Павел Давыдов - Этюд о Крысином Смехе
Эта ночь была самой ужасной ночью в моей жизни. Казалось, она никогда не кончится, и, когда начало светать, я с трудом поверил в это. В бледном полусумраке наступающего дня все отчетливее стали вырисовываться обломки упавшей статуи. Это была Венера Милосская, лишившаяся на этот раз и ног.
Холмсу, наконец, удалось высвободиться из моих объятий. Он казался совершенно спокойным, и это навело меня на страшную мысль. «Неужели рехнулся?» — невольно подумалось мне. Тем временем мой бедный друг поднялся, отряхнулся и решительно сказал:
— Пойдемте, Ватсон.
И он целеустремленно направился в ту сторону, где ночью скрылся призрак.
— Постойте, Холмс! Подождите! Куда вы?!
Холмс даже не обернулся.
— Да подождите же! Вы с ума сошли?!
Как бы в подтверждение этого, он захохотал и весело пнул лодыжку многострадальной Венеры.
Бродить по замку со свихнувшимся Холмсом мне не улыбалось, но оставаться в одиночестве не хотелось еще больше. Выкарабкавшись из ниши, я быстро догнал моего друга, и мы рука об руку двинулись вглубь замка. Оставив позади галерею, мы прошли коридор, но не стали подниматься на четвертый этаж, как прежде, а спустились по крутым ступеням вниз и остановились напротив тяжелой дубовой двери, потрескавшейся от старости. Холмс осторожно подошел к ней, прислушался и рывком распахнул. Я едва не заорал от страха.
— Не то, — спокойно сказал Холмс, заглянув внутрь, и осторожно прикрыл дверь.
Около следующей двери сцена повторилась. Миновав таким образом шесть или семь дверей, Холмс распахнул очередную и, отшатнувшись, издал невнятное восклицание. Я заглянул внутрь.
Картина, представшая нашему взору, была воистину ужасна. Весь пол комнаты — судя по всему, спальни Блэквудов — был усыпан битым стеклом и кирпичом. Ночной столик и пара кресел были разбиты буквально в щепки, как бы в припадке безудержной ярости. Массивные кровати с резными спинками были изуродованы до неузнаваемости. По всей комнате летал пух из распоротых подушек, и лишь уцелевший пододеяльник, свисающий с люстры, вносил некоторую оптимистичную ноту в эту апокалиптическую картину. В стене спальни зиял огромный пролом, а перед ним, на груде битого кирпича лежала маленькая потрепанная книжка в простом бумажном переплете.
На ее обложке кроваво‑красными буквами было начертано: «Торжество добродетели».
Глава 11
Некоторое время я стоял молча, ничего не понимая. Пропавшая книга никак не ассоциировалась у меня с разгромленной спальней, а спальня никак не ассоциировалась с грудой битого кирпича.
Холмс шагнул внутрь, поднял с пола один из кирпичей и осторожно его понюхал.
— Хм, интересно, — пробормотал он безо всякого выражения. — Кирпич.
Услышав спокойный голос великого сыщика и осознав, что к нему вернулась его обычная любознательность, я понял, что совершенно не прав в своих опасениях и что ночное потрясение прошло для моего друга без заметных последствий. Спокойствие Холмса мало-помалу стало передаваться и мне.
— Да‑да, — повторил Холмс. — Кирпич. Он самый.
— И в самом деле кирпич, — съязвил я. — Как это вы догадались?
— Это элементарно, Ватсон, — оживился Холмс. — Многое кажется необъяснимым и загадочным… — начал он свою любимую фразу, но тут, каким‑то шестым чувством осознав, что я над ним издеваюсь, вспылил:
— Ваши шутки глупы и неуместны, Ватсон! В моей практике было два‑три случая, когда кирпичи оказывались вовсе не кирпичами, а… а… этими… И нечего тут улыбаться!..
Решив не спорить с великим сыщиком, я пробрался к зияющему в стене отверстию и поднял с пола «Торжество добродетели», чем окончательно вывел Холмса из себя.
— Ватсон! Ради Бога, ничего не трогайте! Вы мешаете мне вести расследование! Все должно оставаться на своих местах!
С этими словами он отнял у меня книгу, присел на груду кирпича и, брезгливо морщась, стал перелистывать страницы.
Я тем временем решил осмотреть пролом в стене. Призраку пришлось изрядно потрудиться. Кирпичная кладка шла лишь с внутренней стороны, скрывая собой неотесанные каменные глыбы, которые, вероятно, были еще свидетелями нашествия Вильгельма Завоевателя. Кое‑где между ними торчали потемневшие от времени бревна.
Пролом был сквозным, и, высунувшись наружу, я несколько минут с наслаждением вдыхал бодрящий утренний воздух. Внизу, среди клумб, покрытых чахлой растительностью, покоились многочисленные обломки, еще недавно являвшие одно целое со стеной замка. Немного правее, рядом с разбитым парником, из навозной кучи торчала злобно ощерившаяся голова химеры. Куча навела меня на некоторые размышления.
