Властимил Шубрт - Номер с ванной
— Хотел доказать, что это возможно.
— Себе?
— Простите, не понял…
— Вы хотели это доказать себе? Вам очень хотелось, чтобы это так и было… Ведь барышня Крамперова рассказала вам о таинственном посетителе соседнего номера, который еще находился там без двадцати двенадцать ночи, когда она пришла за платочком.
— И вы из-за этого дурацкого платочка считаете…
— Ничего я не считаю. Могу только предполагать. А надо доказать. С помощью фактов, пан Кабеш. Таких, к примеру, как отпечатки пальцев. Банально, не правда ли? На ванне есть отпечатки троих: доктора Баудыша, Алисы Гайской и Мирославы Крамперовой.
— А моих нет?
— Ваши — только на умывальнике.
— Но ведь это еще ничего не доказывает. В обед Мирка купалась, так что там и должны быть ее отпечатки.
— Но ведь никаких других там нет.
— Убийцы обычно работают в перчатках.
— Профессионалы, конечно. Или те, кто готовится к убийству заранее. А если это случается внезапно, после какого-то спор или скандала? В аффекте… Разумеется, лучшая улика — это своевременное и чистосердечное признание убийцы, кстати, любой суд принимает это как смягчающее вину обстоятельство. Напротив, отрицание вины, попытка направить следствие на ложный путь, свалить вину на непричастных к этому людей — все это отягчающие обстоятельства…
Я стиснул зубы — ничего другого мне и не оставалось. Держать язык за зубами и утешаться, что меня лично это не касается. Кроме записочки, которую Алиса написала Мирке, я не знал ровно ничего. Однако мне очень хотелось доказать невиновность Мирки. Между тем капитану, уже как видно, уже хорошо известно о прошлом Алисы и Мирки. Выяснить это было нетрудно. Сведения об Алисе он получил от Петра и Власты, в там уже рукой подать и до Мирки. Поэтому, уже только из упрямства, я произнес:
— Платочек — это понятно. Слишком простое алиби… Но все равно у вас нет мотива.
— Нет, — возразил капитан, — мотив есть. Поэтому не имеет значения алиби Богачковых, например, или других возможных преступников. Если взять Богачковых, то они познакомились с Алисой Гайской только вечером, а вот ваша невеста, — он сделал отчетливое ударение на этом слове, — ваша невеста, пан доктор, знала ее задолго до вчерашнего представления на балконе. Они были хорошо знакомы. Гайска и Крамперова. Вы этого не знали?
Мне оставалось только одно: прикидываться дураком.
— Знакомы?
— Вы, наверное, и сами не догадываетесь, что оказались для нас самым полезным сотрудником. Так вот, хочу вас убедить и дальше нам содействовать, поэтому кое-что вам покажу. Вообще-то не положено, но… Дело мы вот-вот закроем, так что посмотрите!
Он полез во внутренний карман и подал мне вчетверо сложенный листок бумаги. Записка.
— Содержание особой роли не играет. Посмотрите на почерк.
Почерк я узнал сразу. Типично женский, неуверенный, на первый взгляд точно такой же, каким были написаны несколько слов на подгоревшем клочке бумаги, лежавшем у меня в кошельке. Хотя в записке не было ни обращения, ни подписи, я прекрасно понял, кто писал и кому. В записке говорилось:
«Я попала сюда совершенно случайно, честное слово. С легавыми уже давно не имела дела, так что можешь не бояться. С мужичком, с которым я приехала, мы хотим пожениться, так что ты, пожалуйста, не суйся. А если бы ты решила меня все-таки заложить, мне пришлось бы в ответ капнуть про тебя твоему старику. Надеюсь, этого не случится».
Я взглянул на капитана.
— Узнаете почерк?
Я машинально кивнул. И тут же испугался, но было уже поздно.
— По-вашему, это написала Мирка Алисе?
Он ухмыльнулся.
— Именно так, только наоборот. Правда, записка не была отправлена по назначению. Мы нашли ее в парике убитой. На Ночном столике. Перед тем как отправиться в ванную, навстречу смерти, она скорее всего спрятала ее и передать адресату уже не успела. Жаль. Пожалуй, если бы успела, осталась бы жить…
Он говорил все это отчетливо, с расстановкой, а мне тем временем кое-что вспомнилось. Поведение Баудыша после обеда. Видимо он тоже, прочитав записку, рассудил именно так, как теперь должен был рассудить я. Поэтому и не ответил мне на приветствие, поэтому и угрожал связями и последствиями.
Пожав плечами я вернул записку капитану.
— Это мог написать кто угодно кому угодно.
— Кому угодно — может быть, но кто угодно — нет. Почерк полностью совпадает с подписью Гайской в ее паспорте.
