Буало-Нарсежак - С сердцем не в ладу
Фожер рассеянно наиграл припев. Ева кусала носовой платок. В страшной тишине, поблескивая, вращалась пластинка. «От меня остался только голос, — продолжал Фожер, — но я все прекрасно понимаю. Например, я знаю, что ты думаешь обо мне больше, чем когда-либо. И это только начало…»
Он проиграл короткий пассаж, и Лепра чуть не крикнул: «Довольно!»
«Думаешь, я преследую тебя?.. Нет, я просто защищаюсь… Ты удивляешься… Твой дружок тоже… Держу пари, он тут, с тобой. Если нет, расскажи ему… Я защищаюсь. Скажу тебе честно: ведь это ты меня мучила, терзала, преследовала… Мне никогда от тебя не освободиться».
— Нет, — прошептала Ева, — нет, это неправда. — Она не спускала глаз с пластинки, словно могла увидеть там Фожера.
«Вы оба должны страдать так же, как страдал я. Справедливость? Я в нее не верю… или, скорее, верю, что ей не обойтись без посторонней помощи… Вот я и помогаю… Эта пластинка не последняя. Потом, правда, я буду обращаться не к тебе… До свидания, малютка Ева. Как бы я хотел любить тебя меньше… Я тебя не забываю. Я никогда тебя не забуду». Раздался легкий щелчок, и пластинка остановилась. Лепра бесшумно встал перед Евой на колени. Она сидела с отсутствующим видом, обхватив голову руками.
— Ева, Ева… дорогая…
Он почувствовал, что голос его дрожит, тихо прошел в кухню, порылся среди бутылок, наткнулся на едва початую фляжку арманьяка, налил полный стакан и принес Еве.
— На, выпей… выпей скорее…
Ева протянула руку.
— Он сведет меня с ума… Это невыносимо!
Она обмакнула губы в арманьяк, поперхнулась, и Лепра сам осушил стакан одним махом.
— «Только обращаться я буду уже не к тебе», — повторила она. — Ты понимаешь, что это значит?
— Нет.
Она снова посмотрела на пластинку.
— Я даже не подозревала, что он так меня любил! — сказала она своим низким голосом.
Лепра схватил ее за плечи и встряхнул.
— Ева… очнись… Я здесь… Мы тоже станем защищаться. Так нельзя.
— Что, по-твоему, мы можем сделать? Мы же не можем помешать этим пластинкам приходить по назначению.
— Нет, но мы вовсе не обязаны их слушать.
Ева горько усмехнулась.
— У тебя хватит выдержки не распечатать пакет? Неужели?.. Вот видишь. Мы прослушаем все. От судьбы не уйдешь. Это входит в его план. Не знаю, чего он добивается, но…
— Что ты говоришь! — оборвал ее Лепра. — Он же мертв, черт возьми!
— Это ты неизвестно что несешь, — сказала она тихо. — Ты же прекрасно понимаешь, что у него… друг, сообщник — называй как хочешь — и он все знает… Теперь в этом нет сомнения.
Лепра машинально взял пустой стакан, вдохнул сохранившийся аромат.
— Ну конечно, у нас даже есть доказательство… Этот таинственный незнакомец должен был дождаться признания успеха песни, прежде чем посылать вторую пластинку… Иначе она не произвела бы на нас такого впечатления, так ведь?
— Продолжай.
— Фожер не мог назначить даты отправки. Значит, кто-то их выбирает по своему усмотрению. Значит, это не просто какой-то знакомый. Только близкий друг Фожера может быть в курсе всего… Как ты полагаешь?
— Мелио?
— Больше вроде некому… Но зачем он умолял тебя исполнить песню?
— Подожди, я что-то не понимаю…
— Ну как же! Если этот неведомый друг согласился исполнить последнюю волю твоего мужа или, если тебе угодно, отомстить за него… то он должен идти до конца. Следовательно, если это Мелио, то он не стал бы предлагать тебе спеть.
— Значит, не Мелио… Тогда… Брунштейн? Нет, Морис не выбрал бы себе в доверенные мужа любовницы.
— Так кто? Флоранс? Девошель? Гурмьер?
— Только не Гурмьер. Гурмьер слишком подлый. Обладатель этих пластинок мог шантажировать меня, требуя плату за свои услуги. Можешь быть уверен, Морис это предвидел. Он наверняка выбрал кого-то понадежней… кого-то, кто нас ненавидит…
— Может, это его брат?
— Он даже не появился на похоронах. Они много лет были в ссоре.
Лепра сел.
— Что делать? — спросил он.
— А ничего, — прошептала Ева. — Ждать.
— Чего?
— Новых пластинок.
Глава 6
Прошла неделя. Каждое утро в девять часов Лепра звонил Еве.
— Есть что-нибудь?
— Нет, ничего, только письма.
