Джон Гарднер - Месть Мориарти
— Нет, мэм, — дуэтом ответили сестры.
— Что ж, в прислугах вы точно не были, поэтому придется учить вас всему с самого начала. Готовы работать?
Девчушки согласно закивали.
— Еще б вы были не готовы. Ладно, возьмите себе по миске супу да по куску хлеба. Вон там. Садитесь за стол, а мы подумаем, что с вами можно сделать.
Орчард-стрит лежит между шумной Оксфорд-стрит и сдержанной, респектабельной Портман-сквер — тихий приток, ведущий от бурливой деловитой реки к спокойному богатому озеру.
Примерно на середине ее, если идти от Оксфорд-стрит по правой стороне, располагалась небольшая аптека, аккуратненькая, беленькая, с витриной, заставленной пузырьками, бутылями и банками с разноцветными жидкостями: красными, желтыми, голубыми и зелеными.
В аптеке никого не было, и Ли Чоу, войдя, решительно закрыл за собой дверь, быстро повернул ключ и опустил серую штору с надписью «ЗАКРЫТО». Аптекарь, невзрачный и не отличающийся опрятностью мужчина средних лет с клочком легких, как пух, волос на затылке и опасно балансирующими на кончике носа очками, убирал с полки бутыль с этикеткой «Пумилиновая эссенция». На той же полке стояли «Эликсир Рука», «Пилюли из одуванчиков Кинга», «Облегчающий сироп Джонсона» и загадочный «Бальзам из конской мяты Хеймана», неизменно возбуждавший у Ли Чоу живой интерес.
— Здластвуйте, мистел Биг-Ноль. — Фамилию китаец произнес аккуратно, по слогам.
Аптекарь обернулся и замер, как человек, только услышавший недобрую весть, — с открытым ртом и растерянным выражением на лице.
— Вы здоловы, мистел Биг-Ноль?
— Я… я не желаю видеть вас здесь.
Предупреждение — или даже угроза, если аптекарь имел в виду именно это — прозвучало неубедительно, поскольку лицо мистера Бигнола приобрело вдруг землистый оттенок, какой бывает обычно у погребального савана.
— Давно не виделись, мистел Биг-Ноль.
— Вы должны уйти. Сейчас же. Пока я не позвал полицейского!
Ли Чоу рассмеялся, словно услышал добрую шутку.
— Полисейского вы не посовете. Думаю, вы все-таки выслусаете меня.
— У меня приличный бизнес.
— Вы есё обслузиваете тех клиентов, котолых я вам пливел.
— Мне не нужны неприятности.
— Неплиятности вы узе полусили. За те два года, сто меня сдесь не было, вы холосо заработали.
— Вы тут ни при чем.
Китаец как будто задумался ненадолго. Аптекари — люди полезные. Они всегда могут добыть то, что трудно найти где-то еще, и за их приватные услуги многие готовы платить большие деньги. Потом он пожал плечами и повернулся к двери.
— Ладно. Я уйду. Оставлю вас в покое. Но вас сколо навестят. До свиданья, мистел Биг-Ноль.
— Вы на что намекаете?
— Ни на сто. Плосто говолю, сто к вам плидут длузья. Заль. Такая холосая аптека. Так систо. Но сколо яблоски завоняют, а потом и полисия плидет. Поняли?
Бигнол понял — воображение у него было богатое.
— Подождите. Минуточку. Я дам вам денег.
Китаец покачал головой.
— У меня есть деньги, мистел Биг-Ноль. Я сам дам вам денег, если оказете услугу.
— Но я…
Ли Чоу медленно повернулся, подошел к прилавку и наклонился к застывшему в страхе аптекарю.
— Вы есё даете белый полосок мистелу Холмсу?
Бигнол настороженно кивнул.
— А мистел Уотсон до сих пол об этом не знает?
Аптекарь вздохнул, словно, делясь с кем-то этой информацией, снимал с души камень.
— Не знает.
— Вы есё полусаете опиум от моих людей?
Снова кивок.
— Да.
— И клиенты у вас все те зе?
— Да.
— А мозет, и новые есть?
— Один-два, не больше.
— И опеласии вы тозе делаете? Избавляетесь от младенсев?
— Только по крайней необходимости.
— Холосо. А тепель поговолим, как будет дальсе.
Лишь через полчаса Ли Чоу вышел из заведения на Орчард-стрит и вернулся в дом на Альберт-сквер с хорошими новостями для своего хозяина. В большой игре мщения и воздания был сделан еще один ход.
Вечером Ли Чоу и Эмбер пришли к Профессору с отчетом. Многие из тех, кто работал на Мориарти раньше, вернулись в строй, и теперь раскинутая по всему городу сеть информаторов ловила слова и жесты, намеки и слухи, и каждый, кто приходил с уловом, получал пусть небольшую, но регулярную плату.
