, бедный и худой? Ой, зачем вам такой? Худые очень злые и упрямые.
— Он молодой, красивый, умный.
— Не выходите замуж, не надо… Я не переживу!
— Ну… Я еще не решила. Хотите, я вам его покажу?
— Зачем? Чтобы знал, на кого точить кинжал?
Маша хохотала, запрокинув голову, показывая ряд белоснежных зубов.
— Я сейчас с ума сойду! Вы не женщина, вы демон!
Маше не понравилось это сравнение. Она чуть нахмурилась, взглянула на часики.
— Знаете, мне пора. Спасибо вам.
— Как спасибо? И это все? А реквизиты? Телефон, телефакс?
— Мне правда пора. Телефон… Что ж, пожалуйста…
Они вышли на улицу.
— Я вас все же провожу. Нельзя отпускать такую красивую девушку одну.
Сережа продрог. Вот ведь странно! Бывает мороз за двадцать, а дышится легко, и будто не чувствуешь холода… А сырой ветер пробирает до самых костей… Нужно думать о чем-то приятном. Но что же приятного может прийти в голову, когда стоишь тут фонарным столбом уже почти час?! И не уйти. Она знает, что он никуда не уйдет, будет стоять, пока не окоченеет… Он попробовал мысленно рассердиться на Машу. И в этот момент сзади на него прыгнули, теплые руки обвили его шею. Сережа обернулся, схватив Машу в охапку.
— Привет, миленький! Заждался? Ты уж прости, никак было не вырваться. Представляешь… — ласково говорила Маша, глядя куда-то за его спину…
Сережа оглянулся. Чернявый мужик в дорогой дубленке прошел мимо, внимательно оглядев его. Этот взгляд был чем-то очень неприятен Сергею…
— Эй, ты что, не слышишь? — тормошила его Маша. — Представляешь, мамаша Яковенко опоздала на целый час! Всех детей давно разобрали, а я все сижу с ее сопливым Дениской… Просто зла не хватает! Ну что ты так смотришь? — рассмеялась она.
Он смотрел на ее лицо с румянцем на нежных щеках, на колечки кудрей, выбивавшиеся из-под шапочки, на такие трогательные ямочки… Неприятный мужик испарился, будто его и не было. А были только эти кудри и ямочки на щеках.
— Соскучился.
— И я, милый, соскучилась. — Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
И весь минувший день истаял, растворился в ее блестящих глазах.
— Ну, куда пойдем? — как бы мимоходом спросила Маша.
— Как куда? Покупать тебе платье, — небрежно ответил Сергей.
Лицо Маши просияло, она опять чмокнула его и повисла на локте.
— Идем! Я уже присмотрела, если честно. Только не знаю, хватит ли нам… У меня немножко есть…
— Пусть тебя ничего не волнует! Главное, чтобы тебе оно нравилось, — солидно произнес Сергей. И застеснявшись этого взрослого тона, тряхнул Машину руку, зажатую в его ладони:
— Ну, где твой магазинчик?
— Бутик, — смеясь, поправила его Маша.
Они шагали, взявшись за руки, размахивая этой общей рукой, и прохожие улыбались им вслед…
— Смотри, какое шикарное! — указала она глазами на что-то бледно-зеленое. — Не бойся, я не это выбрала. Это очень дорогое… А я вон то, черное…
— Нет, примерь именно это!
— Сереженька, это невозможно! Оно очень дорогое!
— Ерунда! У меня есть деньги. Я же говорил, что достану, — и достал!
Она долго торчала в примерочной. Сережу усадили в кресло, и он, как взрослый, самостоятельный мужчина, ждал свою женщину, листая какой-то дурацкий журнал мод.
Наконец Маша отдернула штору. И Сергей ахнул. Платье безумно, невероятно ей шло, оттеняя серо-зеленые глаза, делая ее выше, строже и… шикарнее, что ли. У него дух перехватило.
— По-моему, неплохо, да? — улыбалась Маша. — Если еще волосы поднять…
Она показала, какой должна быть прическа, придерживая волнистые пряди рукой.
— Вам очень, очень идет, — подтвердила продавщица. — И заметьте, это авторская вещь. Эксклюзив.
— Берем! — воскликнул Сергей.