— Холмс! А кстати, куда вы так удачно упали вчера вечером?
Холмс, кряхтя, протиснулся в отверстие и устроился рядом со мной. Судя по всему, отвечать на вопрос ему не хотелось, поэтому несколько минут он делал вид, что изучает панораму парка. При виде химеры он злорадно ухмыльнулся и победоносно толкнул меня локтем в бок:
— Вот, Ватсон, послушайте! Только что я сочинил новый верлибр. Слушайте внимательно:
Гнусной химере неподвластен
Простор морей,
А также рей
И других корабельных снастей.
Ананас.
Зачем он нам нужен?
Нанижем на копья по ананасу
И книгу…
— «Торжество добродетели», — вставил я.
— И ее тоже, — согласился Холмс. — Но, пожалуй, будет лучше, если мы возьмем ее с собой. Чувствую, что она нам еще пригодится… Я вижу, вы хотите что-то спросить? Не надо, Ватсон. Потом. Я все объясню потом.
Мне действительно хотелось о многом расспросить Холмса. Например, о том, как сюда попала эта злосчастная книга, кто устроил весь этот погром и, наконец, каким образом все это связано с родовым призраком Блэквудов. Но, чувствуя, что Холмс и сам ни черта в этом не понимает, я не стал напрасно терять время. Меня больше заботило другое.
— Холмс, а вам не кажется, что сейчас сюда нагрянут Блэквуды, и наше положение окажется несколько двусмысленным? И, я бы даже сказал, щекотливым?
Похоже, обрисованная мной перспектива резко не понравилась Холмсу.
— Ватсон! Бежим!
С этими словами он быстро сунул за пазуху «Торжество добродетели», пару кирпичей и обломок кровати — вещественные доказательства, как он вскользь отметил, — и мы понеслись к выходу.
Как ни странно, парадная дверь была распахнута настежь. Но удивляться этому уже не было времени. На несколько секунд Холмс зачем-то задержался у навозной кучи, но, бросив взгляд на химеру, вновь припустил хорошим аллюром.
Несмотря на то, что я неплохо бегаю и даже, помнится, не раз брал призы на средних дистанциях, Холмс намного обошел меня. Уже через несколько минут он выбежал к Темзе и заметался по набережной.
— Призрак! — заорал я, подбегая к нему. — Настигает нас!
Не оборачиваясь и не теряя ни секунды, Холмс перемахнул через парапет и без всплеска, как нож, ушел в воду. Спустя минуту его голова показалась на поверхности ярдах в двадцати от берега и, повернувшись, вопросительно уставилась на меня.
— Холмс! — воскликнул я, расплываясь в улыбке. — Я просто балдею, как вы ныряете! Вы не потеряли ваши пузырьки?..
Холмс выплюнул набившуюся в рот тину и медленно поплыл к берегу.
— Когда‑нибудь, Ватсон, — проговорил он, выбираясь на парапет, — когда‑нибудь ваши шуточки выйдут вам боком… Да прекратите же, наконец, ваш идиотский смех!
Я потащил упирающегося Холмса вдоль набережной.
— Не пойду, — обиженно бормотал он. — Никуда я с вами не пойду.
Тем не менее, он пошел и даже побежал. Похоже, ему было не жарко. Я утешал его тем, что теперь ему, в отличие от меня, не надо умываться и стирать плащ — Холмс лишь что‑то бурчал в ответ. В конце концов, я затащил его в маленький кабачок, усадил у камина и заказал горячий грог.
Грог быстро вернул моему другу его обычное расположение духа.
— Вам не кажется, Ватсон, — сказал он, неторопливо потягивая свой любимый напиток, — что мы можем сделать некоторые выводы по нашему делу?
— Так мы, оказывается, занимались делом? — протянул я. — Гляди‑ка! А мне казалось, что пузырьками!
— Не юродствуйте, Ватсон. Оставим на время эти несчастные пятьдесят шесть фунтов. Мы к ним, конечно, вернемся, но позже. Смерть Хьюго Блэквуда — вот, что интересует нас в настоящее время. Точнее, не самая смерть, а связанные с ней…
Голос Холмса дрогнул, рот приоткрылся, глаза округлились, а взгляд остановился где‑то у меня за спиной.
Холодная рука тяжело легла на мое плечо.
— Доброе утро, джентльмены! — прогремел над самым моим ухом до боли знакомый голос. — Доброе утро, доктор Ватсон!
Я обернулся. Первое, что бросилось мне в глаза — это улыбка. Широчайшая улыбка от одного уха до другого. Уши, как, впрочем и улыбка, принадлежали — нет, не призраку замка Блэквудов. Перед нами собственной персоной стоял мистер Наполеон.
