Татьяна Осипцова - Сама себе детектив
– К кому это ты, чегой-то я тебя не припомню? – спросила она меня.
– Я в пятую квартиру. Смирнова здесь живет?
– Смирнова? Это Алька-слепушка, что ли? Тут, где же ей еще жить?
Товарка толкнула ее локтем и пояснила:
– Алевтина Юлиановна здесь с шестьдесят второго живет, как дом построили. А вы откуда, из собеса?
Я неопределенно кивнула, ничего не ответив.
– Чегой-то я вас в собесе не видала, – подозрительно глянула на меня обладательница фланелевого халата, – я в городском всех знаю. Как на работу туда хожу, после этой, как ее….
– Монетизации льгот, – подсказала ситцевая старушка.
– Я из областного, – поспешила я объяснить, сочиняя «легенду» на ходу, – мне дали несколько адресов, провожу кураторскую проверку.
– А меня в вашем списке нету? – проявила заинтересованность обладательница бот. – Я Сизова, квартира один…
– Нет, по этому адресу у меня только квартира пять. Вы не знаете, хозяйка дома?
– А где еще слепой быть, да в ее-то возрасте? Семьдесят вот-вот стукнет. Она редкий день выходит с нами на скамеечке посидеть, а так все больше на балконе отдыхает или телевизор свой слушает.
– Тогда я пойду, у меня мало времени.
Я вступила в прохладную после солнечного двора парадную, краем глаза заметив, что обладательница ситцевого халата проворно поднялась и двинулась за мной. Быстро преодолев два игрушечных лестничных марша по восемь ступеней, мельком удивившись тесноте подъезда, я оказалась перед квартирой под номером пять.
Звонок за тонкой дверью прозвучал неожиданно громко. Послышались шаги, и через несколько секунд дверь распахнулась. На пороге стояла сухонькая пожилая женщина с приподнятым лицом и закрытыми глазами. Чем-то она отдаленно напоминала знаменитую прорицательницу Вангу.
– Алевтина Юлиановна Смирнова? – спросила я на всякий случай. Женщина молча кивнула. – Я из областного собеса, с кураторской проверкой, могу я с вами поговорить?
– Проходите, – женщина повернулась и, слегка касаясь стены, как бы страхуя себя, пошла в глубь квартиры.
Я прикрыла входную дверь и последовала за ней, оглядываясь. Да, такую квартиру даже малогабаритной назвать можно лишь с натяжкой. Коридорчик метра два с половиной, как-то наискосок расположенная дверь, вероятно, в ванную с туалетом, рядом крошечная кухня. Комната, куда мы вошли, оказалась неожиданно просторной, должно быть из-за небольшого количества мебели: двустворчатый шкаф, диван, небольшой сервант, стол у окна – вот и вся обстановка. Вся мебель старая, годов шестидесятых, диссонансом смотрелся лишь широкодиагональный новый телевизор, гордо стоящий на вполне современной стойке для аппаратуры.
Хозяйка прошла к столу, довольно уверенно опустилась на стул возле балконной двери.
– Проходите, – сказала она, – садитесь к столу, вам же, наверное, что-то записывать надо?
Я села, достала свой большой блокнот, демонстративно пошуршала страницами, обдумывая, с чего начать разговор.
– Алевтина Юлиановна, у вас нет нареканий на работу отдела социального обеспечения?
– Нет, милая, не знаю вашего имени-отчества…
– Валерия Сергеевна, – представилась я.
– Все слава Богу, Валерия Сергеевна. Зина ко мне два раза в неделю заходит. Дай Бог ей здоровья, хорошая женщина… Продукты приносит, лекарства, за квартиру платит. Убирает. За это и за стирку я уже ей отдельно плачу, сама. Да и соседки-подружки меня не забывают, если что срочно понадобится – всегда могу обратиться. Пенсию вот с этой монетизацией увеличили, хотя я и так не нуждаюсь. Так что нечего Бога гневить, все хорошо, никаких жалоб у меня нет.
– А вы давно на инвалидности? – задала я вопрос, не зная, о чем бы еще спросить, как узнать, почему Славина жена посылала ей денежные переводы.
– Уже почти тридцать три годочка. Я на комбинате работала, в лаборатории. Авария случилась, я недалеко от места взрыва оказалась. Ослепла не сразу, около двух лет зрение падало. Тогда же никаких центров Федорова еще не было… Потом уже, это лет двенадцать назад было, меня в Пермском центре офтальмологии обследовали и вынесли приговор – безнадежно…
Вначале очень трудно жилось, – разговорилась женщина, видимо обрадовавшись свежему слушателю. – Я ж молодая была, дочке только одиннадцать лет, но она, красавица моя, все хозяйство на себя взяла. Муж, конечно, тоже помогал. Хороший он у меня был, непьющий, не курил никогда. И на здоровье не жаловался, а вот надо же – в сорок один год от инфаркта в одночасье… Пять лет за мной ухаживал, по врачам водил, а у самого сердце не выдержало… Остались мы с Инночкой вдвоем. Пришлось ей, шестнадцатилетней, школу бросить и работать пойти, а ведь такая талантливая девочка была, рисовала отлично! Вон там, на серванте, альбом с ее рисунками и фотографии рядом. В большой рамке Инночка, а в маленькой – Аленушка, ее дочка.