Особой популярностью у этих людей, мужчин и женщин, пользовалась Сент-Джордж-стрит, некогда печально знаменитый Рэтклифф-хайвэй, где располагалось заведение под названием «Preussische Adler» («Прусский Орел»), любимое место сбора немецких моряков и прочих личностей, не считавших полицейских своими близкими друзьями. Сейчас агентов Мориарти прежде всего интересовали любые новости о Вильгельме Шлайфштайне. Везде, куда бы они ни обращались — в «Розу и корону», «Колокол», в пивных и танц-клубах, — расспросы велись осторожно, дабы не вызывать подозрения. Помимо имен чужестранных злодеев, розыску которых Мориарти придавал первостепенное значение, уличные охотники постоянно повторяли и другие, звучащие более привычно: Ирэн Адлер, Энгус Кроу и Шерлок Холмс.
Спир весь день курсировал между Альберт-сквер и разбросанными по Лондону заведениями, настоящее предназначение которых знали немногие посвященные. После ужина, поданного заметно нервничавшими сестричками, Мартой и Полли, под присмотром и при поощрении со стороны Бриджет, он тоже переговорил с Мориарти. Негласно принявший на себя командование преторианской гвардией, Спир доложил хозяину о встречах с нужными людьми — взломщиками, карманниками, мошенниками, вышибалами, сутенерами — работавшими ныне самостоятельно. В разговорах с этими профессионалами прощупывалась почва, делались туманные намеки на скорые перемены и оценивалась готовность к сотрудничеству. Результаты внушали осторожный оптимизм.
Оставшись в гостиной один, Мориарти подошел к окну со стаканом бренди в руке и с минуту смотрел на площадь. Его королевство оживало, шевелилось, приходило в движение; люди снова сплачивались в большую семью, как было до поспешного до неприличия бегства в 1894-м. И где-то там надлежало найти ключики, которые помогли бы повергнуть шестерых врагов. Мысль о мщении не покидала его ни на минуту, терзая мозг подобно ненасытному стервятнику.
Налетевший ветерок потревожил кроны деревьев, и листья затрепетали, словно ощутив изливающуюся из окна гостиной злобу.
Мориарти повернулся. Взгляд его скользнул бесцельно по комнате и остановился на пианино — прекрасном инструменте известной фирмы «Коллард энд Коллард», купленном братьями Джейкобс у торговца, имевшего доступ к такого рода продукции и возможность приобретать ее по весьма и весьма сниженным ценам. Пианино было роскошью, без которой Профессор обходился слишком долго. В детстве музыка присутствовала в доме почти постоянным фоном. Наверное, мать давала уроки? Он до сих пор помнил, с каким удовольствием и гордостью демонстрировал свой исполнительский талант — отнюдь не скромный, надо заметить. Пожалуй, только этому его таланту и завидовали старшие братья («Мисс Мориарти, ваш младшенький Джим должен обязательно стать музыкантом и давать концерты. У него так мило получается». Брошенный кем-то вскользь комплимент так и остался в памяти).
С тех пор, как он в последний раз прикасался к клавишам, прошло много лет, и даже теперь, когда в доме появился инструмент, он долго оттягивал этот момент.
Мориарти приблизился к пианино осторожно, даже с опаской, как к зверю, укротить которого еще только предстояло. Опустившись на стул, он закрыл глаза и постарался представить себя мальчишкой, перенестись в то время, когда играть было так же легко и естественно, как дышать. Если Холмс пиликает на скрипке, то и он может извлечь какую-нибудь мелодию из белых и черных клавиш. Сначала пальцы просто прошлись над клавиатурой, не касаясь ее, потом он, словно ощутив вдруг уверенность и открыв невидимые ноты, заиграл 12-й этюд Шопена, известный более как «Революционный».
Это было не обычное исполнение, но уникальная интерпретация, проникнутая особым чувством, словно музыка дала выход накопившимся в душе желаниям и разочарованиям, славе и безумству. Вместе с музыкой пришел временный покой, так что, закончив одну пьесу, Мориарти, словно заново раскрывая позабытые таланты, перешел к другой и остановился лишь тогда, когда звон колокольчика известил о прибытии Терреманта и первых экзекуторов.
Наверху, в своей уютной спальне, Бриджет повернулась к мужу.
— Мистер Тук-Тук заходил, — выдохнула она, держа ладонь на животе. Воспользоваться этим старым выражением, обозначающим беременность, оказалось легче, чем произносить, смущаясь или жеманничая, те пустые, лишенные всякой выразительности слова, с помощью которых молодым женщинам вроде бы полагалось оповещать супруга о «приходе маленького незнакомца».
