Георгий Молотков - Расследованием установлено…
Павлов как-то не выдержал и поделился своими обидами со следователем. Его, например, оскорбило то, что, не испросив у него согласия, его на ходу передали новым хозяевам — американцам. И произошла эта церемония на панели перед затрапезным отелем с громким названием «Президент». И окрестили его новые хозяева неудачно: «Рольф Даниэл». Откуда им было знать, что в одном доме с ним живет эрдель, глуповатый раскормленный пес по кличке Рольф. И платили Павлову мятыми мелкими купюрами. И с днем рождения не поздравили.
Но не в этом, не в этих мелких уколах самолюбия было дело: Рольфа Даниэла, когда он возвращался из плавания в Ленинград, страшило другое. И настроение его было куда хуже, чем при возвращении из первого рейса. Во время встреч в зарубежных портах со своими хозяевами Павлов «дергался». Как его ни успокаивали, он продолжал опасаться. Но это были какие-то считанные минуты, встречи происходили на чужих берегах, среди чужих людей, которые его опекали. Теперь же Павлов оставался один, и «дорогой друг» должен был действовать на свой страх и риск и, что самое главное, быть чужим среди своих. А это куда труднее.
Павлов не случайно раньше времени вскрыл тайник в блокноте — ему не терпелось узнать, что предстоит ему делать в Ленинграде. И, ознакомившись с инструкцией, он окончательно убедился: на Западе он своим шефам не нужен. Не нужен им и «плавающий» Павлов. Американской разведке необходим агент, действующий в Советском Союзе, в Ленинграде. Ясно Павлову стало и другое — от него потребуют целенаправленного сбора информации, интересующей ЦРУ. Все, что от него узнали во время плавания, — это были только «цветочки», настоящей работы от него ждали только теперь, когда Павлов сойдет с корабля и обоснуется в Ленинграде. Разные каналы связи, рассчитанные на долгое время, свидетельствовали о том, что теперь от Павлова почти ничего не будет зависеть, он полностью в руках своих хозяев.
Путешествие для Павлова закончилось. Рольф Даниэл, агент ЦРУ, сошел на берег.
12Очередной допрос Седов начал с уточнений:
— При обыске в вашей квартире среди прочего имущества изъяты золотой браслет и женская меховая шуба. Ваша жена говорит, что эти вещи привезены вами из последних рейсов, однако, судя по вашей зарплате и обилию других покупок, приобрести их в обычном порядке было бы трудновато.
Павлов не спорил:
— Вы правы, браслет и шубу я купил на те деньги, что мне дали иностранные разведчики. Потом я спрятал браслет от таможни в одном из ящиков с оборудованием, шубу тоже при досмотре не предъявлял.
— Ваши сослуживцы в один голос рассказывают, как вы разыскивали в разных портах филателистические магазины, лавки, киоски в поисках почтовых марок. Давно ли вы стали филателистом?
— В отличие от многих коллекционеров в юности я был чужд какому-либо собирательству. Само понятие накопительства в любой форме вызывало во мне протест, раздражало. Знаете, большинство мальчишек за все хватается, тащит в дом; одни набивают альбомы марками, значками, другие трясутся над монетами и стреляными гильзами от патронов, третьи ищут какие-то железки… Я этой болезни избежал, да и некогда было баловаться: старался получше учиться, занимался музыкой, много читал специальной литературы по физике, которая в годы моей юности переживала пик своей популярности у молодежи. Вот так: учеба, работа, семья — вроде бы никаких посторонних интересов. А тут вдруг мне попали подряд несколько книжек о бывшем американском президенте Джоне Кеннеди. Яркая судьба, своеобразный и значительный характер — мне все в нем стало интересно. Так получилось, что лет пять-шесть назад в одной из заграничных командировок я увидел случайно на витрине комплект почтовых марок с портретами Кеннеди. С этого и началось. В следующих поездках за границу я приобретал марки с Кеннеди, что называется, от случая к случаю, а потом стал разыскивать их постоянно. Когда слышал об отъезде за границу знакомых, просил их привезти для меня марки в качестве сувенира, изучал почтовые каталоги в поисках новых серий. Короче — затянуло, увлекся.
— Коллекция у вас, действительно, подобралась солидная, и тематика довольно своеобразная. Много ли у нас филателистов, собирающих, как вы, марки о Кеннеди?
— Вы знаете, я себя филателистом в буквальном смысле не считаю. Правда, бывал несколько раз в их клубе, кое с кем познакомился, но фанатиком этого дела не стал. Кто еще собирает такие марки, сказать затрудняюсь.
— Для сведения сообщаю: их всего пятеро на весь город. Естественно, включая вас.
— Надо же, зачем-то и это проверяли. Я же от своей коллекции не отказываюсь, своего увлечения никогда не скрывал. В чем же меня здесь можно подозревать?