— Хороший выбор, — одобрила продавщица, с сомнением оглядывая Сергея. — Будете платить наличными или…
— Наличными, — уверенно произнес Сергей.
Платье было упаковано в фирменный пакет. Они вышли и, едва завернули за угол, Маша повисла на его шее, осыпая поцелуями.
— Спасибо, Сереженька! Когда ты такой, я самая счастливая женщина! Ты у меня самый лучший, самый щедрый, самый красивый…
Сережа был запредельно счастлив.
Потом они пошли в кино. Смотрели какую-то дребедень модного режиссера и целовались, целовались…
Он вернулся домой очень поздно, почти не видя сжатое в кулачок лицо мамы, поджидавшей его на кухне.
— Я третий раз разогреваю тебе ужин, — сухо произнесла она.
Этот сухой, отчужденный тон стал уже привычным, с тех пор как в его жизни возникла Маша. «Значит, она еще не знает», — подумал Сергей, принимаясь за еду.
Глава 11
НА ТРЕЗВУЮ ГОЛОВУ
Турецкий сидел в своем кабинете, просматривая бумаги в ожидании Грязнова. Накануне, во время ежевечернего созвона и обмена впечатлениями за день, было решено встретиться нынче пополудни, дабы обсудить новую информацию по взрыву на пересечении улиц Вавилова и Дмитрия Ульянова.
— Ну что, Санечка, как дела? — вместо приветствия поинтересовался Грязнов, возникший в кабинете Турецкого, едва приемник, настроенный на волну «Маяка», пропиликал полдень.
— Дела у прокурора… — машинально ответил Александр, отодвигая бумаги и снимая очки.
— А у помощника генерального так… делишки, — продолжил Грязнов.
— Какое там! Чем выше сидишь, тем дальше видишь. А знания умножают скорбь.
— Да?
— Да. А то ты не знаешь. Сам что, низко сидишь?
— Ладно, оба мы хороши. Кофейком-то угостишь? А то ведь время пить кофе! Я, Санечка, пожертвовал собственным, извиняюсь, ланчем, дабы предстать пред твоими светлыми очами.
Грязнов уже доставал из дипломата свою знаменитую фляжку.
— Что это ты велеречив не в меру? Ты меня ни с кем не путаешь?
— С кем же тебя можно перепутать, гордость Генпрокуратуры?
— С Клавдией Сергеевной, например.
— С Клавой? Господь с тобою! Как же можно перепутать коня, в смысле жеребца, с трепетной ланью? Это я так, от избытка хорошего настроения.
— Есть повод?
— Для чего?
— Для хорошего настроения?
— Нет, Санечка, поводов особых нет. Но я уже в том возрасте, когда повода ждать не стоит. Можно и не дождаться. А лучше создавать его себе самостоятельно. Глядишь, и повод найдется. Согласен?
— А то! — рассмеялся Александр. — Наташа, сделай нам кофейку. И бутербродов настрогай, пожалуйста, — через селектор попросил он.
— Что, Ириша теперь бутерброды тебе не делает? Зазналась, что ли, как жена высокого чиновника?
— Так нет сейчас Ириши. Они же с Нинкой в Черногории.
— Фу-ты, забыл, старый пень! Ладно, угостимся бутербродами, сделанными твоей секретаршей. Симпатичная особа, между прочим.
— Ты на моих секретарш рот не разевай! У тебя свои есть.
— Так чужое всегда вкуснее, хоть бутерброды, хоть секретарши, — все балагурил Вячеслав.
Симпатичная Наташа внесла поднос.
— Правда, Наташенька? — обернулся к ней Грязнов.
— Что — правда? — От неожиданности девушка едва не пролила кофе.
— Что самые симпатичные девушки работают в Генеральной прокуратуре. А самая симпатичная из них — помощником господина Турецкого.
Наташа покраснела, поставила поднос на журнальный столик.
— Не слушай его, Наталья, это старый ловелас…
— Я старый солдат, и не знаю слов любви, — вскричал Грязнов. — Но в данном случае слова сами льются с моих уст…
— Я могу идти, Александр Борисович? — промолвила ошеломленная Наташа.
— Иди, конечно. И никогда не верь старым солдатам, поняла? Знают они слова любви. Даже слишком хорошо! — как бы строго произнес Турецкий.