Мне пришло в голову, что Алисе нравилось не только играть роль порядочной девушки, но и писать записочки, а кроме того, я обратил внимание на одну шероховатость, пусть незначительную. Но тонущий хватается за соломинку, а я все еще не мог поверить, что убийство совершила Мирка. Поэтому произнес угрюмо и дерзко:
— Стариком обычно называют мужа, а не жениха.
— Да нет же, просто партнера. Так же, как легавыми именуют всех сотрудников органов безопасности.
Да, он был совершенно прав. Мирка, прежде чем порвала с прошлым, выражалась именно так. И не она одна. К примеру, Гана Богачкова тоже. В последний раз сегодня вечером, когда мы обсуждали мотивы убийства и она в шутку сообщила свой мотив. Что, мол, ненавидит женщин в париках. «Но вы должны дать честное слово, что не выдадите меня легавым». Я отчетливо вспомнил, как она подала мне через стол руку, узкую, изящную, с длинными, тонкими пальцами.
Мои мысли прервал телефон. Капитан поднял трубку и произнес:
— Слушаю.
Я слушал тоже. Каждое слово.
— Крамперова возвращается в номер. С нею идет жена управляющего отелем Богачкова. Кабеш еще не вернулся.
Что ответил капитан, я уже не слышал. У меня в ушах вновь зазвучал голос Ганы: «Спасибо тебе за щедрость, Мируш, только ты не знаешь моего старика». И еще: «Погоди, Мируш, сама все поймешь». Мируш! Именно так ее называла когда-то Катаржина. Так писала Алиса…
Внезапно я понял все, абсолютно все. Гана на пятом этаже меняла чулки. Потому что они порвались. А они и в самом деле порвались?… А может, были… мокрые?
— О господи, какой же я дурак!.. — пробормотал я, потому что в цепочке фактов нашла свое место и брошенная лестница. Я сам подал ей такую идею. Теперь, наконец, я понял и то, что прямо бросалось в глаза, но я, как слепой осел, не обратил на это никакого внимания. Миркин страх! Она боялась остаться в комнате одна среди бела дня. Но не побоялась пойти в номер, когда вечером я с Ганой задержался в кафе. Значит, боялась она именно Гану. Никакую не дальнюю родственницу, а, конечно же, знакомую тузексовку, точно такую же, какой была когда-то Мирка и какой до самой смерти оставалась Алиса. Свою вторую записку она писала не Мирке, а Гане, и слово «старик» означало не жених, любовник или партнер, а муж. Ревнивец Карел Богачек, который не должен был догадываться о прошлом свое жены.
Я стоял посреди комнаты, точно медиум, внезапно пробужденный во время транса, дрожал всем телом и тупо смотрел на капитана общественной безопасности Адама, который спокойно вешал трубку и поворачивался ко мне. Он сразу заметил, что со мною неладно, и спросил:
— Что случилось? Вам плохо, пан доктор? Я ничего не ответил, до меня только сейчас дошел смысл первых двух фраз невольно подслушанного телефонного разговора.
Крамперова возвращается в номер. С нею идет жена управляющего отелем Богачкова… Передо мною встала Мирка в кабине лифта, бледная и пришибленная, я вспомнил ее лицо, когда она попыталась улыбнуться, но вместо этого только скривила рот, вся бледная от ужаса.
В следующий миг я бросился к дверям, рывком открыл их я кинулся к лестнице. Я прыгал через три ступеньки… Второй этаж, третий, четвертый… Вот наконец коридор, еще двадцать, пятнадцать, десять шагов к сто второму номеру… Подбежав к дверям номера, я услышал изнутри сдавленный вскрик и глухой удар, похожий на падение тела.
Поздно!.. О господи, поздно!..
Я полез за ключом, но кто-то схватил меня за руку и четким, заученным приемом выкрутил ее за спину. Я даже не успел разозлиться, только припомнил главное правило самообороны: не противиться силе. Поэтому я поддался, а когда почувствовал, что соперник стоит прямо за мной, изо всех сил лягнул его. К счастью, мой каблук попал в слабое место, раздался болезненный вскрик, проклятие — и моя рука освободилась. Поворот ручки — и я встал на пороге.
У окна обнимались две женщины. Вернее, не обнимались, одна обхватила другую и старалась выпихнуть ее в распахнутое настежь окно. В три прыжка я очутился рядом с ними, но тут женщины разделились и одна из них бессильно упала к моим ногам. Я наклонился к ней. В комнате было темно, только сквозь окно проникал свет луны, но даже в кромешной тьме я бы узнал, чья голова лежит у меня в ладонях.
— Мирка! — выкрикнул я. — Мирушка!..
А потом на мою голову, прямо в темя, обрушился сокрушительный удар, в глазах засверкали искры, и я рухнул ничком на пол. Но, прежде чем почувствовал боль и навалился на неподвижное тело Мирки, успел на темно-синем, усыпанном звездами фоне неба разглядеть вскочившую на подоконник женскую фигуру, подхваченную сквозняком занавеску, а в ушах у меня зазвенел пронзительный крик.
