Владимир Бацалев - Убийство в "Долине царей"
— Знаете, Навыдов, я в политике, как свинья во фруктах. Мое нелегкое дело — ловить преступников на каждом шагу.
— Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?
— Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не разберу, кто там воюет.
— А еще журналист!
— Откуда вы знаете?
— Да ты один тут дурак набитый! — рявкнул он. — Бродишь впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на роже все написано.
— Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека, которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые задатки.
— Не могу, это не я.
— А кто?
Он хмыкнул.
— Ладно, — решил я блефануть. — Я вас задерживаю. Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать, буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо, то могу попасть и в голову.
— Слушай, — предложил Навыдов, — сколько тебе надо, чтобы ты отвалил и забыл про меня?
— Двадцать пять тысяч, — прикинул я.
— У меня только десять, — ответил он.
— Давайте, — согласился я, — и рассказывайте все, что знаете и думаете.
Мы присели возле песочницы напротив бабушки.
— Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и заберет нас.
— Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на кладбище?
— Тут дело совести. Тебе не понять.
— А при чем тут Шекельграббер? — спросил я.
— Шекельграббер тут совершенно не при чем.
— И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей поездке в бывшую СФРЮ? — удивился я. — Ладно, а Размахаева с какого бока?
— Это личное дело Терентьевича.
— Что ж он личные дела решает вашими совестливыми славянскими кулаками?
Навыдов не нашел ответа.
— Хорош гусь, нечего сказать, — решил я за него. — А если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?
Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по плечу.
— Когда отъезд? — спросил я.
— Билетов еще нет, — буркнул он.
— Повезло вам с этой войной, Навыдов, — сказал я. — Лет пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет — никто внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина? Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы организовать пару установок «Град», на худой конец, танковый корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь металлоломом и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: «И боец молодой вдруг поник головой…»
Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно адское…
По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: «Эх ты, серб недоделанный!» — Терентьевич убил бы его, не задумываясь, мстя за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже выяснил, украл не он, а Заклепкин.
Что-то не вяжется в словах этого пенсионера. Все в один голос уверяли меня, что Шекельграббер — душа человек, лучше не придумаешь, а тут старику в четырех квадратных метрах отказал. С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что просто человек не понравился. Вот и отказал. Может, у него идиосинкразия на значок «50 лет в КПСС»…
Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось — повестка в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким оригинальным способом, но увидел сумму штрафа прописью. Действительно, пару месяцев назад меня забирали «за появление на улице в нетрезвом состоянии, оскорбляющем человеческое достоинство». Ну уж, дудки! Платить отделению, в котором начальник — мой подельщик, я не буду. Но все равно, спасибо. Хоть милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать, если хочешь получать письма почаще…
С утра я просмотрел список клиентов «Долины царей», который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды сказал мне пенсионер и сколько вранья — это еще предстояло выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с Кувыркалкиной, и собрался ехать туда.
Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона умела.
— Вы мне нужны, — сказала она.
— Как воздух?
— Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно убьете двух зайцев и подработаете.
— Какого Шекельграббера? — поиздевался я. — Который звал вас Мунькой?
— Ну ладно, хватит! — разозлилась она.
— Хватит, хватит, тем более половым воздержанием Шекельграббера не воскресишь, — согласился я. — Подозреваю, что речь идет о Терентьевиче.
— Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил, проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в Югославию.
— Наверное, санитаркой? — предположил я. — Сейчас многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.
— Вы пошлый дурак! Вы — Терентьевич наоборот! — сказала она. — Вы нанимаетесь или нет?
— Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете платить? Любовью?
— Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая, как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже есть, поэтому берите деньгами, — предложила она.
— Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? спросил я.
— Муж, — ответила она.
— Разве у вас был муж?
— Был.
— И куда он делся?
— Да куда-то делся.
— Посмотрите под кроватью или в шкафу, — посоветовал я.
— Уже смотрела.
— Значит, вы еще замужем?
— Фамилией.
— Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж вернулся.
— Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских патриотов. Посмотрите на синяк под глазом — и убедитесь.
— А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная возможность валять дуру с большим комфортом.
— Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
— Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз не переживет. И не забудьте улики.
— Какие улики?
— Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
— Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама заставила его уехать, — и бросила трубку.
И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
«УАЗик» Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера, я тоже решил подождать, но с утра.
— Кого вы тут караулите? — спросил Опрелин, когда вышел из дома.
— Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
— А я вам зачем сдался?
— Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или опровергли.
— Заклепкин же все рассказал!
— Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
— Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал ключи где ни попадя. А я сделал два.
— С какой целью?
— Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
— Где второй дубликат?
— В унитазе.
— Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до трех?
— Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
— Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас оправдают.
— Найду другую.
— Жену или работу?