— Новых подозрений у нас нет. Вы по-прежнему обвиняетесь в шпионаже. Ну а марки из вашей коллекции, как мне кажется, имеют каждая свою судьбу. Вот, скажем, эти три блока Либерии. Откуда они у вас?
— Либерия, Либерия… Если не ошибаюсь, я купил их в Генуе три года назад, будучи там в командировке по делам Морского регистра. Эти блоки не из самых дорогих.
— Все было именно так? Вы твердо это помните, Юрий Васильевич?
— Да, конечно. Я хоть и не заядлый коллекционер, но почти все свои марки добыл самолично и помню происхождение каждой. Пожалуйста, спрашивайте. Может быть, вас еще что-то интересует?
— Есть еще вопросы. Скажите, какие пределы используются в расчетах температуры топлива при проектировании реактора?
— Что, что? Я вас не понимаю. Какое это имеет отношение к маркам, да и вообще к моему делу?
— Тогда другой вопрос. Как часто заряжаются корабельные реакторы, сколько тепловыделяющих элементов имеет ядро?
— Это какой-то экзамен? Почему вы меня об этом спрашиваете?
— А раньше, Павлов, эти вопросы вам никто не задавал?
— Обо всем, что у меня спрашивали иностранцы, я уже рассказал на допросах.
— Когда же наступит предел, Павлов? Поймите, что вы обманываете лишь самого себя. Сколько можно говорить о шикарных набережных, универмагах и цветочных лотках? Перестаньте же наконец. Ведь не для совместных экскурсий по городу вас встречали за границей представители спецслужб. И вы им не одни лишь обещания, как пытаетесь здесь объяснить, давали.
— Вы опять мне не верите. Чего же еще вы от меня ждете? Я сказал все: когда, где и с кем мне пришлось общаться. Я признаю свою вину, что может быть важнее этого?
— Правда, одна только правда, и вся правда. Понимаете, Павлов, вся. А чтобы сегодняшняя расстановка сил была вам ясней, скажу: заданные мной технические вопросы — не упражнение в инженерной грамотности. Да и сами вопросы, в сущности, не мои. Перед вами они ставятся уже вторично. Сегодня мной, а в июле прошлого года — американской разведкой. Причем имя — письменно, с расчетом на ваш скорый и обстоятельный ответ. Тоже письменный, но с соблюдением специальных шпионских средств и условностей. Могу еще сказать, каким образом вами были получены эти инструкции, а заодно с ними — недорогие, но достаточно редкие почтовые блоки Либерии из вашего альбома.
— Не надо. Это кошмар. Значит, вы видели контейнер… Простите меня, я все скажу.
— Жаль, что вы пришли к такому разумному решению только сейчас.
— Поверьте, я не лгал, не хотел никого запутать… Все, что я говорил о своих контактах с западногерманской и американской разведками, правда. Именно так они встречались со мной. И письмо в Олесунне я бросил специально с намерением связаться со спецслужбами. Я же этого не отрицал. Не говорил я только о двух важных для меня у вещах: о секретах, которые выдал иностранцам, и об истинных размерах причитавшегося мне за это вознаграждения. Мне было страшно признаваться, и я надеялся, что никто об этом, кроме меня самого и «шефов», не узнает. Да еще и они меня убеждали в «полнейшей безопасности», «абсолютных гарантиях». Теперь я понимаю, что инструкции из тайника в Измайловском парке Москвы вы изучили не хуже меня. И здесь провал… Мне очень хотелось иметь несколько интересных марок с Кеннеди, выпущенных африканскими странами. Поэтому я попросил американцев прислать марки вместе с другими материалами в очередном контейнере. Я думал, вставлю в альбом, они растворятся среди сотен других похожих в моей коллекции. Но и они вычислены. Что ж теперь скрывать главное. Поймите, сегодня я говорю полную правду. Известные мне по прежней работе данные в области советского атомного кораблестроения я сообщал в разведку начиная с первого своего письма, отправленного в Олесунне. Я понимал при составлении этого письма, что только серьезная информация может стоить денег. Денег мне хотелось больших, очень больших, поэтому при дальнейших встречах с разведчиками я продолжал подробно освещать поставленные передо мной технические вопросы. А их появлялось с той стороны все больше и больше. Я понимал, что увязаю в предательстве, но первые шаги были сделаны, а отступать оказалось так же трудно, как на это решиться. После того как меня передали на связь американцам, стало понятно, что я больше интересую разведку как перспективный агент для добывания информации в СССР. Это их привлекало явно сильнее, нежели продолжение опросов в иностранных портах по моей прежней осведомленности в секретах. Отсюда и указание перейти на тайниковый способ связи на территории Советского Союза, потом пошли закладки контейнеров в Измайловском парке и на Приморском шоссе.