В полдень он заходил к ней. Она показывала ему письма, сваленные без разбора в хрустальной чаше. По мере того как популярность песни возрастала, писем становилось все больше. Друзья умоляли Еву не уходить со сцены. Незнакомые люди поздравляли ее, высказывали свое восхищение Фожером. Ева похудела, но смело встречала жизнь лицом к лицу и пыталась жить как раньше, показываться вечерами в излюбленных ресторанах. Она бесконечно улыбалась, пожимала руки, принимала приглашения.
— Я немного устала, — объясняла она. — Мне надо отдохнуть… Нет, пока у меня нет определенных планов…
— Вы довольны? Эта песня станет шлягером.
— Прекрасно, она того вполне заслуживает.
Но через час она уходила с мигренью. Лепра ждал ее и молча провожал домой. Он был на пределе. При Еве он держался, даже шутил.
— Знаешь, сегодня я ее слышал одиннадцать раз, даже сосчитал. Утром в парикмахерской. Потом на лестнице… кто-то напевал в ожидании лифта… два раза в метро, два раза в Тюильри — мальчишки наигрывали на губной гармошке. В полдень…
— Хватит, дорогой. Я тоже повсюду ее слышу. Просто наваждение какое-то!
В дверях Лепра долго жал ей руку. Он чувствовал, что ей необходимо побыть одной, и покорно уходил.
— Спокойной ночи. Попробуй заснуть. Я позвоню завтра утром.
Он шел обратно, садился за столик в кафе, но ни размышлять, ни обдумывать что-либо был не в состоянии. Одиночество угнетало его. Он заказывал виски, к которому даже не притрагивался, и смотрел прямо перед собой на оживленную толпу. Снова и снова он мысленно просматривал список подозреваемых… Мелио… Флоранс… Наверняка кто-то из них. Остальные отпадали сами собой. Девошель, музыкальный критик, которого они подозревали какое-то время, уехал в Швейцарию на следующий день после похорон. Ева узнала об этом случайно. Они проверили. Все так и было. Девошель не мог посылать пластинки. Значит, либо Мелио, либо Флоранс. Но как их расспросить, не вызвав подозрения? Лепра успокаивал себя. «В конце концов, — думал он, — что может случиться?» Ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего определенного. Следствие по делу Фожера, наверное, уже закрыто. Через месяц о нем все забудут. Ева вернется к нормальной жизни.
Но ни один ответ не удовлетворял его. Лепра понимал, что ему нечего бояться, но тревога не оставляла его. Смутная тревога, наподобие морской болезни. Ему бы лечь и заснуть и спать, спать! Но он переходил в следующее кафе, заранее насторожившись. Нет, тут вроде все тихо, никаких песен. Он чувствовал чуть ли не разочарование. Эта песня превращалась в своеобразный диалог с Фожером. Заслышав ее, Лепра распрямлял плечи, словно хотел сказать: «Видишь, мерзавец, я держусь. И буду держаться до конца!»
На полной скорости проносились машины, и только шелест листвы нарушал ночное безмолвие. Лепра возвращался домой. Напоследок заходил в соседний с домом бар, почти безлюдный в этот час. Там он стыдливо опускал монету в музыкальный ящик и слушал, стиснув зубы, песню Фожера. Потом буквально сваливался в постель, поворачивался к стенке и ждал сна. Едва проснувшись, мчался к телефону.
— Доброе утро, дорогая, как ты спала? Ничего нового?
Слава богу, значит, еще не сегодня. Он усаживался за рояль, но тут же начинал испытывать к нему отвращение. Он жаждал услышать задыхающийся голос Евы: «Приходи скорей, я получила пластинку». Может, так бы они скорее узнали, что задумал Фожер.
Иногда, ближе к вечеру, Ева соглашалась пойти с ним в кафе. Лепра робко пытался поболтать с ней, как в былые времена. Но Еву всегда узнавали, и это приводило ее в отчаяние. Все взгляды обращались в их сторону. Ева вскоре вставала из-за столика, и им приходилось довольствоваться прогулкой по паркам. Сидя на скамейке, они наблюдали за воробьями, дерущимися среди опавших листьев. Если Ева заговаривала, то только чтобы сказать:
— Я долго думала. Это не Мелио.
Но наутро утверждала обратное:
— Это Мелио. Он сам сказал, что Морис сообщил о новой песне… Песне, которая не давала ему покоя, помнишь?
— Ну конечно, — говорил Лепра. — Еще бы не помнить.
И они, в который раз, кружили по тому же замкнутому кругу подозрений, догадок, гипотез.
— Он, наверное, радуется, что мы в его власти, — говорила Ева с легкой иронией, демонстрируя таким образом свою отвагу. Или просто брала Лепра под руку. — Что за жизнь ты ведешь по моей милости!
— Да что ты, — возражал Лепра, — это я во всем виноват.
И снова между ними пробегали искры любви. Он обнимал ее.
— Ева, дорогая моя, ты меня еще любишь хоть немного? Ты понимаешь, что я бы все отдал, лишь бы прекратился этот кошмар?