На фотографии Алене было лет пять, конечно, я ее не узнала, а вот Инна, ее мать… Если бы не напряженная поза на «художественной» фотографии сделанной в ателье, и не убогая мода конца восьмидесятых, можно было бы принять ее за жену Вячеслава. Такие же темные длинные волосы, тонкий нос и четко вырезанные губы. Большие глаза казались на черно-белом портрете совсем темными. Я взяла альбом с серванта и стала перелистывать. Рисунки были карандашные, техника явно хромала, но нарисовано все очень старательно. Только мрачноватые это были картинки: грустные русалки, церкви, кладбище на фоне звездного неба, какие-то унылые ночные пейзажи.
– Хорошие рисунки? – с затаенной гордостью откликнулась на перелистывание страниц хозяйка. – Инночку очень хвалил руководитель изостудии в доме культуры, говорил, надо ей дальше заниматься, может стать настоящим художником, а оно вон как вышло…
Когда Ванечка мой помер, устроилась Инна в детсад нянечкой, в вечернюю школу перешла. Какая уж тут студия! Вот в этой самой вечерней школе она с Женькой и познакомилась. Он оболтус порядочный был, так и не доучился, в армию его забрали, а Инночка беременная осталась… – Женщина вытерла платочком набежавшие на слепые глаза слезы. – Недоглядела я, да и нечем мне глядеть-то… Вскоре после того, как Аленушка родилась, Женька в отпуск приехал, на свою фамилию ее записал – Кирякова, а Инночке сказал, что поженятся, когда он из армии вернется. Вернулся он, как же! Отслужил и, как в песне поется: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз». Даже родителям всего два раза написал, гаденыш такой, из разных мест и без обратного адреса. Степановна, его мать, вначале внучку навещала, а потом бросила. Сказала: «Коль сын о ней не вспоминает, может, и не родная Аленка ему». Да что с нее возьмешь, пьющая женщина была! Лет десять назад сгорели они вместе с мужем в своем доме в железнодорожном поселке. Напились пьяные, а печка у них худая была, на чердаке занялось… весь дом полностью выгорел.
– Ужас какой! – поспешила я вставить, надеясь, что женщина продолжит свой подробный рассказ. Было ясно, что она рассказывает о жене Славы, вот и фамилия Кирякова прозвучала.
– Может, грех так говорить, но Бог-то, он все видит! Внучку родную не признали, не помогали ей, вот и получили по заслугам! Прости меня, Господи, за такие слова… – Алевтина Юлиановна торопливо перекрестилась. – Так что мы с Инночкой сами Алену воспитывали. Дочка сразу после декретного отпуска на работу в садик вернулась. Он здесь рядом, в соседнем дворе, так что она прибегала два раза Алену покормить, а я с внучкой оставалась. А вечером Инна в исполкоме убиралась, совсем рученьки свои золотые не берегла, но деньги-то нужны, пенсия моя по инвалидности мизерная… А Аленушка наша тихая росла, спокойная – лежит себе в кроватке, не пикнет. Одна радость от нее! Я после смерти мужа так убивалась, так убивалась, а рядом с внучкой в себя пришла. В годик Алена в ясельки ходить стала. И опять никаких с ней хлопот: все детские болезни мимо прошли, может, раза два простужалась за семь лет, до школы. А уж как она в школу пошла, я дочери сказала: «Хватит тебе швабрами махать, хоть на секретаршу выучись, в заводоуправление устроишься, или в тот же исполком. Ты еще молодая совсем, будешь нарядная у людей на виду, а не в синем халате со шваброй. Может, еще и судьбу свою женскую устроишь. Не Женьку же оболтуса всю жизнь ждать?»
И права я оказалась. Двух лет не прошло, как она в исполкоме секретаршей проработала, и вышла моя Инночка замуж. Костя Смердин из интеллигентной семьи, вроде там даже корни какие-то дворянские. Сам он окончил Политехнический институт в Перми, а родители у него учителя были. Только я их не знала, они на другом конце города жили, у них свой дом в Южном поселке, на самой окраине. К тому времени как Костя с Инночкой познакомились, их уже в живых не было: сплавлялись по Чусовой на плотах – это вид спорта такой, – и оба погибли. Инночке тогда двадцать семь было, а ему только двадцать пять, и уже сирота.
